Incombusto

(в сокращении)

Prima


Ты хочешь мудрости? Сперва
Пройди страдания уроки,
Когда от боли плачут строки
И окровавлены слова.

Средь обожжённых, чёрных скал
Души пылающего ада
Та драгоценная награда,
Что ты в мучениях искал.

Пускай истерзана душа,
Пускай изломан ты судьбою, —
Пройди сквозь мрак. И лишь тогда

Заплачь, свободою дыша…
И засияет над тобою
Великой мудрости звезда.

***


Демиургом рождается каждый.
Но великий божественный дар
Пробуждается только однажды,
Словно точный, короткий удар.

И тогда сотрясаются горы,
Стонут ветры в лазурной дали…
Мы вонзаем алмазные шпоры
Прямо в брюхо старухи-Земли.

Мы стираем былое играя
И пускаемся в каторжный труд.
На создание ада и рая
Уделяем десяток минут;

Точно кистью, орудуем словом…
День шестой. Меж утёсов и рек,
В юном мире, очищенном, новом,
Появляется вновь человек.

И, иллюзий излишних не строя
И устав от вселенских забав,
Мы уходим в объятья покоя,
Лишь в легенды случайно попав.

Словно после тяжёлой дороги,
Привалившись спиной к небесам,
Отдыхают усталые боги,
Равнодушны к земным голосам.

Ведь законы времён неизменны.
И теперь остаётся одно
Нам, потрясшим устои Вселенной:
Тихо кануть на тёмное дно.

***


Глаза давно истлевшего лица
Глядят на мир, исполненный печали.
Он обречён. История — в начале
Со всеми атрибутами конца.

Побеги ада проросли в раю.
Как хищник окровавленную тушу,
Слепая плоть грызёт слепую душу
У Вечности бездонной на краю.

В открытые молитвам небеса
Взмывает эхо дьявольского пира,
Где гостья — Смерть. Над головою мира
Взлетает хищно ржавая коса.

Оплакивая страшный этот век,
Поёт о мёртвых мёртвый человек.

***


Кто говорит:
«Молодость — рай,
Сад бесконечных
Благ»?
Это не так.
Здесь выбирай
Слово
И каждый шаг.

Что предстоит
Познать молодым?
Чёрную кровь
И грязь.
Через горячий и смрадный
Дым
Трудно идти
Смеясь.

Страшно брести
В тёмной ночи
И упираться
Вновь
В остроотточенные
Мечи,
Грудь раздирая
В кровь.

Жизни стезя
Только одна:
Не повернуть
Назад.
Справа — запрет:
Рая стена;
Слева
Разверзся ад.

Злая судьба,
Смертью грозя,
Гонит тебя
Вперёд.
Справа — стена,
Вправо нельзя;
Слева —
Огонь и лёд.

В мыслях — туман,
Холод в груди,
Тяжесть нависших
Туч.
А впереди —
Там, впереди —
Солнца сияет
Луч.

Голос души
Свят и могуч.
Долгих сомнений
Нет:
Только б обнять
Солнечный луч,
Только б прорваться
В свет.

***


Вечер всё ближе:    минута — и кончится день.
Вестница ночи —    беззвучная песнь тишины.
Клонится ниже    дерево: синяя тень
Встретиться хочет    с лазурью прибрежной волны.

***


На дураков не трать высоких слов.
Их не проймёшь умом и благородством, —
Ведь в обществе законченных ослов
И острый ум считается уродством.

***


Разум — в тисках привычной банальности:
Серое небо, дома…
Мне бы порвать оковы реальности,
Мне бы сойти с ума!

Стать бы на миг ничтожнейшей искрою,
Каплей в реке огня,
Чтобы бушующий ветер неистовый
В небо унёс меня;

Мне б окунуться в бездну хрустальную
С хлопьями облаков;
Мне бы душой услышать печальную
Песню былых веков;

Мне бы пройти дорогою времени,
Долгою, словно сон,
И постоять хоть мгновенье у стремени
Рыцарей всех времён;

Мне бы смешать с грядущим прошедшее,
Воду смешать с огнём,
С разумом — сердце своё сумасшедшее,
Ночь — с лучезарным днём;

Мне бы испить из источника Вечности
Каплю живой воды,
И с небосклона сорваться с беспечностью
Падающей звезды.

***


Снова над садом    простёрлись владения сна;
Звёзды, сверкая,    падают в волны реки.
С лотосом рядом    плещется тихо луна,
Струйкой стекая    с опущенной в воду руки.

***


Солнце далече.    Закатом окрасилась даль.
Небом безбрежным    безбрежный укрыт океан.
Баловень-вечер    снова приносит печаль,
Шёпотом нежным    прибоя игривого пьян.

***


Прекрасна жизнь… Но рыскают вокруг
Опасности, тебя подстерегая.
Они везде. Не эта, так другая
В конце-концов тебя настигнет вдруг.

От них тебе не скрыться, не уйти,
Не одолеть тревоги и печали:
Они — пути весёлого в начале,
Они ж — в конце печального пути.

И даже там, где дружба и любовь, —
И там таятся скрытые угрозы:
Острей копья шипы прекрасной розы,
А в жилах пса струится волчья кровь.

Опасностями твой наполнен дом.
Они везде. Они в тебе самом.

***


Серебристый лунный луч
Потревожил сумрак ночи.
Благороден и могуч,
Он прорвал завесу туч
И мои ласкает очи.

Не спеша гуляет сон
По пустым аллеям сада:
Мягок, сладок и силён,
И всегда желанен он, —
Ночи тихая отрада.

Ветер дремлет в вышине,
К тополям прижавшись пьяно,
И в звенящей тишине
Напевает что-то мне
Струйка тонкая фонтана.

Тьмы прохладная рука,
Губ касаясь, манит в дали,
Где колышутся слегка
От хмельного ветерка
Яблонь белые вуали.

Ночь прелестна и грустна…
Есть ли что-нибудь чудесней?
Все хвалы мои она
Возвращает мне сполна
Соловьиной звонкой песней.

***


Рыбак уходит с утра в океан:
Волна не удержит след…
Быть может, настигнет его ураган,
Иль липкою сетью накроет туман…
Вернётся ли он, иль нет?..
Об этом холодная знает луна, —
Да только молчит она.

Звезда пилигрима зовёт на восток:
Он хочет увидеть свет…
Дороги конец бесконечно далёк;
Опасностей сотни и сотни тревог…
Вернётся ли он, иль нет?..
Вернётся ль, пройдя назначенный путь,
Вернётся ль когда-нибудь?

Воин уходит в далёкий поход,
Родине шля привет.
Куда же Фортуна его приведёт?
Быть может, он гибель в сраженье найдёт?
Вернётся ли он, иль нет?..
Сумеет ли в битве его уберечь
Верный товарищ — меч?

Уходит жизнь дорогою сна,
Со свитой прошедших лет…
С нею уходят любовь и весна…
Как хочется знать мне, вернётся ль она,
Вернётся ль ко мне, иль нет?..
Открой мне, Вечность, скажи, не тая:
Вернусь ли на землю я?

***


Терзая белую бумагу,
Гонимый яростной Судьбой,
Перо сжимая, точно шпагу,
Веду себя в неравный бой
С моим врагом — самим собой…
Смелей! Смелей! Назад ни шагу!

Себя пронзая и круша,
Рыча от ярости и боли,
Хриплю, в лицо себе дыша:
«Да что же я, железный, что ли?!»…
Душа кричит и просит воли…
Молчи, несчастная душа!

…Сраженье кончено. Но скоро
В сраженье новое вступать.
И, зубы сжавши до упора,
Я буду вынужден опять
В одном лице соединять
Толпу, быка и матадора.

***


Всё затихает;    горы закутались в сон,
Воздух так нежен,    сады аромата полны.
Мир отдыхает.    Солнца горящий дракон
Снова повержен    львом серебристым луны.

***


Заходит солнце, в толщу синих вод
Как в небо безмятежно погружаясь,
Рекой огня в пучине отражаясь.
Уходит день на новый оборот.

Смеётся над земною суетой
С небесного алеющего склона
Последняя улыбка Аполлона…
И вот земля объята темнотой.

Идти за солнцем — нет трудней пути.
Но нет его верней и благородней:
Спуститься в ад, пройти по преисподней
И утром в рай сияющий войти;

И, вынырнув из бездны голубой,
Частицу солнца унести с собой.

***


Тенёта лжи… Ты ими нас оплёл,
Подлец-язык. Как действуешь ты бойко!
Однако ж, ложь из наших уст, и только,
Звучит, — меж тем, как Истины глагол

Звучит везде: в биении сердец,
В морской волне, в огне, в пучине неба,
В дороге, в ветре, в жёсткой корке хлеба,
В сиянии и мраке, наконец.

Людские души Истины полны.
Она везде; но мы её не слышим:
Мы крепко спим и слишком громко дышим,
А Истина — подруга тишины.

Ищи её. И где услышишь тишь,
Там очень скоро Истину узришь.

***


Знаю: твои печали —
О юности пролетевшей,
О молодости прошедшей,
О зрелости уходящей.
О близкой осени жизни
Страшно тебе помыслить;
Предчувствие зимней вьюги
Сердце бередит глухо.
Кинь же взор на деревья,
Облитые красным златом:
Разве они склонились
Под грузом осенних листьев?
Годы — как эти листья:
В юности были ношей,
Что к земле пригибала;
Груз страданий грядущих —
Вот непосильная тяжесть.
Ныне ж вступаешь в осень,
Годы осыпались наземь,
И по дороге последней
Ты налегке проходишь.

***


Взором души грустно вдогонку я    дням смотрю уходящим.
Прочь не прогнать тоски и уныния:    лето угаснет скоро.
Ветер холодный в гости пожаловал…    Осенью грозы чаще.
Дождь, словно плетью слугу нерадивого,    струями хлещет горы.

***


Настала ночь. Закат давно угас, —
А я его всё так же вижу ясно.
Пускай Аврора дивна и прекрасна,
Но для меня милей вечерний час.

Блаженный час, когда вершины гор
Облиты солнца огненною кровью,
А мрак и свет, как ненависть с любовью,
При встрече вновь вступают в вечный спор.

Моя душа несётся ночи вспять,
За солнцем вслед… Но мыслимо ли это, —
Догнать закат, спасаясь от рассвета?
Возможно ль жизнь прошедшую догнать?

Пытаюсь вновь возжечь угасший свет,
Догнав закат и обогнав рассвет.

***


Кто ты для них? Кто ты такой —
            Враг или брат?
Им всё равно. Дикой толпой
            Будешь распят.

Им всё равно: будь ты хоть прав.
            Хоть виноват, —
Эти казнят, не разобрав:
            Будешь распят.

Ладан ли ты миру несёшь,
            Или же смрад, —
Ты за него в муках умрёшь:
            Будешь распят.

Кто ты такой? В рай ли ведёшь,
            Или же в ад?
Лучше молчи. Молча умрёшь:
            Будешь распят.

Как же судьба зла и глупа!
            Слышишь: набат!
Слышишь: бежит с рёвом толпа…
            Будешь распят.

***


Для чего ты песни складывал,
Менестрель ночных дорог?
Никого ты не порадовал,
Никому ты не помог,

Никого не спас от горестей,
Никого не спас от бед,
Не прибавил миру совести,
Не возжёг во мраке свет.

Несмотря на все старания,
Не открыл в блаженство дверь;
Тот, кто был несчастен ранее,
Тот несчастен и теперь.

Ты болящим и слабеющим
Не вернул угасших сил,
И аккордом пламенеющим
Никого не воскресил.

Так зачем строкой звенящею
Ты смущаешь тишину?
Для кого рукой дрожащею
Рвёшь последнюю струну?

Хватит биться, хватит мучиться.
Ты судьбе в глаза взгляни:
Больше песен не получится —
Лишь рыдания одни.

Что душой тебе отмерено,
Миновать того не смог.
Всё напрасно. Жизнь потеряна.
Больше нет ночных дорог.

***


Из кубка жизни пей густую влагу,
Зовущуюся тяжким грузом лет.
К вопросам вечным не найти ответ,
Не проявив известную отвагу.

Но коль ступить не хочешь ты ни шагу,
Коль Истину искать охоты нет,
Ты превратишься, бегая от бед,
В убогого духовного бродягу.

Он пред тобой, — прямой и трудный путь,
Ведущий всех к одной прекрасной цели:
Идя туда, назад не повернуть.

А по пути, что прост, на самом деле
Навряд ли ты придёшь куда-нибудь:
Ходить по кругу — доли нет тяжеле.

***


Умей стоять над пропастью бесстрастно,
Умей в себе спокойствие хранить,
Коль даже жизни тоненькая нить
Готова оборваться ежечасно.

Ты видишь смерть. Но это ли ужасно?
Один лишь миг ужасен, может быть,
В который чашу должен ты испить,
А то, что после, — ново и прекрасно.

Живи и помни: смерть — всего лишь сон,
А жизни путь как небо бесконечен.
Незыблем установленный закон.

И если ты умён и человечен,
То ты поймёшь: для жизни нет препон…
И станешь мудр, — а значит, станешь вечен.

***


Властитель дорожит своею властью,
Не сознавая только лишь того,
Что власть связала узами его,
Закрыв дорогу к подлинному счастью.

Осенний дождь душевному ненастью
Уныло вторит… Больше — ничего…
И всё ж душа желает одного:
Счастливой быть хотя бы малой частью.

Впустить в себя дыхание весны;
Расстаться с тем, что больно сердце ранит;
Свободным быть… Но это — только сны.

Колдунья-ночь в мечту с собою манит.
Минуты пробуждения грустны…
Открой глаза — и счастия не станет.

***


Вьюги отвоют,    снег превратится в поток;
Дождиком скудным    тёплые слёзы весны
Нежно омоют    дерева хрупкий росток,
Выживший чудом    в трещине старой стены.

***


Проходит время — и меняюсь я.
В моих стихах звучат иные ноты;
Умом владеют новые заботы;
Шагают рядом новые друзья.

Но я иду по прежнему пути,
Вонзая посох в чрево хладной тверди.
Здесь краткий отдых равноценен смерти, —
И чтобы жить, я вынужден идти

Без передышек. Пусть покоя нет, —
Я вытерплю. Покой не много значит,
Когда вдали, чуть видимый, маячит
Желанной цели смутный силуэт.

Её достигнув, я окончу путь;
Тогда смогу прилечь и отдохнуть.

***


Видел ли ты абсолютную тьму?
Пил ли ты лёгкими трупную вонь?
Шёл ли на ощупь в тягучем дыму?
Падал ли в дико ревущий огонь?

Мёрз ли душою на зимнем ветру?
Телом вмерзал ли в холодную твердь?
Сидя на свадебном светлом пиру,
Видел ли рядом сидящую Смерть?

Плакал ли, в танце безумье кружа?
Пел ли ты с дьяволом в хоре одном?
Бережно счастье в ладонях держа,
Знал ли, что это окажется сном?

Видел ли к шее летящий топор?
Пил ли из кубка искрящийся яд?
В собственный череп стрелял ли в упор?
Видел ли в зеркале вражеский взгляд?

Шёл ли домой грязным задним двором,
Собственной жизни тоскливо стыдясь?
Видел ли ты, содрогаясь нутром,
Как человек превращается в грязь?

Слышал ли ты над покойником смех?
Переживал ли безмерную боль?
Чуял ли горе средь шумных утех?
Видел ли, как умирает любовь?

Видел ли струны гитары моей,
Из человеческих скрученных жил?
Видел ли в жизни лишь ночи, без дней?
Если не видел — так, значит, не жил!

***


Что тебе нужно?
Хочешь остаться
Там, где ещё не остался никто?
В дерзком угаре
Рвёшься сражаться, —
Рвёшься сражаться, не зная, за что?

Движет тобою
Принцип известный:
«Если не первый, то — никакой!».
Брошенный в небо
Пыл неуместный
Позже вернётся тяжкой тоской…

В жаркую схватку
Яро стремишься,
Даже не зная, кто пред тобой.
Жизнью рискуешь,
И не боишься,
С мыслью одною: выиграть бой!

Скрежет зубовный
Хлещет по нервам;
Воплем из горла рвутся слова:
«Сделаться первым!
Только бы первым, —
Пусть даже после — с плеч голова!».

***


Бывает скорбь порождена
Обидой, завистью и злобой;
Как будто адскою утробой
Несчастным послана она.

Но скорбь чиста и глубока,
Когда душа на части рвётся
И в сердце болью отзовётся
Невинной песенки строка.

Впервые и в последний раз
Тогда ты ясно понимаешь,
Что скорбь и радость есть одно.

В несчастья страшный, скорбный час
Ты то сокрытое познаешь,
Что знать счастливым не дано.

***


Все паруса развёрнуты. Летит
Ладья рассудка по просторам Духа,
И песней, недоступною для слуха,
Попутный ветер с сердцем говорит.

Свершилось! Наконец разорван круг, —
И в дальний путь со всею страстью дикой
Зовёт Простор — сын Истины великой,
Свободы брат и Радости супруг.

Стремиться ввысь и прямо к Солнцу взмыть;
Познать восторг, узрев над небом где-то
Волшебный танец истинного света…
Прекрасней ничего не может быть!

Однако ж это — только лишь одно
Цепи миров бесценное звено.

***


Натуры двойственной нелёгкая стезя
Гнетущим бременем довлеет над сознаньем;
Сей тяжкий груз нельзя назвать воспоминаньем, —
Но и фантазией назвать его нельзя.

Как стены камеры тюремной — для меня
Эпохи нынешней широкие пределы;
Я в ней живу, — но только бренной жизнью тела,
Тогда как чувствами — в давно минувших днях.

Теченья времени не в силах повернуть,
Я взоры в прошлое с тоскою обращаю…
В единстве с ним душою всею ощущаю
Секретов Вечности таинственную суть.

Пред взором внутренним в густой и зыбкой мгле
Встают империи и рушатся державы;
В палящих сполохах бесславия и славы
Геройство с подлостью кипят в одном котле.

Проходят рыцари в доспехах и плащах, —
Безмолвных призраков слепая вереница;
В подвалах замковых угрюмая гробница;
Монах, молящийся при плачущих свечах;

Походов праведных железные ряды;
Поля сражений, напитавшиеся кровью;
Сестра-монахиня подносит к изголовью
Бойца израненного полный ковш воды…

Воздетый к Господу готический собор,
Химер невиданных зловещие фигуры…
Шуты и карлики, пажи и трубадуры,
И плахи труженик, сжимающий топор.

Балы, турниры и охота короля;
Процессы ведьм и прогоревшие кострища;
Чумой нежданною отравленная пища
И скоком конницы изрытая земля.

Я ясно вижу Ватиканские дворцы,
Где за тиару яро спорят кардиналы.
Вот мрачный Тауэр; Венеции каналы;
А вот несчастные галерные гребцы.

Борьба с исламом и раздоры христиан;
Несчётных ересей бурлящие потоки;
Победы святости и страшные пороки;
Пожары, глады и восстания крестьян…

Знаменья дивные пылающих небес;
На стенах города повешенные люди;
И залпы первые грохочущих орудий;
И труд алхимиков в преддверии чудес.

Вот веры подвиги, раскрывшие собой
Высоты светлого духовного полёта;
А вот — схоластики упорная работа,
Умы ведущая с самим познаньем в бой.

Любовь, прощение, на мщение запрет,
И здесь же, рядом, — ужасающие муки
Сынов гонимой и пытаемой науки…
Я вижу это через толщи сотен лет.

Привычка странная к двуручному мечу
И весу посоха скитальца-пилигрима…
Былое слышимо, вдыхаемо и зримо…
Смеюсь от счастья и от ужаса кричу.

И, словно страж у главной тайны Бытия,
Пред грубой статуей рыдающей Мадонны
Стоит в лохмотьях бесноватый прокажённый…
…Мне смутно кажется, как будто это — я.

***


Спустя короткий миг
Начнут фанфары петь.
Сюда со всех концов
Подоблачного мира
Съезжались гости, чтоб
С восторгом посмотреть
На зрелище великого турнира.

На тех, кто здесь падёт,
Они глядят, как лев
Глядит перед прыжком
На стадо глупой дичи.
А рядом с ними Смерть,
Безмолвно замерев,
С терпеньем ждёт обещанной добычи.

…Надрывный крик трубы
Пронзил небесный свод, —
И схватка понеслась
Неудержимой лавой.
Ристалище гремит;
Бойцы летят вперёд
В погоне за такой желанной славой.

Вращаются мечи,
Разбрызгивая кровь…
Под сёдлами кричат
Израненные кони…
И тихо стонет Жизнь,
Захлёбываясь вновь
В потоке нескончаемых агоний.

…Турнир идёт к концу:
Убитых трудно счесть.
Металла хищный лязг
Висит над полем брани…
Пронзают за любовь,
За Господа и честь
Друг друга благородные дворяне.

…Удар… Ещё удар…
Плечо сжимает боль…
Как хочется швырнуть
Тяжёлый меч подальше!..
Но нет, нельзя!.. Нельзя!
Сюда глядит король.
Скорей улыбку, — и поменьше фальши!

…Средь зрителей огнём
Алеют щёки дам;
Прекрасные глаза —
Как будто солнца блики…
…Ещё один боец
Разрублен пополам:
С трибун летят восторженные крики…

…Мгновенье тишины…
Сейчас уже конец.
Противников теперь
Осталось только двое.
Пускается в галоп
Биение сердец
В предчувствии решающего боя.

Как Ярости глаза,
Сверкнули острия.
Пришпоривши коней,
Призвав на помощь Бога,
Съезжаются. Триумф —
На кончике копья,
Похожего на рог единорога.

Как песнь самой судьбы —
Коня безумный скок;
Гремит безмолвный гимн
Торжественному часу.
Сшибаются. Удар!
…Копья торчит кусок
В разверстом зеве лопнувшей кирасы.

С ристалища долой
Уносят мертвеца…
А тот, кто победил,
Не зная сожаленья,
Рукой стирая кровь
С разбитого лица,
Спокойно принимает поздравленья.

Супруга короля
Ему подносит пить;
Он славен, награждён,
И в хрониках отмечен,
И право получил
Прекрасной объявить
Не самую прекрасную из женщин.

…Он пал к её ногам, —
И гул вокруг затих.
От счастья и любви
У дамы сердце сжало…
…А Смерть над ней венок
Из алых роз живых
Незримо с благодарностью держала.

***


Бывает боль мучительно приятна,
А горечь — словно лакомство сладка…
Разгадка тайны словно бы близка, —
Но, всё же, далека невероятно!

Прошедшего нельзя вернуть обратно.
Пусть эта мысль не стоит пустяка, —
Она стара, пройдя через века, —
Понятно всё и снова непонятно.

Познать творенье может только тот,
Кто есть Творец. Творенье ж будет слепо,
Не ведая ни истин, ни красот,

До той поры, когда Творец из склепа
Своё творенье в выси вознесёт,
Равняя тем его, себя и небо.

***


Мы каждый миг рождаемся на свет —
И в смерть идём, едва успев родиться.
Так разве можно жизнью насладиться,
Когда её на самом деле нет?

Однако же и страшный смертный час —
Всего лишь устрашающая сказка.
Не существует мрачная развязка,
И ей не суждено постигнуть нас.

Не бойся и не радуйся. Иди
Меж двух огней, что жалят, точно змеи.
От этих жал укрыться не умея,
Стремись к тому, что где-то впереди.

Желай слиянья с яростным огнём,
Чтоб не сгорать, паря свободно в нём.

***


Живая мысль в бумагу бьётся,
Вертясь на кончике пера;
Её движеньем создаётся
Понятий тонкая игра.

Над ними властвует не рифма, —
Без рифмы можно обойтись:
Поток грохочущего ритма
Крылатый стих уносит ввысь.

Его стремление понятно:
Звучит с небес священный зов,
Чтоб отразиться и обратно
Взлететь, не ведая оков,

С земной юдоли, увлекая
С собою тех, чей ум не слеп,
А дух не спящ. Стезя такая
Сплетает множество судеб.

В таком слиянии великом
Взойдя в обитель высоты,
Десятки лиц единым Ликом
Глядятся в зеркало мечты.

Неуловимо отраженье, —
Но, всё ж, его понятна суть:
Рассудка вечное движенье
И бесконечный жизни путь.

Нельзя единое разрушить;
Нельзя полёт остановить;
Нельзя закон в себе нарушить;
Нельзя бессмертное убить.

Одной строкой, одним лишь словом,
Одним штрихом рождая взрыв,
Приход к незыблемым основам
Рождает новые миры.

Для них неведомые дали
В пути расставят много вех.
Движенье — строго по спирали,
Всегда вперёд и только вверх.

Всё повторяется. Конечно,
Всё выше новые витки.
Таков закон: движенье вечно,
А цели вечно далеки.

Конца не ведает поэма
Преображения миров, —
Неисчерпаемая тема
Для вечно страждущих умов.

И ничего не остаётся,
Как написать в который раз:
«Живая мысль в бумагу бьётся,
Вертясь на кончике пера».

***


Грустные думы меня посещают с упорством завидным,
Разум собой тяготя и в сумерки день превращая.
Их я прогнать не спешу, ибо в мысли безрадостной самой
Нечто бесценное есть, что позволит рассудку живому
Птице подобно парить, с высоты озирая ущелья,
Коих, ходя по земле, человек сторонится со страхом.
Много, однако ж, средь нас и таких, что, в стремленье к познанью
В эти ущелья сойдя, возвращались, влача за собою
Сшитые тьмою плащи, и на лицах бездушные маски
С гордостью странной неся. Совершивши бесстрашия подвиг,
Темень измерив до дна, прихватили её на поверхность,
Смертной частицей своей расплатившись с хранителем мрака.
Люди ли ныне они? Душою смешавшись с бездушным,
Плоть с пустотою смешав, а разум разбавив безумьем,
Жить продолжают, собой заслоняя небесные выси, —
Ибо при взгляде на них ничего не возможно увидеть,
Кроме разлома земли, что в своих сохраняет глубинах
То, что, проросши лишь раз, заглушает собою побеги
Плодоносящих дерев. Ненасытные корни, опутав
Земли, что прежде несли пропитание многим живущим,
Ныне у хлебных полей отнимают и почву, и воды,
Голодом миру грозя. С высоты поднебесных просторов
Виден предвестник войны, что душу способна изранить
Рода людского, — туман, пеленою окутавший нивы.
Мысли стремятся взойти на высоты, что гордо над миром
В бездну небес вознеслись, чтобы взором бесстрастным оттуда
В бездны земли заглянуть, из которых великая сила
Вечно исходит, стремясь самовластья достигнуть над нами.
Малый зародыш его существует в душе человека.
Тот, кто спустился во тьму, подчинившись неслышному зову,
Ищет частицу себя, заключённую в хладных глубинах
Жизни надёжных темниц. Не изведает смерти живущий,
Будь он ужаснее всех или будь средоточием блага.
Вот потому-то всегда бессмертная тьма пребывает
В каждой живущей душе, порываясь собой проявиться.
Принцип вершенья велик: он не ведает действий излишних;
Всё, что вершится, всегда происходит во благо, и только.
То, что потребно, — живёт, непотребное ж жизни не знает.
Миром приемлется всё. Бытие не бывает ущербным.
Всё совершается в лад и взаимно питает друг друга.
Благу противное есть для того, чтобы благо вершилось:
Этой великой борьбой и зло обращается в благо.
Можно в себя привнести преисподнего мрака дыханье,
Или духовным огнём осветить вековую темницу,
В коей томящимся нет в человечьем уме исчисленья.
Всяк избирает себе любезную сердцу дорогу:
Крылья имеющий — небо, землю — стремящийся ползать.
Каждый стремится к добру. Для кого-то беззвёздное небо
Ясного солнца светлей, — а кому-то и солнца не хватит
Мыслей холодных согреть. Замерзая средь жаркого лета,
Он проклинает судьбу. А спешащий во тьму ожидает
Солнце за ней отыскать, пред коим светило дневное —
Словно пред солнцем свеча. Уплативши ужасную цену,
Частью себя самого откупив на движение право,
Холод в себя допустив, опаляющий, жару подобно,
Ложное это тепло за истинный жар принимает,
Путь пролагая туда, где стынет от холода время.
Стужа подобно огню обжигает скитальцев упрямых.
Пламя, однако же, плоть превращая в зловонную сажу,
Дух растворяет в себе; ну а стужа в недвижимый камень
Плоть обращает, и в нём заключает крылатую душу.
Годы над глыбою той, словно волны морские, проходят;
Бури столетий её кидают, песчинке подобно;
Солнце, пытаясь согреть гранита безмолвную толщу,
Зной источает с небес… Но ничто пробудить не способно
Жертву несчастную тьмы. Тишиной оглушённый, забытый,
Узник теряет себя, умирая для мира. Но некто,
Мимо в пути проходя, замечает недвижную глыбу.
Острый доставши резец, приступает к священному делу,
В камне живое узрев. Чрез искусство рождаясь, творенье
Душу содержит в себе и имеет прекрасные формы.
Это ль не новая жизнь? Окруженье любви и восторга
Ныне питает его, пробуждая уснувшие чувства.
Светлого мира тепло переплавит оковы на посох,
Страннику волю вернув. Не бывает пленение вечным.
Тот, кто несчастье познал, неминуемо счастье познает.
Мир паутиной путей опутан. И каждый живущий
Свой избирает средь них согласно своим устремленьям.
Нет лишь дороги такой, что приводит идущего к смерти,
Ибо Природа себя в бессмысленной злобе не тратит.
Тысячи тысяч путей неизбежно сливаются в вечный
Путь восхожденья. О нём повествуют безмолвные саги,
Кои слагаются там, где ни света, ни тьмы не бывает.
Знанье сокрыто во всём и даруется каждому, если
Он не отвергнет его. В дуновенье, песчинке и мысли
Мудрость содержится. Тот, кто спускался в хранилища мрака,
Страха паденья вкусил достаточно. Ныне же радость
Вечного взлёта ему раскрывается в бездне небесной.
Каждый имеет крыла, что, расправившись только однажды,
Больше уже никогда не изведают тяжесть покоя.
Этот победный полёт любому из нас предначертан:
Каждый вершащийся миг оказаться решающим может,
Крыльями жизнь одарив. Так творится живущими Вечность.

***


Не многим из живущих знать дано
О том, что тьма — одно с сияньем света.
Поистине, священна тайна эта;
Достичь её трудней, чем бездны дно.

Сокрытая под толщами миров,
Она, порой, и зрячему не зрима.
Самой Природой в Вечности хранима,
Покоится под пение ветров,

Что смерть питают пламенем идей
И, душами опавшими играя,
Стучат в ворота призрачного рая
Бесчисленными судьбами людей.

Познавший тьму пускай познает свет.
К бессмертию иной дороги нет.

***


Быть может, чем-то это странно,
А может — нет, но иногда
Стихи рождаются спонтанно,
Без проб, ошибок и труда.

Кружась в невидимом потоке,
Какой нельзя остановить,
Текут рифмованные строки, —
Стихи спешат, стремятся жить.

И всё как будто происходит
В туманном, зыбком мираже:
Рукою кто-то властно водит…
Тревога в мыслях и душе…

Легко, и радостно, и жутко…
Теперь назад дороги нет:
Покровы сдёрнуты с рассудка,
И он швыряет мысли в свет.

Свою задачу понимая,
Перо узор плетёт из них.
Бумага белая, немая, —
И та кричит, рожая стих.

Его прочтя, скажу отважно,
Простую гордость не тая:
Кто сочинил его — не важно,
Но записал уж точно я!

***


Оглядевшись вокруг с тоскою,
Убеждаюсь в который раз:
Здесь никто не вкусит покоя, —
Пусть на самый короткий час.

Совесть в беге за чудесами
Поистёрлась до рваных дыр.
Мы кроили реальность сами,
Под себя подгоняя мир.

«Много легче и безопасней
Тихо плакать, чем громко петь»;
«Правда горькая лжи ужасней»;
«Лучше жизнь и позор, чем смерть» —

Эти мысли у нас не редки,
И привычны уже, к тому ж.
«Быть свободным, как птица в клетке» —
Вот критерий для наших душ.

Забредая во тьму всё дальше,
Крылья скованные влача,
Жадно пьём из потока фальши,
Как из жизненного ключа.

Грезя Истиной несомненной,
Страх за бороду теребя,
Угрожаем самой Вселенной —
И не видим самих себя.

Незаметно летят мгновенья,
Без тяжёлых и скорбных дум.
Мы не ведаем мук сомненья,
Ибо нам неизвестен ум.

И незрячего солнце греет, —
Ну а мы отрицаем свет…
Человеческий род стареет,
И грядущего больше нет.

Кто-то будет искать исхода,
Разбивая терпенье в кровь:
Где-то всё-таки есть свобода,
Есть спокойствие и любовь!..

Изливая себя по капле,
Чтобы жаждущих напоить,
Голой грудью идёт на сабли,
Ибо страстно желает жить.

Все преграды преодолеет,
Сотрясая дыханьем даль.
Жгучий холод его согреет,
И утешит его печаль.

Силы вспыхнувшего пожара
Не угасят вода и твердь:
Если кто-то боролся яро,
Значит, ярко ему гореть.

***


В борьбе за правду надобна отвага.
Сожми в кулак терпение своё:
Когда крыла белее, чем бумага,
Тогда скомкать их легче, чем её.

***


Однажды, грозной ночью бурной,
Когда сребристая луна
В глуби небесна океана
Сокрылась, мощью урагана
С своих путей увлечена,
И глади, некогда лазурной,

Пришёл на смену тёмный вал,
Гонимый силами Природы,
И падал вниз ни дождь, ни снег,
И тяжкой сталью били в брег
Когда-то ласковые воды,
И ветер вольно завывал,

Над сей бушующей вселенной
На прочном выступе крутом
Утёса, что навис над бездной,
Своею волею железной
Держась на камне хладном том,
С улыбкой дерзкой неизменной

Глумясь над видимым ему,
Упрямец некий безрассудный
Стоял, туда направя взор,
Где молний огненный узор,
Являя глазу символ чудный,
В который раз низвергнул тьму.

При свете сём у рифов дальних,
Что, вставши каменной стеной,
От моря заслоняют сушу,
Свои морщинистые туши
Столкнув с солёною волной,
Угрюмых, серых и печальных,

А ныне стонущих в бою
С морской стихиею, способной
Прозрачной толщей мир покрыть,
Сравнять холмы и горы срыть
В своей запальчивости злобной
Чтоб силу показать свою,

Виднелся парусник. Ветрила
Сорвал безумствующий ветр;
Теперь, гонимый мощью властной,
Стать обречён корабль несчастный
Добычей моря жадных недр.
Неотвратимая могила,

Принять готовясь экипаж,
Бурлила в ярости великой.
А тот, кто с берега смотрел,
Кричал, смеялся, громко пел
В такой неистовости дикой,
Как будто впал в злорадный раж.

«Неси, волна, сей гроб древесный;
Встречайте, рифы, наглеца;
Прими, пучина, жертву эту!
Их океан призвал к ответу.
Избегнуть страшного конца
Им самый сильный и чудесный

Помочь не сможет талисман.
Никто не в силах спорить равно
С Природной мощью. Даже тот,
В ком мысль бесстрашная живёт,
В борьбе такой падёт бесславно.
Земля, вода, и ураган,

И огнь небес — на страже власти,
Что возжелал присвоить тот,
Чей облик я приемлю ныне,
Кто враг незыблемой твердыне,
Своих привычек вьючный скот
И жалкий раб порочной страсти.

Рассудка светлый дар приняв,
Сие кичится им созданье,
Себя царём Вселенной мня;
Своей рукой себя казня
И не снеся того страданья,
Перед Судьбой на чрево пав,

Презренна тварь себя возносит,
Перед собой хотя б стремясь
Хранить величия личину,
Забыв и самую причину,
Что обращает перл во грязь,
И блага благ у неба просит.

О человек! Несчастен ты
В своей гордыне непомерной:
Слепым рождён, слепым живёшь,
Слепым и смерть свою найдёшь;
Отягощён своею скверной,
Ты станешь пищей пустоты.

Природы вечные законы
Своею волей преступить
Себя считаешь ты способным…
Но вот видением предгробным
Возникли рифы; их оплыть
Мешают многие препоны.

Что можешь ты, убогий шут?
Сейчас к концу своей дороги
Десятки жизней подошли
В виду спасительной земли…
Деяньям мерзостным итоги
Бесстрастный рок подводит тут».

Туда слова его неслись,
Где молний вспышки освещали
Последний парусника миг;
Громадный вал его настиг,
Борта, ломаясь, затрещали,
И страшный крик рванулся ввысь.

«Свершилось должное!», — с утёса
Он сделал шаг… И в тот же миг
Его воздетые десницы
В крыла могучей белой птицы
Вдруг обратились. Смертный крик
Схлестнулся с криком альбатроса.

Над судном гибнущим кружил,
Пронзая дождь, сминая ветер…
Когда ж ревущая вода,
Сглотнув добычу без следа,
Сомкнула зев, в сверкнувшем свете
Он крылья сильные сложил

И, гибкой рыбою огромной,
Сверкнув сребристой чешуёй,
В валы бушующие канул.
Негромкий всплеск в пространство прянул,
Смешавшись с ветреной струёй
И хладных вод пучиной тёмной.

***


У покоя рамки зыбки.
От него мы далеки:
Даже женщина в улыбке —
В обольстительной улыбке! —
Демонстрирует клыки.

***


Негромкий пафос минувшего дня
Средь прочих дней обыден и обычен;
Но в глубине реальности — отличен,
В себе узор вершения храня.

На каждый миг приходится одна
Великого познания возможность.
Смущает взоры видимая сложность, —
Но как проста на практике она!

Один лишь шаг — и Бытие само
Раскроет изначальные секреты.
Вопросы есть — и есть на них ответы;
Понятно Духу Вечности письмо.

И было так, и дальше будет так:
Познать — нетрудно; трудно сделать шаг.

***


Когда дыханье вспарывает грудь,
А тихий стон звучит надрывным криком,
Когда душа в смятении великом,
Тогда, бежав, себя не позабудь.

Спасая жизнь, утратить жизни суть;
Средь ярких звёзд мелькнуть убогим бликом;
Светила луч ловить безглазым ликом, —
Таков конец, что твой венчает путь.

Трепещешь ты в сомнении мятежном:
Прекрасна цель, да плата высока…
Но если, всё ж, в порыве безнадежном

Ты прянешь ввысь, пронзая облака,
Чтоб утонуть в сиянии безбрежном, —
Тогда и цель узришь издалека.

***


Шептались угрюмо
Промокшие кроны…
На склоне осеннего дня,
Под ливнем холодным,
Тропою лесною
Ступали копыта коня.

Бряцала негромко
Тяжёлая сбруя,
Блестел наконечник копья,
Да хмурились брови…
Вблизи не заметно
Малейшего знака жилья.

Но рыцарю смладу
Знакомо терпенье,
А страха не ведает он;
Походная песня
Летит над тропою,
Касаясь рыдающих крон.

…Уж ночь наступает.
Холодною тенью
Окутан желтеющий лес.
Лишь сполохи молний
И грома раскаты,
Слетая со свода небес,

Дрожать заставляют
Угрюмую чащу,
Да ветви от ветра шумят…
Исчезла тропа.
И задумался рыцарь,
Желая вернуться назад.

Коня придержал,
Оглянулся тревожно.
Вернуться ль?.. Но гордость ему
Продолжить велела
Дорогу на запад,
Сквозь ливень, и ветер, и тьму.

…И снова каурый,
Прядая ушами,
Неспешно ступает вперёд;
Седок угнетён
Невесёлою думой,
И больше уже не поёт.

Железо доспехов
Холодною хваткой
Сдавило продрогшую плоть;
И камень незримый
Мешает у сердца,
И трудно тоску побороть.

…Кромешная тьма.
Не осталось надежды
Добраться до цели к утру.
Лишь ночь пережить бы…
Из губ онемевших,
Застывших на злобном ветру,

Глухая молитва
Выходит с натугой
И каплями падает в ночь…
В ответ громыхает,
Скрежещет и воет;
Никто не стремится помочь.

Вот вспышка, удар, —
И огромное древо
Упало, пылая огнём.
Шарахнулся конь;
Непомерным усильем
Седок удержался на нём.

Холодного пота
Солёные капли
Смешались с холодным дождём;
Отважный боец,
Покоритель неверных,
Стихией слепой побеждён.

Забилась душа,
Затуманился разум…
И принялись губы шептать:
«О демоны бури,
О боги лесные,
О змей многоликая мать!

Пред вами склоняясь,
Молю о спасенье,
И жизнию жизнь оплачу:
Кто встретится первым,
Того без сомнений
Предам на расправу мечу.

Горячею кровью
Обещанной жертвы
Уважу спасителей я».
Тут рыцарь умолк
И прислушался жадно,
Дыханье на миг затая.

Сквозь ропот дождя,
Завывания ветра
И грома рокочущий рык
Из мрака чащобы
Донёсся внезапно
Зловещий, пронзительный крик.

Каурый, храпя,
Закружился на месте…
С трудом успокоив коня,
Смутившийся рыцарь
Увидел во мраке
Летящую искру огня.

Плывя меж дерев,
Разрасталось свеченье;
И вот пред конём — человек.
Душа задрожала:
Прекраснее девы
Воитель не видел вовек.

Одежда бела;
По плечам, рассыпаясь,
Струились златые власа;
Изящнее стана
Создать не смогли бы
Арабских земель чудеса;

Зелёные очи
Смарагдовым блеском
Призывно сияли во мгле;
Нежнейшие ноги
Бесстрашно ступали
По мокрой, промёрзшей земле.

Она повернулась
И, путь указуя,
В ревущую темень пошла.
Воитель за нею
Коня направляет,
Рукою коснувшись чела.

Под звуки грозы,
Сквозь владения ночи,
Валежник подковой круша,
Каурый ступал.
А седок онемевший
На деву глядел, чуть дыша.

…Минуты бежали.
Спасительным зовом
Вдали замерцал огонёк.
Прельстительный призрак
Во тьме растворился,
И путник опять одинок.

На лике усталом
Тяжёлою тенью
Лежит гробовая тоска.
Рванулся каурый —
Калёные шпоры
Жестоко вонзились в бока.

…Открылась глазам
Небольшая поляна;
Приют обещая в ночи,
Здесь хижины малой
Светилось оконце
Огнём одинокой свечи.

Покинув седло,
Рукавицею латной
В непрочную дверь постучал;
Её распахнув,
Приглашающим жестом
Согбенный старик отвечал.

Воитель в убогую
Входит конуру:
Очаг полыхает в углу,
Распятье висит
На стене почерневшей,
Охапка ветвей на полу.

Хозяин жилище
Обводит рукою:
«Здесь пришлых удобства не ждут.
Отшельника келья
Не блещет богатством;
Но пища найдётся и тут.

Обсохни, согрейся.
В лесу заблудиться
В такую ужасную ночь
Смертельно опасно.
К укрытию выйти
Господь лишь сумеет помочь».

И рыцарь ответил
Отшельнику скорбно:
«Умолкни, несчастный старик!
Меня не Господь,
А стихийные духи
Сквозь чащу вели напрямик.

Я им обещал
Непомерную плату:
Но рыцаря слово — закон».
Тяжёлая сталь
Выползает из ножен:
Над старцем клинок занесён.

«Так выйдем наружу, —
Отшельник промолвил, —
Чтоб келью не пачкать мою.
Тебя же, несчастный,
С твоим злодеяньем
Господней руке предаю».

Из хижины выйдя,
Упал на колени,
В объятья промокшей травы;
Небесные слёзы
Бесшумно стекали
С поникшей седой головы.

Молитвы последней
Последнее «амен»
Замолкло. Сверкает клинок.
Вода дождевая
Окрасилась алым.
Старик затихает у ног.

Забился каурый
На привязи прочной,
Рыданью подобно заржал…
А рыцарь стоял —
И в руке онемевшей
Клинок обагрённый дрожал.

В убогую келью,
Шатаясь, вернулся,
Как будто в немом полусне.
Окинув лачугу
Блуждающим взглядом,
Распятье узрел на стене.

Простёрся пред ним,
Не снимая доспехов…
Под бури грохочущий шум
В молчанье лежал,
Шевельнуться не смея,
Во власти мучительных дум.

…Заря подоспела.
Очистилось небо,
И ветер беситься устал.
Убийца печальный
Окончил молитву,
Нутром содрогнулся и встал…

Средь русых волос —
Побелевшие пряди;
Морщины покрыли чело;
Осанка поникла,
Как будто на плечи
Ярмо наказанья легло.

Он вышел из кельи
И сбросил доспехи;
Одежды богатые снял;
Забросил в кусты
Драгоценные перстни…
Поводья коня отвязал, —

Ударил по крупу,
Прикрикнул сурово…
Испуганно глазом кося,
Каурый взбрыкнул
И помчался в чащобу,
Былое с собой унося.

Убийца вернулся
К остывшему телу,
И с трупа лохмотья стащил.
С великою скорбью
Усопшего старца
В одежды свои облачил,

А после — в доспехи.
У края поляны
Видавшим сраженья мечом
Он вырыл могилу.
Тяжёлое тело
Взвалив на нагое плечо,

Отнёс старика
На последнее ложе.
В могилу его опустил,
Засыпал землёю,
А вместо надгробья
Клинок в изголовье вонзил.

У холмика стоя,
Промолвил печально:
«Вот — истый за веру боец,
Не знающий страха.
Покойся же с миром
Теперь, преподобный отец.

Коль минувшей ночью
Жестокая гибель
За мною охоту вела,
То рыцарь и пал.
А остался отшельник,
Которого смерть обошла.

Несчастный безумец
Рукою преступной
Порвал драгоценную нить —
И ныне обязан,
По Божьему слову,
Своею её заменить».

Он это сказал,
Воротился к лачуге
И поднял лохмотья с земли,
И в них облачился…
…И эти отрепья
К фигуре его подошли.

Одежда согбенного,
Тощего старца
Сумела свободно облечь
Могучее тело,
И торс богатырский,
И ширь необъятную плеч.

«То промысел Божий», —
Шепнули беззвучно
Дрожащие мелко уста…
…И плакал отшельник,
Себя осеняя
Знаменьем святого креста.

Потом повернулся,
И в келью пустую,
Под пенье проснувшихся птиц,
Ссутулясь, вошёл.
Покачнулся со стоном,
И пал пред распятием ниц.

***


Гаснут силы на излёте,
И дрожит на низкой ноте
Опоздавший к песне стих…
Так унылый призрак бродит,
И глазниц пустых не сводит
С веселящихся живых.

Маски вытеснили лица;
Кровь, что в сих телах струится,
Сходна с талою водой.
Даже Радость приустала…
Долгий праздник карнавала
Завершается бедой.

Где Веселье шабаш правит,
Там всегда оно оставит
Самый лакомый кусок
Для того, кто жаждет гнили.
Смех в рыданья обратили,
Жизнь — в обломки, ум — в песок.

Так одним усильем дружным,
С хриплым уханьем натужным
Открывают в ад врата.
В темень тянутся, дрожащи,
Алчных рук густые чаши…
А навстречу — пустота…

***


Сознанье кричит и мечется.
О стены своей тюрьмы
Упорно биясь, калечатся
Блистательные умы.

Незримые цепи времени
Прочней, чем любая сталь;
И нет тяжелее бремени,
Чем дряхлой души печаль.

Живущим нельзя печалиться
О смерти прошедших дней, —
Ведь легче всего отчаяться,
А радость вернуть трудней.

Страшат и манят идущего
Неведомые пути:
Меж жизнью и смертью сущего
Ему предстоит пройти.

Кручёными жалит плетями
Мгновений жестоких строй.
Дорогу мостить столетьями
Сложнее всего порой.

Потоками лет могучими
Изрезан времён простор;
Вздымается Вечность кручами
Угрюмых и гордых гор.

К вершинам и небу тянется
Трепещущая рука, —
Но Вечность всегда останется
Желанна и далека.

Её омываясь волнами,
Не видим её саму.
Глазами, сиянья полными,
Пронзить не умеем тьму.

Имея от века данное,
Не ведаем ничего;
Мечтая обресть желанное,
Не ищем в себе его.

Когда б мы реальность видели,
Как вымысла видим муть,
То были б миров властители,
И верный бы знали путь.

А ныне довольно малости,
Чтоб вызвать пустой экстаз.
К себе преисполнясь жалости,
Поплачем ещё не раз.

В грязи не живёт прекрасное.
Достоин презренья тот,
Кто высей просторы ясные
Сменял на туман болот.

***


Плач к небесам взлетает:
Вновь человек родился;
Значит, пожива будет
Страху пред властью смерти.
Жизнь и смерть неизбежны,
Как неизбежна Вечность.
Бездна миров и жизней
Много страшнее бездны,
Где пустоты владенья.
Слабый зародыш света,
Сломленный тяжким мраком,
Гибнет в её пучинах.
Вечность подобна бездне,
Что на себя восстала
В том безнадежном бунте,
Коего мощь бушует,
Сущность свою терзая.
Вечность собой объемлет
Все Абсолюта лики, —
Но над собой не властна.
Это ль не пища страху?
Жизнь же подобна смерти,
Ибо подвластны обе
Той всевершащей силе,
Что Бытием играет,
Лёгким прикосновеньем
Смыслы творит и губит,
В танце ведя реальность.
Сердце разумной твари
В диком трепещет страхе,
Чувствуя силу эту,
Коя бурлящей кровью
Жилы Вселенной полнит,
Вечность собой пронзая.
Души безмолвно тонут
В жгучих её потоках;
Разум кричит от боли,
Зренье теряя в муках.
Значит, не зря, рождаясь,
Горько младенец плачет?
Значит, добычей страха
Стать обречён живущий?
Значит, пределы Духу
Страх полагает властно,
В праве своём всесильный?
Нет! Неподвластна страху
Суть человечьей воли.
Тот не страшится смерти,
Кто не страшится жизни;
Жизни же не страшится,
Кто не страшится страха;
Страха же не страшится
Тот, кто себе не страшен.
Тяжки его оковы,
Долги его скитанья, —
Но велика и сила.
Нет для того преграды,
Кто себя не страшится.
Ужас гнездится в душах.
Если ж душе известны
Путь и величье цели,
Если желает разум
Смыслом себя насытить,
Если тело согласно
Малую жизнь утратить
Ради жизни великой,
Если зрячее чувство
Пьёт из чаши единства,
Если воля готова
С миром столкнуться целым, —
Что остаётся страху?
Нет для него поживы
Там, где его не кормят.
Всё в человеке благо,
Мудро, прекрасно, сильно,
Коль над собой он властен.
Разум в себе содержит
Мощи несокрушимой
Мечущееся пламя.
Мысль крыла простирает,
Падая в бездну бездны, —
И, обретя свободу,
Песней вершенье славит.
Духа благая сущность
Все проницает формы:
Нет для неё препоны.
Страху идут на смену
Мудрость, любовь и сила:
Там, где живут для жизни,
Их бытие едино.
То человек приемлет,
Что избирает жизнью:
Коль пожелал он света —
Места не будет страху
В храме его душевном.
Пусть же живущий знает
Этот закон великий,
Дабы в пути опорой
Был для него единый
Смысла вершенья принцип.

***


В обществе странном живу: здесь глаза не помогут увидеть,
Уши — услышать, а рот красноречием давится молча;
Мерзкие ж речи себе пролагают дорогу без страха,
Гнусным деяньям служа маяком путеводным и пищей.
Каждый глядит на себя, о себе лишь едином заботясь,
Сердце в груди заперев, как в темнице, где рёбра — решётка.
Бродят, себя волоча, натыкаясь на камни и стены,
Падая в ямы… Средь них попадаются, впрочем, такие,
Коих иное влечёт кроме сна и желаний животных.
Видя — хотя и с трудом — погрязающих в мраке несчастных,
Громко на помощь зовут, на себя не надеясь при этом,
Личным бессильем кичась. Есть такие, что силу считают
Вечным именьем своим, и свою благосклонную помощь
Царскою милостью мнят, преклоненья в оплату желая.
Есть и такие, что мир почитают созданьем обмана,
Сами от жизни бегут, и других призывают к тому же.
Сути не знает никто. Наслаждаясь обрывками правды,
С ложью смешавшейся, все о себе полагают надменно
Как о безгрешных святых, абсолютных познаний владельцах.
Жалко и больно глядеть на обман, процветающий всюду:
Яро торгуют душой и охотно умы покупают;
Клятвы священной цена равнозначна отсутствию смысла.
Ныне в народе живя, наблюдаю агонию Церкви, —
Той, что Христом создана. Государство и пастыри тщатся
К вере подвигнуть людей, что желают лишь личного блага,
Благом посмертным маня. Попирать призывают гордыню,
Жить во смиренье, себя посвящая служению Богу.
Глядя на это, дивлюсь: проповедники Церкви единой
Службы несходно вершат, поясняют Писанья различно,
Разно относятся к тем, кто заветы Христа преступает.
Вправду ль едины они? За века надломившись многажды,
Разно толкуя Христа, одряхлела великая вера.
Даже у ветви одной христианского древнего древа
Нету похожих плодов. И тому изумляться не стоит,
Что происходит сейчас средь вершащих Христу поклоненье.
В храмах торговлю ведут, оскверняя себя лихоимством,
Жалкий являя пример для того, чей рассудок не дремлет.
Это — на совести их, ибо знают свои прегрешенья.
Что ж о несчастных сказать, угодивших в капкан заблуждений,
Коих не могут изжить — а быть может, изжить не желают —
Пастыри люда сего? Процветает язычество буйно
В тех, кто Христу посвящён. Прихожане Господнего храма
Храма не знают сего, и противно ему поступают.
В доме Христа помолясь и в своё благочестье поверив,
В дом возвращаются свой, почитая обязанным Бога.
Вовсе не держат постов, предаются кромешному блуду,
Пьянству, и буйству, и лжи. А несчастье изведав — стенают,
Слёзно «За что?» вопия. Неужели не ведают вправду
Тяжкой вины за собой? Упрекают в запале и Бога;
После ж дивятся опять. Без конца продолжается это.
Важных не знают молитв, не умеют креститься, как должно.
В праздник идут на погост, приношенья усопшим свершая:
Даже не знают они, что творят непотребство пред Богом.
Я христианству не враг, хоть догматов его не приемлю, —
Но, наблюдая сие, содрогаюсь от боли душевной.
Сколько намеренной лжи! Заблуждений же больше стократно.
Этих заблудших слепцов возвратить на стезю христианства
Часто старательно тщусь: хоть в иное я верую, всё же
Если со мной не идут, то хотя б над Христом не глумились.
«Люди! Откройте глаза! — говорю им. — О вас же заботясь,
Вере своей вопреки проповедую ваши догматы.
Это ль не страшно? Спасти не могу вас от злых заблуждений, —
Так уж хотя б ото лжи. Неужели не видите сами
Собственных вин и грехов? Слепоту называете верой;
Даже Писаний своих никогда вы в руках не держали, —
Если же кто и держал, то раскрыть и прочесть поленился.
Вам бы в себя заглянуть: там увидели б страшное нечто.
Все вы — язычники, что над учением Церкви глумятся.
Хуже схизматиков вы, что Закон преступают открыто,
В том сознавая себя. Эй, опомнитесь! К вере придите
Телом, умом и душой!». Но они отвечают надменно:
«Нас не тебе поучать. Ты — отступник от веры Христовой.
Знать ты не можешь того, что в себе наставленья содержат
Наших Писаний святых». «Но, однако же, знаю. Пойдите
Вы к иереям своим — и от них вы услышите то же,
Что говорю вам и я». «Не твоим нечестивым советам
Следовать будем». «Чему ж?». «Лишь тому, как себя понимаем».
«Вашей гордыне предел лишь гордыня и может поставить».
«Дела нам нет до того, научаешь дурному иль благу.
Нашей ты вере чужак; и, каким бы ты ни был, — стократно
Хуже любого из нас. И учить нас религии нашей
Прав не имеешь, затем, что, хотя б исполнял ты заветы,
Ты не приемлешь Христа. Мы же веруем. Даже и худший,
Самый негодный из нас всё ж святее тебя бесконечно».
«Разве ж не требует дел в подтверждение всякая вера?».
«Знать не желаем того. Православный — всегда православный,
Что б он ни делал». На том и стоят, к наставлениям глухи.
Чем же несчастным помочь? Как исправить убожество духа?
Впрочем, об этом скорбя, и другое ясней понимаю:
Вера, поистине, им неизбывное счастье дарует.
Вправду: уверовав так, что само означение веры
Им заменяет её, не считают и нужным о прочем
Печься, себя тяготя. Что хотят, то свершают спокойно:
Всякий ведь будет прощён, если вера деяний важнее.
Легче религии нет! И опаснее нет лиходеев.
Знают и силу свою, и уверены в Божьем прощенье.
Это — свободы залог, для которой преступное дело
Равно благому: в одном удовольствии только различье.
Мерзость приятней всегда, а от подлости выгода больше,
Чем от деяний благих, — потому христианство и гибнет.
Вера — дешёвый товар. Дешевизной прельщая, ученье
Делает гибким себя и народу приятным. Конечно,
Меньше гроша заплатить, да пред смертью покаяться в страхе —
Труд и расход невелик. А взамен — самовластье свободы,
Оргий порока года, а деяньям желанья лишь — мера;
После ж, на свете ином, — бесконечное счастье блаженства.
Сущность религии сей легковесному дыму подобна:
Плотно густые клубы наполняют собою пространство,
Солнца огонь заслоня; но промчится дыхание ветра,
Дымную толщу пробив, — и рассеется лёгкая туча,
Копоть на лицах людей оставляя, да слёзы — во взорах.

***


Прочь чёрный креп: романтика жива.
Меж ста смертей у ней иная участь.
Такая бесподобная живучесть
Есть атрибут благого естества.

Поток огня, в объятьях струй тугих
Влекущий льда сверкающие глыбы…
Где гении, что сей пейзаж могли бы
Воспеть в Поэмах Истины своих?

Романтика — палящий разум зной
И смертный хлад; застенчивая дева
И фурия, исполненная гнева;
Сиянье дня и бездна тьмы ночной.

Самою жизнью соткана она
Из лжи, мечты, реальности и сна.

***


Мир есть дитя, от коего сокрыт
Страданья смысл. Вкушая жизни муку,
Он познаёт вершения науку
И плачет от бессилия навзрыд.

Где Вечность — мать, там время — колыбель,
Откуда мир поднимется однажды,
Чтоб сделать шаг в пути извечной жажды,
Сквозь Бытие свою провидя цель.

Он слеп и слаб, — но суть стремлений тех,
Что в нём живут, его наделит силой;
Тогда, ведомый мыслью быстрокрылой,
Он ввысь шагнёт, и там вкусит успех.

До той поры познает беды он;
Но нет для восходящего препон.

***


Знаю: отнюдь не всегда разбитого целое лучше.
Сотни осколков цветных, сосудов погибших останков,
Волей умелой руки встают в многоцветье мозаик,
Мира бескрайнего лик являя взыскательным взорам.

***


Как относительно всё! Безмерно далёкие звёзды
Глазу простому видны. То жара великая сила
Зримыми делает их. Но, как бы они ни пылали, —
Всё же не в силах зимой неба ночного согреть.

***


Хорал триумфальный утратил звенящее эхо
                           И скорбно умолк,
                           Себя потеряв
В просторах бескрайних, пронизанных струнами света
                           И струнами тьмы.
                           Мелодия-жизнь
Сама избирает достойных её музыкантов.

Со скорбью утраты сливается радость победы
                           В тяжёлом бою
                           За право звучать
В вершения гимне одной постоянною нотой.
                           И новый хорал
                           Теперь воспоёт
Полёт в беспредельном на крыльях мелодии-жизни.

***


Рассудка скитанья    моё изнуряют тело;
Но эта усталость —    предвестье великой силы.

Питаясь простором,    взрастают на воле мысли.
Дорогою неба    проходит рождённый ползать.

С большим береженьем    ручья собираю струи,
И шагом неспешным    в своё отношу жилище.

Сокровищ немало    в хрустальных моих шкатулках:
И камни, и ветры,    и пламени буйства искры.

Доподлинно знаю:    везде красоты владенья, —
И горе прекрасно,    и грязи вонючей комья.

Взгляну на песчинку    вблизи — и увижу гору.
Какое же чудо    с подобным сравниться может?

***


На крыльях ускользающего мига,
Тысячелетий зиждящего скалы,
Летит неудержимая квадрига,
С концом связуя новое начало.

В разгаре вечном вечного порыва
Подобны кони метеорам ярким.
Нить Бытия не ведает разрыва:
Её пресечь не в силах даже Парки.

Вершенья суть в себе содержит Бога,
Который есть простое отраженье
Соединенья вечного итога
С началом вечным вечного движенья.

Мчит четверня на смысла зов извечный,
Саму себя упорно догоняя;
Непрочный миг реальности конечной
На бесконечность прочную меняя.

Мятежный дух безликого возницы
В себе хранит всего одно желанье:
Преодолеть бескрайнего границы
И кануть за пределы Мирозданья.

***



Seconda


Видел я древо, о коем не знал,    что может оно цвести;
Но вдруг зацвело ночною порой,    врасплох захватив меня.
Единственный раз вдохнув аромат,    от древа не смог уйти.
И ночь я встречал под сенью его,    и знойную ярость дня.

Весна бесконечной казалась, — но    проходит её пора.
Опавшие я подобрал цветы    и в тайный запер ларец.
Тот вольный ветер, что сердце моё    ввысь возносил вчера,
Сегодня донёс унылую песнь    лишённых крыльев сердец.

Подумалось вдруг, что древо обман    явило моим глазам:
Корой сухою были цветы,    и снился мне аромат…
Под древом нагим недвижно сидел    и спорил с собою сам,
Над снами смеясь и плача навзрыд    от боли своих утрат.

Смотрел на ларец, в который весной    с любовью собрал цветы.
Рука тянулась его открыть    и высыпать их в костёр.
Не знал, таят ли в себе они    сокровища красоты,
Иль зоркое око увидит в них    сокрытых уродств позор.

Немало взросло невесёлых дум,    немало промчалось дней.
Ларец с цветами былой весны    решился я сохранить.
Она миновала, но я сберёг    частицу правды о ней,
С прибрежною галькой янтарь смешав    и всё нанизав на нить.

…Ларец закрывая подъемлю взор, —    древо цветёт опять.
Зима оказалась недолгой: вновь    застала врасплох весна.
И коль предстоит мне её цветы    на новую нить низать,
То сладость и горечь нектара их    вкусить я хочу сполна.

***


Опять смотрю на россыпь перлов ясных.
Что им небес бездонных глубина?
В любом из них уместится она
Со всем богатством звёзд своих прекрасных.

Безмолвный трепет, брат порывов страстных,
Владеет мной. Какая мощь дана
Им, перлам душ! Почили времена
В пучинах их, манящих и опасных.

Сим жемчугам не надобно оправ:
Как вечный свет украсить златом бренным?!
Нет их творцов, чей ум и пылкий нрав
 
Питали ниву ливнем вдохновенным, —
Но перл такой, в чужую душу пав,
В ней прорастает колосом бесценным.

***


Ночь пришла — а я встречаю утро.
Тьма вокруг — а я сиянье вижу.
Мрак тяжёл: луну закрыли тучи;
Ну а я под солнцем жарким нежусь.
Кто слепец — и днём не видит света;
Кто не слеп — и ночью солнце видит.

***


Кому скажу о горести своей?
Кому явлю пучины жгучей боли?
Замри, перо! Моей покорствуй воле!
Хоть боль страшна — прошу, молчи о ней.

Телесных мук вкусил немало я;
Они понятны каждому и зримы.
Они сильны, но всё же оборимы:
Не в них, увы, гнездится боль моя.

Владея тем, что есть источник сил,
Сравнимых лишь с величьем Мирозданья,
Томлюсь в тисках жестокого страданья,
Которое с трудом в себе сокрыл.

Кричу безмолвно. Плача, слёз не лью.
То — боль души, и я её таю.

***


То к небу взмывая, то мчась к земле,    в неистовом вихре дней
Подобно пылинке кружит зерно,    в котором таится плод.
Оно миновало немало нив,    нигде не пустив корней;
А если опоры и влаги нет,    то древо не зацветёт.

О семя-скиталец, неужто ты    не хочешь иметь приют?
Смири же гордыню: на ниву пав,    себе прорасти позволь!
Кто ветрам подвластен, того они    о скалы нещадно бьют.
Года пролетают: не вызрел плод.    Его источила боль.

***


Средь мрачных дней бывает ясный день,
Когда и тень отбрасывает тень.

***


У радости вкус печали,    которая в ней таится.
От счастья трепещет сердце —    но блещут в ресницах слёзы.

Лишь в зеркале жизни можно    увидеть обличье смерти;
Сквозь музыку счастья слышно    далёкую поступь горя.

От счастья бежать возможно;    от горя нигде не скрыться.
Оно неотлучно рядом,    с собою неся безумье.

Одно от него спасенье:    того не сломает горе,
Того не лишит рассудка,    кто в горе провидит радость.

***


Битва близка: я слышу её напев.
Выжженных нив до судорог сердца жаль.
Что для других — сулящий плоды посев,
То для меня — грядущих скорбей печаль.

***


Влага небес поистине хороша;
Мир же земной иным угощать привык.
Сладость вкусив, от счастья кричит душа;
Горечь вкусив, от горя кричит язык.

***


Даже бескрайним просторам вод    не разделить двоих.
Он моря коснётся с мыслью о ней,    и с мыслью о нём — она.
Что навсегда разлучить должно,    то прочно связует их:
Плотью единой протянутых рук    слияет сердца волна.

***


Крепко запомни: завтрашний день    увидит идущий в ночь.
Истина эта душу твою    согреет во вьюге бед.
Кто сделает шаг в зловещую тьму,    умея страх превозмочь,
И впредь не свернёт с пути своего,    тот солнца увидит свет.

***


Пальцы страданий    касаются струн души.
Строфами боли    исписаны свитки дней.
Тропы изгнаний    для ищущих хороши:
Тяготы воли    довольства темниц родней.

***


Пусть одиночеством насладится    тот, кто всегда один.
Пусть насладится немощный старец    блеском своих седин.

Пусть насладится слепорождённый    жаром огня свечи,
А терпеливый пусть насладится    тем, как свистят бичи.

Пусть музыкант насладится вволю    топотом ног толпы.
Пусть насладятся глупые люди    тем, что они глупы.

Раненый болью пусть насладится,    узник — своей тюрьмой.
Пусть насладится художник мраком,    пеньем чужим — немой.

Пусть насладится вина просивший    чашей воды простой.
Перлов искатель пусть насладится    раковиной пустой.

Пусть насладится завистник ярый    славой врагов своих.
Лавры снискавший пусть насладится    тем, что утратит их.

Голодом пусть насладится нищий,    рифмой плохой — поэт.
Смерти бегущий пусть насладится    тем, что спасенья нет.

Пусть насладится в огне горящий    тем, что горит в огне.
Суть наслажденья ищите в душах:    тщетно искать во вне.

***


Если мысль в тебе трепещет,
То зачем тебе награда?
Ведь звезде, что вольно блещет,
Поощрения не надо.

Если в деле ты усерден,
То зачем тебе карьера?
Тот всесилен и бессмертен,
В ком живёт в победу вера.

Если ты привержен благу,
То зачем тебе известность?
Облеки свою отвагу
В незапятнанную честность.

Если хочешь ты полёта,
То зачем тебе чертоги?
Твой удел — небес высоты,
А не стены и пороги.

***


«Под камнем сим безликим
Обрёл покой поэт.
Он был творцом великим
(А может быть, и нет).

Хотя и неизвестно,
Каких скончался лет,
Но жил кристально честно
(А может быть, и нет).

Хоть был ему отмерен
Немалый короб бед,
Себе остался верен
(А может быть, и нет).

Гуманный небывало,
И подлинный эстет:
Таких на свете мало
(А может быть, и нет).

Пером сего поэта
Талантливо воспет
Был мир прекрасный этот
(А может быть, и нет).

Раскрыть едва ль возможно
Его стихов секрет:
Он прятал их надёжно
(А может быть, и нет).

Бывало, начертает
Поэму иль сонет,
И только сам читает
(А может быть, и нет).

И с ним стихи в могилу,
Блюдя его завет,
Семейство положило
(А может быть, и нет).

Так все свои творенья
На тот унёс он свет
Без совести зазренья
(А может быть, и нет).

Всемирную культуру
Лишил своих побед.
Он сделал это сдуру
(А может быть, и нет).

Он мог себя прославить
И мог заметный след
В поэзии оставить
(А может быть, и нет).

Зачем же жизни не дал
Своим стихам? Ответ
Лишь сам усопший ведал
(А может быть, и нет).»

***


Однажды в стольный град, на шумное торжище,
Явился человек, — не молод и не стар,
По виду не богач, однако и не нищий, —
И стал выкрикивать невиданный товар.
«Жизнь как вода стремнины быстротечна, —
Об этом всё вокруг напоминает вам;
Но я тому из вас, кто жить желает вечно,
Задёшево бессмертие продам.
Его цена — всего одна монета».
Сбежался весь народ, услышав слово это.
Глазеть — глазели; дива же купить
Никто из подошедших не решался.
Пожить охота всем, но каждый сомневался:
«Да разве же такое может быть?..».
В шумливой той толпе судья случился местный —
Умнейший человек, и честностью известный.
Собравшихся глаза к нему обращены…
Тут руку поднял он, желая тишины.
«Мне в жизни довелось немало повидать;
Однако же для данного момента
Я не могу припомнить прецедента…
Так будем же, друзья, разумно рассуждать.
Бессмертие — не вещь: его рукой не схватишь.
И коль купить, то как с собой забрать его?
В итоге не получишь ничего —
Лишь рассмешишь народ да деньги зря потратишь.
А деньги каковы? Монета лишь одна!
Неужто такова бессмертия цена?!
Не может быть того! Но даже если так,
То кто бы пожелал с бессмертьем распроститься?
Да на такое б мог безумец лишь решиться!
А этот человек как будто не дурак.
И если сам он не дурак, то, значит,
Он нас бесстыдным образом дурачит,
На то преступный умысел имея
И цели тёмные. Гоните прочь злодея!».
Разгневанный судья свою окончил речь,
И сотня кулаков над пришлецом взметнулась;
И всякая клюка и плеть к нему тянулась,
А кое-кто схватился и за меч.
Но в этот самый миг, пробившись сквозь народ,
К торговцу подбежал худой и грязный нищий:
Он крова не имел, ютился на кладбище
И был известный всем калека и юрод.
Со взглядом жалобным, какой лишь у собак
Бывает, знающих побоев вечных муку,
Он протянул трясущуюся руку:
В ней ходуном ходил замызганный медяк.
Толпа застыла, разом онемев;
Разжались кулаки, в момент забылся гнев.
Торговец же вздохнул, потом монету взял
И сделал шаг в толпу. Она раздалась сразу,
Как будто подчинясь безмолвному приказу,
Чтоб пропустить его… А нищий всё стоял,
По сторонам тоскливо озираясь.
Прошёл и час, и два… И пятый миновал…
И всяк кто проходил остроты отпускал, —
Одни — сочувствуя, другие — издеваясь.
…Торговца ж более никто и не видал.
…С тех пор прошло двенадцать сотен лет.
Ни города уже, ни той державы нет;
Престранный случай сей давным-давно забылся.
А нищий, что купил бессмертье за медяк,
И рад бы умереть — да всё не мог никак…
Так по дорогам мира и влачился,
Ни родины не помня, ни себя.
И ныне он бездумно где-то бродит.

Добавлю, над случившимся скорбя:
Как горестно, что так всегда выходит!
Не хочет человек у жизни взять урок;
Не хочет уяснить нужнейшую науку.
Коль случай подошёл, то он бы сделать мог
Бессмертным острый ум, искуснейшую руку
И сердце доброе. Какой великий прок!
А он бессмертит лишь безумие и муку.

***


О город мой! Тебя люблю;    но коль тебя превознесу,
Коль городов иных красе    я предпочту твою красу,

Пускай в несчастный этот день,    и в тот же час, и в тот же миг
Навеки речи я лишусь    и камнем станет мой язык.

Моё отечество! Тебя    и почитаю, и люблю;
Но коль превыше стран других    тебя в гордыне восхвалю,

Пускай умрут мои глаза    и зренья я лишусь навек,
И буду нем, и буду слеп, —    несчастный, глупый человек.

Глупцам подобным нет числа.    Узнать такого просто: он
Возносит город и страну    лишь потому, что там рождён.

И вот каков его секрет:    отчизну пламенно любя,
Он любит вовсе не её,    а в ней боготворит себя.

***


Простое просто лишь тогда,
Когда даётся без труда.

***


Глухою ночью некий олух пьяный
(В любой деревне есть такие хулиганы)
На колокольню влез и принялся звонить.
Ударил раз, другой, — и началась потеха.
Куражась с пьяных глаз, хотел для-ради смеха
Почивший от трудов народ перебудить.
Пошёл переполох от этакого грома.
«Что приключилось? Что? — кричал и млад и стар.
— Не света ли конец? Война? Грабёж? Пожар?» —
И каждый в чём лежал выскакивал из дома.
Не ведает никто, зачем гремит набат.
Опомнились чуток, и ну толпой судачить,
Почто тревога та и что могла бы значить.
«Сыскать, сыскать того, кто в этом виноват!».
А что его искать? Сыскать его не штука.
На колокольню влезли мужики,
Да пьяницу долой стащили за грудки.
Уж будет наперёд охальнику наука!
Того, кто выдумал в недолжный час звонить,
Подвергнуть наказанию решили.
И… колокол на кару осудили:
Ведь оного не будь, во что тогда и бить?
Озорника же с миром отпустили.
А колокол-злодей, чтоб больше не сумел
Кого-нибудь вовлечь в соблазн греховных дел,
С звонницы сволокли и в речке утопили.

***


Однажды некий скромный муравьишко
В печальный день осиротел.
В наследие ему досталася кубышка,
А в ней — три пуда золотишка.
То длинный предков ряд трудился и потел,
И всяк усердно, не жалея сил,
Богатство в закрома по зёрнышку тащил.
Наследник же, увидя то богатство,
Задумал чрез него себя вознесть
Из низкой доли, — силу приобресть,
И с нею власть (слыхал, что в этом есть
Невыразимое приятство).
Вот сей богач, подумавши чуток,
Сумел изобрести для возвышенья средство,
На кое часть пустил семейного наследства;
Уж очень он хотел, чтоб даже олух мог
Понять, что перед ним — не просто муравьишко:
Владетельная шишка,
За коею стоит немалая казна.
Он, кратко говоря, купил себе слона.
Купивши ж, целый день пыхтел, старался, лез,
Стремяся на спину сему скоту взобраться;
А как взобрался, стал из-под небес
Над тварями земными изгаляться:
«Эй, это кто-то там шныряет под ногами?
Покоя нынче нет от мелкого зверья!
Вы были до сего медведями да львами,
Теперь же сильный — я.
Кому охота жить, пускай с моей дороги
Уносит ноги.
Я завтра прикуплю ещё слонов с десяток,
И стану каждого судить, как захочу:
Иного — припугну, иного — затопчу.
Я быстро наведу незыблемый порядок!».
Пока он так кричал и все тряслись от страха,
Как будто пред огнём Зевеса самого,
Летела мимо серенькая птаха,
Да со спины слона и склюнула его.
Кто думать мог, что ширь подобного размаха
Уместится в зобу воробушка сего!

Тут басне и конец, и нечего прибавить:
Ни муравья хулить, ни воробья прославить.

***


Однажды склизкий червь, жилец сырой норы,
Случился у подножия горы.
С презреньем оглядев её отвесны склоны,
Он говорит с усмешкой ей:
«Печалюсь я, гора об участи твоей.
Однако ж, таковы Природные законы:
Кому под силу спорить с ней?
Один свободен, ползает, где хочет,
Всё ведомо ему, и он над жизнью — царь.
Не правда ли — такой заслуживает чести?
Другой торчит весь век на том и том же месте,
Его стегает ветр, дышать мешает хмарь
И дождь сквозные дыры точит.
Такой не знает вовсе ничего,
За исключеньем места своего;
Он даже не живёт, а так, — себя морочит».
Гора ему ответствовала так:
«Кто б гору поносил, когда бы не червяк?
Источник красноречия, не ты ли
Весь век живёшь в дерьме и самой мерзкой гнили?
Удел таких, как ты, — подземный затхлый мрак.
У слизней да червей иначе не бывает.
Свобода вся твоя — сплетенье тесных нор,
И в точности таков же кругозор.
Меня же чистый дождь с любовью омывает,
Лелеют облака, ласкает вольный ветр.
Мой взор до края мира досягает.
Подножие моё идёт из самых недр;
Из склонов речка истекает;
Вершина же моя — опора небесам.
Задумайся теперь. Ужель не видишь сам:
Таким, как ты, меня порочить не пристало».
Червяк же, не сконфузившись нимало,
На эти речи ей такой ответ даёт:
«Так ты нужна затем, чтоб небо не упало?
Подумаешь: она небесный держит свод!
Что за беда, коль небо упадёт?
Оно жильцов земли всех напрочь передавит,
И этим нам, червям, питания прибавит».
Засим, в сознанье правоты своей
И не желая продолженья спору,
Убрался в нору.

Как мало в мире гор пред сонмищем червей!

***


С ребёнком растёт и благо,
Которое в нём сокрыто.

С ребёнком растёт и сила,
Которая в нём таится.

С ребёнком растёт и горе,
Которое он познает.

***


Если кто-то где-то умирает,
То кому-то пировать на тризне.
Это смерть объедки подбирает,
Что остались после пира жизни.

***


Иным уединение — отрава,
А мне темница — подлинный дворец.
Так раковины запертый ларец
Для жемчуга — достойная оправа.

Но в некий день моя воспрянет слава,
Мой зов достигнет недр людских сердец,
И я вкушу свободы, наконец, —
Я знаю, что на то имею право.

Мой вольный Дух свободен и сейчас;
Он мчится вдаль, не ведая предела.
И коль пробьёт освобожденья час

Лишь в тот момент, когда оставлю тело, —
Я буду с вами, не покину вас
В единстве вечном общего удела.

***


Один мудрец пошёл гулять на луг.
Там, наслаждаясь воздухом весенним,
Пустился в размышления. И вдруг
Пред простеньким цветком он рухнул на колени.
«Какое чудо! — молвил в упоенье. —
Неисчерпаема Природы благодать,
Когда под силу ей такой шедевр создать!».
А в тот же час в тени чинары во дворе
Дремал другой мудрец на дорогом ковре.
Вот пробудился он и очи вверх возвёл —
И видит: в небесах парит осёл.
Мудрец над виденным раздумывать не стал.
Не радуясь тому, что вовремя проснулся,
Он только с боку на бок повернулся
И, засыпая вновь, пробормотал:
«Раз полетел осёл, то, значит, так и надо.
Не удивился б я, коль даже б увидал
В весенних небесах слонов летучих стадо.
Природа ведь вольна в творениях своих;
А если так, тогда чему дивиться в них?».

Коль браться рассудить, какой из мудрецов
За правоту свою заслуживает славы,
То будешь вынужден признать в конце-концов,
Что оба правы.

***


Спасаясь от сует, среди пустыни дикой
В убогом шалаше отшельник бедный жил.
Он силы все свои на веру положил
И был исполнен святости великой.
Под солнцем он ходил, не покрывая плеч;
Окрестную траву жевал заместо хлеба;
Его молитвами точило влагу небо;
Он разумел зверей и прочих тварей речь.
И живность та его ответно разумела.
И с этим как-то раз такое вышло дело.
…Слепящий солнца диск к зениту подходил.
Святой, простершись ниц, Всевышнему молился.
И прямо перед ним навозный жук случился,
Который шарик свой к себе в нору катил.
Узрев его труды, отшельник умилился;
И, верой вдохновлён, он речь к жуку держал,
О зное позабыв. А тот остановился
И проповеди сей почтительно внимал.
Отшельник же ему о том повествовал,
Что всякий честный труд всегда угоден Богу,
И оного жука за то награда ждёт:
Кто трудится весь век, смиренно и помногу,
Тот после смерти в рай, конечно, попадёт.
Отшельник приложил немалые усилья,
Чтоб ярко описать жуку небесный рай, —
Какой прекрасный то и благодатный край,
Где счастье — без конца, и блага — в изобилье.
И слушал, замерев, святого скарабей.
А выслушав его, в дальнейший путь пустился.
Приполз в свою нору и с речью обратился
К навозникам, — а те сошлись толпою всей,
И каждый в первый ряд протиснуться стремился.
«Трудитесь, други! Ваш усердный труд
Вознаградится — так сказал отшельник.
В прекрасный рай не попадёт бездельник, —
Трудяги ж попадут, когда помрут.
Там каждый обретёт сверкающие крылья;
Там тишина, покой и пищи изобилье.
Там реки из дерьма в дерьмовых берегах,
И горы из того ж свежайшего продукта,
Из чистого дерьма там вызревают фрукты…
Чтоб очутиться там, тут стоит жить в трудах!».

Сей басней никого обидеть не желая,
Хочу о проповедниках сказать:
Зачем они стремятся навязать
Кому ни попадя свою картину рая?
Поймите ж: что годится одному,
Того другим с придачею не надо.
Зачем навознику плоды Эдемска сада,
Когда душа его привержена дерьму?

***


Однажды в ярый спор вступила с мухой вошь, —
Заспорили о том, кто в мире всех сильнее.
Ей муха говорит (она была умнее):
«Ох, человек силён! Сильнее не найдёшь».
А та в ответ: «Оставь! Ты сущий бред несёшь.
Я, правда, признаю, что он меня крупнее,
И бегает быстрей, и больше ест, — так что ж?
Хоть ростом он велик, совсем не в этом дело.
Я буду посильней; и если захочу,
Его в бараний рог в любой момент скручу.
Мне это очень даже по плечу:
Здесь вся премудрость в том, чтоб действовать умело.
Да вот и человек поблизости как раз».
И, вдохновившись собственным бахвальством,
Вошь принимается с невиданным нахальством
Ему на башмаки карабкаться тотчас;
Потом и на штаны… Потом и выше… Выше…
А муха всё следит за нею из угла;
От страха за подругу обмерла,
И от волненья еле-еле дышит.
Вот человеку вошь на самый лоб забралась,
И говорит в пылу триумфа своего:
«Он супротив меня не может ничего.
Гляди, каков слабак! А ты его боялась,
Да сверх того ещё пугала и меня.
Ты видишь, что моя куда поболе сила:
Он подвернулся мне — и я средь бела дня
Напала на него и тотчас изловила».

***


За радостью радость, за болью боль;
За тьмою — далёкий свет.
Я дерзко бежал из таких неволь,
Подобных которым нет.
И мне бесконечно идти:
Я — странник на вечном пути.

За далями дали, за шагом шаг;
Всё только вперёд, вперёд.
И было, и далее будет так:
Свернувший с пути умрёт.
И мне бесконечно идти:
Я — странник на вечном пути.

За временем время, за веком век;
Мешается с ночью день.
Вершит восхождение человек,
А Вечность ему — ступень.
И мне бесконечно идти:
Я — странник на вечном пути.

За жизнями жизни, за взлётом взлёт;
Бездонен источник сил.
Я смерти навстречу пошёл — и вот
Бессмертья секрет открыл.
И мне бесконечно идти:
Я — странник на вечном пути.

За смыслами смыслы, за сутью суть;
В тружданиях и борьбе
Я к цели великой свершаю путь,
Который торю в себе.
И мне бесконечно идти:
Я — странник на вечном пути.

***


Раз на лугу пастушок повстречал козлоногого фавна.
«Кто ты?» — в испуге спросил. Тот отвечает ему:
«Житель полей и лесов, дитя благодатного Пика,
Сына Сатурна; а я внуком ему прихожусь.
В вольной природе моей сочеталось двойное начало:
Наполовину я — зверь, наполовину же — бог».
Тут говорит пастушок, пожимая в раздумье плечами:
«Ты и не зверь, и не бог; значит, и вовсе никто.
Сущность великих богов разбавлена сущностью зверя,
Словно водою вино. Нет благородства в тебе.
И у богов ты — изгой, и у зверей ты не принят.
Как же в сравненье с тобой счастлив простой человек!
Ты за божественность дал непомерно высокую цену;
Это не стоит того, чтобы утратить себя.
Верно тебе говорю: быть целиком человеком
Лучше, чем принадлежать наполовину к богам».

***


Река, зовущаяся «Вечность»,
Что воды катит в бесконечность,
Тебя узрев, смиряет бег,
И задаёт недоуменно
Вопрос задумчивой Вселенной:
«Да что ж такое человек?».

Ты, кто явил своим обличьем
Борьбу ничтожности с величьем,
Ты плотью — червь, душою — бог.
И глубину твоих падений
И выси дерзких восхождений
Когда и кто измерить мог?

В тебе смешались зло и благо,
Неукротимая отвага
И униженья полный страх.
Сегодня — смерти неподвластен,
А завтра, слаб, убог, несчастен,
Ты повергаешься во прах.

Горнило всех противоречий,
Красот исполнен и увечий,
Своей души не зная сам,
Ты гневно землю сотрясаешь
И небо внемлить заставляешь
Своим угрозам и мольбам.

Ты сил сплетенье многоликих —
То необузданных и диких,
Способных горы сокрушить,
То затихающих покорно.
И лишь одно, одно бесспорно:
Тебе грядущее вершить.

Ты получил от Мирозданья
Великий гений созиданья.
Простри ж его хотя бы раз
Одним усильем вдохновенным —
И мир предстанет совершенным,
Прочней и чище, чем алмаз.

Твоё призвание высоко.
Тебе не быть рабом порока
И не покорствовать ему.
Коль тьма смешается со светом,
Она падёт в сраженье этом,
И свет собой наполнит тьму.

Пускай ты слаб и двойствен ныне —
Однажды ты взойдёшь к вершине
И не падёшь уже вовек.
И воспоёт хорал Вселенной,
Ликуя в песне упоенной,
Твоё величье, человек.

***


Однажды кот в амбаре мышь поймал;
Но сразу есть не стал, —
Уж больно тоща:
Лишь шкурка серая да мощи.
Ни съесть, ни отпустить… Так что же делать с ней?
Подумавши, набрёл на хитрую идею:
Раз принято откармливать свиней,
Не поступить ли так и с нею?
И вот
Премудрый кот,
Идеей воспылав, взялся за дело яро.
Найдя в чулане каменную кадь,
Он бросил мышь на дно, и начал из амбара
Ей на откорм зерно таскать.
При этом полюбил сидеть и наблюдать,
Как мышь пшено да рожь за обе щёки точит.
Других мышей и знать уже не хочет.
Ему теперь и не до них:
Он всякий божий день в стараниях своих.
Вот за зерном пришли хозяева в амбар,
И видят форменный кошмар:
Прогрызены мешки, рассыпано зерно;
Везде разгром такой, что хуже не бывало;
От серых мышьих спин как есть в глазах темно…
Да этого ещё и мало:
Кот через лаз в амбар тихонько — шасть,
А после и назад, зерном набивши пасть.
Хозяева и рты раскрыли:
«Гляди, что делает амбарный сторож наш!
Ему б ловить мышей
Да хлеб спасать, а он, подлец, туда ж!».
Тут, гневом распаляясь, иуду изловили,
Да со двора и выперли взашей, —
И хорошо ещё, что вовсе не прибили.

***


Слуга однажды молвил господину:
«Зачем на свете так? У вас богатств не счесть,
А я за право досыта поесть
Тружусь на вас весь век да гну в поклонах спину».
Хозяин наглеца за то хлыстом огрел,
А после преподал несложную науку:
«Ты радуйся хотя б, что досыта поел,
А не на паперти протягиваешь руку».
На том и разошлись. А на исходе дня
Слугу того за чем-то посылают.
И вот слуга идёт, и нищего встречает.
И нищий говорит: «Взгляни-ко на меня.
На мне одёжи нет опричь рубахи рваной.
От голода ослаб: все рёбрышки видать.
А на тебе кафтан, ты сытый да румяный.
Не можешь ли, милок, хоть что-нибудь подать?
Тебе за то воздаст Господня благодать».
Слуга ж ему пинка со всей отвесил мочи,
Обиду на судьбу в один удар вложив:
«Тебе б торжествовать, что ты покуда жив,
А ты, такой наглец, ещё и хлеба хочешь!».

***


Вот суровой каменной громадой
Замок возвышается старинный.
Мощных стен под зеленью не видно:
Здесь вьюнок, и винограда лозы,
И извивы хмеля кружевные.
Я и сам стене подобен этой.
Сверху — буйство зелени непрочной:
Тронь слегка — и разорвёшь завесу.
А под ней — неколебимость камня:
Серых глыб спокойствие и сила,
Ни огню, ни ветру не подвластных,
Ни волне, ни злобе человечьей.
Но когда б нашлось однажды нечто,
Что такую глыбу раскололо б,
То тогда из этого разлома,
Тёплая, пахучая, живая,
Кровь бы зазмеилась струйкой алой.

***


Давным-давно в одной семье простой,
Нежадной, терпеливой, работящей,
Жил старый дед — горбатый и ледащий,
К тому ж ещё слепой,
Характером завистливый и злой;
Сказать короче — аспид настоящий.
Уж так о нём пеклись, что лучше быть не может;
Старались, не жалели ничего.
А старика всегда сомненье гложет:
Не обделяют ли его?
Все лягут спать — он до утра не спит:
Постель ему жестка, да дали рвань укрыться.
Одеться надо — он опять ворчит;
Дают обувку — снова злится:
«Себе-то — думает — всё лучшее забрали,
А мне обноски дали.
Иначе — думает — никак не может быть:
Где ж слыхано — слепца не обделить?!».
Но хуже нет того, что за столом бывало:
То недодали хлебного куска,
То миска у него неглубока, —
К тому ж в неё и щей плеснули мало,
То дали самую костлявую рыбёшку,
То нацедили столько молока,
Что не напоишь даже кошку.
Домашним же кусок не лезет в рот, —
И старца жалко, и самим обидно;
Всё будто ничего, а отчего-то стыдно…
И вот семья кабанчика берёт, —
Сынок освежевал, невестушка сварила,
Сложила мясо всё в один глубокий таз,
Да и на стол пред старцем водрузила:
«Пускай теперь узнает нас!».
Вот, кликнувши детей, трапезничать уселись.
Да дети не едят, — на мясо засмотрелись,
Завидуя слепому старику:
Пред ними-то — горох да хлеба по куску.
Старик перед собой нащупал мяса гору
И взялся за еду без разговору.
Прилежно чавкает, глотает да кряхтит;
Браниться позабыл: молчит.
А сын радёшенек: пришёл конец позору!
Вот вскорости слепец наелся до отвала —
Встать со скамьи уже и сил не стало;
Руками таз покрепче обхватил
(А там десятерым ещё поесть хватало)
И, рот кривя, с тоской проговорил,
Как бы покорствуя безрадостной судьбе:
«Уж если даже мне объедков уделили,
То представляю, сколько отвалили
Себе…».

***


Раз жаба, тяготясь своим уделом жабы,
Намерилась беду поправить как-нибудь;
Придумала она себя раздуть,
Чтоб ростом стать с быка (некрупного хотя бы),
И так сокрыть ничтожное обличье
За статью бычьей.
Уселась поудобнее — и вот,
Глотая воздух, медленно растёт.
А тем же лугом шла за неким делом баба,
Увидела её издалека
И в страхе говорит: «Смотри, какая жаба!
Противней свет не знал. И как же велика!
Величиною с доброго быка!».

Из басни сей такой итог проистекает,
Что жабе не сокрыть уродства своего:
Она, себя раздув, достигнет лишь того,
Что жабу в ней любой издалека признает.

***


Минуют дни, минуют годы,
Поток времён течёт вперёд.
Преходят смертные народы;
Бессмертен только мой народ.

Несомый бурною рекою
Века сменяющих веков,
Он предпочёл борьбу покою,
И волю — сытости оков.

Вершитель подлинного дела,
Владетель колоссальных сил, —
Лишь он один себе предела
В движении не положил.

В него со всех концов Вселенной
Сошлись великие умы,
Слиявшись мыслью вдохновенной
И озарив владенья тьмы.

В нём кровь — извечные законы;
Он — Бытия живая плоть.
И даже худшие препоны
Его не могут побороть.

Ведомый величайшей целью,
Он из себя сплетает нить,
Чтоб мир за миром в ожерелье
Бесценное соединить.

Идя за благом бесконечным,
Бессмертьем Жизни наделён,
Он потому и назван Вечным
И Истиной благословлён.

Его стремленье, мощь и воля
Себя вершат через меня.
А я — лишь искра, и не боле,
В пучинах белого огня.

***


«Громы небес являют Божий гнев!» —
Твердит простак, от ужаса присев.
Страшнее льва рычит пустое брюхо,
Однако же оно — ещё не лев.

***


Над речкой чистой, на высоком бреге
Мечтатель зачарованно сидел
И взором затуманенным глядел
На омовенье гор в закатной алой неге.
«Я б ничего сильнее не хотел,
Как обрести крыла и к небу устремиться,
Задевши по пути величественный пик,
И, славя каждый жизни миг,
В небесном пурпуре восторженно омыться».
Сронивши эту речь с полуоткрытых уст,
Вдруг слышит: позади трещит бузинный куст.
Оборотясь туда, со страхом наблюдает,
Как из куста с кряхтеньем выползает
Не сразу разберёшь, лешак иль человек:
Идёт на четырёх, до изумленья пьяный,
Покрытый грязью, трёпаный и рваный,
Уклавшийся в кустах, как видно, на ночлег.
Явление сие с трудом главу подъемлет
И принимается с усмешкою вещать
(Мечтатель же в растерянности внемлет):
«Пустая трата сил — о глупостях мечтать.
Здесь в трезвости беда; она всему виною.
Мечтания твои — несбыточная тень.
Ты счастьем обделён в сравнении со мною.
Я напиваюсь каждый день
И, ползая в грязи, лишь об одном мечтаю:
Набраться сил и с четверенек встать.
Я с этою мечтой в канаве засыпаю;
И стоит мне поспать —
Свершение мечты, проснувшись, обретаю».

Да, там, где я живу, мечтания напрасны.
Здесь только пьяным рай, а трезвые несчастны.

***


Проснувшись заполночь от странного томленья,
К себе внимательно прислушался поэт
И вздрогнул радостно: «Теперь сомнений нет:
Я чую приближенье вдохновенья!
Я долго ждал его, — и ныне, наконец,
Смогу снискать заслуженный венец».
Тут, не имея сил промедлить ни мгновенья,
С постели сверзился, к пюпитру подскочил,
Гусиное перо в чернилах омочил,
Зажмурившись, напрягся в ожиданье…
Минута… Три… И пять… И десять… Ничего.
Поэзии поток не хлещет из него;
Лишь чудится в груди неясное блужданье.
Не зная, как бы Муз поторопить,
Он от стены к стене нетерпеливо ходит
И пальцем вензеля по воздуху выводит…
Уже!.. Едва успел опять перо схватить,
Как тело в трепетном экстазе изогнулось,
И горло напряглось… И… громко отрыгнулось.
На этом и конец. И больше ничего.
Томленье странное не мучает его.

Бывает так: поэт неясный зов услышит,
Бросается к столу и упоенно пишет,
Не сомневаясь в том, что укрепил союз
С божественной девятерицей Муз.
Как будто и стихи… А на поверку, слышь-ко, —
Обычная отрыжка.

***

Terza


Ночным безумством ветер утомлён;
Бледна луны щербатая монета;
Предчувствием живительного света
Едва заметно тронут небосклон.

Душа со стоном рвётся из груди,
Стремясь, испив волшебного сиянья,
Забыть свои невзгоды и страданья…
Безумная, опомнись, подожди!

Жизнь не затем усилием чудесным
На свод лазурный солнце возвела,
Чтоб ты в своём порыве неуместном

Его коснуться трепетно могла.
И мотылька сожжёт огнём небесным,
И гордого, могучего орла.

***


Глаза рассудка ест страданий дым.
И тяжело, и бесконечно  грустно.
Тоска сплетает кружево искусно
И душу щедро украшает им.

Как часто мы излишнего хотим…
Нам надо жизнью обжираться вкусно.
Почуяв совесть, морщимся конфузно,
И вновь спешим за вымыслом своим.

Но настаёт прозрения минута —
И тонет ум в пучинах вязкой тьмы,
Не виденной доселе почему-то;

Душа кричит в стенах своей тюрьмы;
А сердце разрывается — как будто
Прося того, что не ценили мы.

***


Я с виду — из сплавов непрочных,
И кто меня только не гнул;
От хруста хрящей позвоночных
В ушах нескончаемый гул.

Но облика видимость ложна, —
Важнее глубинная суть:
Меня запугать невозможно,
Тем паче — насильно согнуть.

Изранен внутри, — ну и что же?
Как воду, слезу пригубя,
Душа остаётся без кожи —
Зато сохраняет себя.

Жизнь злобно её исхлестала —
Да лишь измочалила кнут.
Вот тело моё подкачало, —
Но что же поделаешь тут?

Не тело, а свод беззаконий
И перечень попранных прав.
Я весь состою из колоний
Враждующих вечно держав.

Страданий боятся невежды;
Но кто же страданий не знал?
Меня же питает надежда,
Что это ещё не финал.

Надежду оплачивать кровью —
Налога привычнее нет,
Пока позволяет здоровье
Противиться натиску бед.

Но это — непрочная дверца:
Однажды наступит момент —
И беды дорвутся до сердца,
Как стайер до финишных лент.

***


Как тонкие струны    вибрируют звёзды,
И сердце внимает    мелодии ночи.

Такие мгновенья    бывали и раньше;
Мелодия та же,    а сердце — другое.

И слышит иначе,    и грезит иначе,
Иначе ликует,    иначе страдает.

Мелодия та же, —    а словно другая,
И слышится сердцу    как будто впервые.

***


Из ядов яд — бессовестная ложь.
Но смертоносней правды острый нож:
Ведь иногда, внимая горькой правде,
В одно мгновенье десять раз умрёшь.

***


…А на душе живого места нет:
Давно в лохмотья превратили душу.
И даже мой измученный скелет
Из тела рвётся, просится наружу.

От жизни снисхождения не жди;
Кто хочет счастья — хочет слишком много.
И позади меня, и впереди —
Дорога, бесконечная дорога.

Вы будете смеяться, господа,
Пока однажды не поймёте сами,
Как страшно и мучительно, когда
Сама дорога плачет под ногами.

Да, жизнь не пожалеет, не соврёт.
О правду до костей изрезав пятки,
Моя душа уже ушла вперёд,
Кровавые оставив отпечатки.

***


Куда идти, куда бежать,
Как зубы сжатые разжать,
И как от боли не дрожать,
Когда на сердце ночь?
Кого ласкать, кого любить,
Кого проклясть, кого убить,
Куда страданья гвоздь забить?
Терпеть уже невмочь!

На Вечность растянулся миг…
Лицом не стар, нутром — старик.
Пытаюсь петь — выходит крик:
В рыданьях текста нет.
Здесь жизнь сама ведёт допрос.
Рассудок жжёт немой вопрос,
Солёный от кровавых слёз, —
А где искать ответ?..

Я словно раковина вскрыт;
Везде саднит, везде болит…
Душа на паперти стоит, —
Швырните ей пятак.
Прохожий, эй, возьми кистень;
Лупи её, кому не лень,
Всего за корку хлеба в день, —
А можно и за так.

Чего хотеть, о чём стенать,
Зачем былое вспоминать?
Иного лучше бы не знать…
Не надо ничего!
Кругом пожар, кругом огонь,
И брызжет пеной Смерти конь,
И я опять глотаю вонь
Дыхания его.

Дорога к гибели легка:
Она зовёт, она близка…
К аорте тянется рука
Со ржавою пилой.
Удар смертельный нанесён,
И я свободен, я спасён…
В который раз всё тот же сон, —
А я опять живой.

Разжал кулак — ладонь пуста…
На небе — солнца чернота,
И разум в танце живота
Корячиться устал.
Глухонема судьба моя,
И даже нет небытия,
И бытием навечно я
Себя захомутал.

***


Никого со мною рядом нет.
Тяжело на сердце, тяжело.
Вот схожденье тысячи дорог —
Но на них ни человека нет,
Ни хотя бы следа: ничего.
Небо молча смотрит на меня,
Словно ждёт… Но что ему сказать?..

***


Зря говорят, что сердца разлучаются, —
Смерти дано их навек разлучить.
Это неправда: любовь не кончается —
Если любить, беззаветно любить.
          Это неправда: любовь не кончается —
          Если любить, беззаветно любить.

Тот, кто всегда плыл по воле течения
И не нашёл воспротивиться сил,
Тот, кто изведал покоя мгновение, —
Тот не любил, никогда не любил.
          Тот, кто изведал покоя мгновение, —
          Тот не любил, никогда не любил.

Крылья любви вопреки притяжению
Души возносят в бездонную высь.
Нет вычитанья, — а только сложение.
Только любовь — настоящая Жизнь.
          Нет вычитанья, — а только сложение.
          Только любовь — настоящая Жизнь.

В сини небес блещет крыльями белыми…
Ты не перечь ей и не прекословь.
Не обуздать никакими пределами
Птицу-любовь, — если это любовь!
          Не обуздать никакими пределами
          Птицу-любовь, — если это любовь!

Холод, и мрак, и война бесконечная,
Боль, и разлука, — не властны над ней.
Любящих душ единение вечное
Смерти сильней, даже смерти сильней.
          Любящих душ единение вечное
          Смерти сильней, даже смерти сильней.

Кряжами гор громоздятся столетия,
В бешеном шторме бурлят времена…
Если и есть во Вселенной бессмертие, —
Это любовь, это только она.
          Если и есть во Вселенной бессмертие, —
          Это любовь, это только она.

***


В небе — первые грозы,    и несмело поют соловьи.
Ты уснула зимою,    а проснулась душистой весной.
Окуни же в источник    серебристые ветви свои:
Не к лицу нежной иве    притворяться суровой сосной.

***


В поле пустынном    камень печально лежит;
Небо подобно    серой свинцовой плите.

«Туча, о туча! —    камень к любимой воззвал. —
Если бы мог я    дымом поплыть над землёй!
Яростный ветер    вмиг бы меня растерзал,
В вихре вознёс бы    к небу дыханье моё:
Лёгким дыханьем    я бы коснулся тебя».

«Камень, о камень! —    туча воззвала к нему. —
Если б могла я    с неба спуститься к тебе!
Я бы хотела    выпасть дождём проливным,
Чтобы коснуться    чистою каплей тебя».

Тут разорвала    туча завесу свою:
Вниз устремился    солнца искрящийся луч,
Камня коснулся,    затрепетал и угас.

***


Погребены народы
Под толщами веков.
Мечтания, и муки,
И радости людей —
Всего лишь удобренья
На грядках для идей
Во имя вящей славы дураков.

Сердца сочатся кровью
И рвутся из оков;
На Вечности распяты
Живые сонмы душ;
Их стоны заглушая,
Гремит победный туш
Во имя вящей славы дураков.

На тротуарах — слякоть
Из грязи и мозгов,
Которые со смаком
Топтали сапоги.
Спокойно спите, люди!
Повержены враги
Во имя вящей славы дураков.

Всегда томилась правда
За сотнями замков,
К которым почему-то
Не сковано ключей.
И вот сплетает солнце
Корону из лучей
Во имя вящей славы дураков.

Бывало небо алым
От зарева стихов,
Которым освещалась
Земля из края в край.
Теперь иные гимны
Поёт вороний грай
Во имя вящей славы дураков.

На горизонте — горы
Из рваных языков.
Какие альпинисты
На них взойти рискнут?
И дураки страдают,
Хрипят и жилы рвут
Во имя вящей славы дураков.

Сжигают непокорных;
И я гореть готов.
За капельку надежды
Согласен умереть.
А после истолкуют
И жизнь мою, и смерть
Во имя вящей славы дураков.

***


Мой добрый друг! О, что тебе сказать?..
Какие речи будут здесь уместны?..
Я думаю, когда теряешь мать,
Любые соболезнованья пресны.
Быть может, лучше б было помолчать, —
Ведь тишины мгновенья полновесны,
И ты из них построить можешь ей
В своей душе достойный мавзолей.

Я не дерзаю дать тебе совет:
Не облегчат печали наставленья.
В таком несчастье передышек нет, —
Тем паче, быть не может утешенья.
Моя печаль идёт твоей вослед —
До буковки, до вздоха, до мгновенья.
Ведь скорбь твоя в один из зимних дней
Пришла ко мне, чтоб сделаться моей.

Мы разные. Ты веруешь в одно,
Я беззаветно верую в другое.
Пусть будет так. Ведь смерти всё равно:
Она не различает нас с тобою,
И нам её избегнуть не дано.
К движенью — мне, ну а тебе — к покою
Несходные пути торит она;
И только боль потерь у нас одна.

Небес пучина терпеливо ждёт:
Её никто и никогда не минет.
Покуда может, человек живёт, —
Но в некий день лицо земли покинет
И к новому пристанищу уйдёт…
А скорбь о нём в живущих не остынет.
И сердце будет плакать вновь и вновь, —
Ведь в нём навек останется любовь.

Коль больно сердцу, — как сказать: «Не плачь»?
Такое лишь глупец промолвить может.
Источник слёз поистине горяч;
Тоска огнём палит и душу гложет…
Свои тружданья благу предназначь,
И память в сём пути тебе поможет.
А ты теперь, усопшую любя,
Трудись и за неё, и за себя.

Разлуки горе день ко дню сильней,
И манит лик родной сквозь дым страданий…
Прошу: не торопись предстать пред ней.
Здесь много тех, кто ждёт твоих тружданий.
Пусть будет так, чтоб на исходе дней
Ты в смерть вошёл с ларцом благих деяний,
И их сложил у материнских ног.
Где б лучший дар, скажи, найти ты мог?

Вы встретитесь, — ты знаешь это сам;
Вы встретитесь опять в чертогах света.
Иди вперёд. Доверь своим плечам
Священный груз безмолвного завета.
Неси его; неси в далёкий храм,
Который есть за горизонтом где-то.
Мужайся же. Всегда вершится так:
Чем ближе цель, тем твёрже будет шаг.

Да, смерть грозна; но жизнь грозней стократ.
Она гнетёт, корёжит и ломает,
Терзает ум, вливает в душу яд…
Кто не страдал, и кто сего не знает?
Но кто живёт — не повернёт назад:
Он или гибнет, или побеждает.
Под небом нет достойнее пути,
Чем через смерть из жизни в жизнь идти.

И ты во всём откроешь кладезь сил:
В сиянье солнца, в тверди под ногами,
В листве дерев и в алой влаге жил,
В прохладе льда, в бумаге со стихами,
В глазах людей, во взмахе птичьих крыл…
До дна, до капли жизнь испей устами,
Дабы не зря потом пред той предстать,
Что жизнь тебе смогла когда-то дать.

…Прости, коль ненароком что-нибудь
Сказал не так. Я говорю душою,
Не разумом. Узри простую суть:
Мы далеки, но я скорблю с тобою.
Прими поклон. Прощай, не обессудь.
Благодарю за то, что ты со мною
Почёл возможным горе разделить.
Мне этого вовек не позабыть.

***


В минуту рожденья    от Вечности щедрой
Дитя получает    бесценный подарок:

Отлитый из жизни    невидимый перстень —
Жемчужину счастья    в оправе страданий.

В жемчужине солнце    горит, отражаясь;
Оправа когтями    впивается в тело.

Терпенье и силы    иссякнуть готовы, —
Но отблеск чудесный    надеждою манит.

Иди же дорогой,    мощёной надеждой;
Терпи, если ноги    собьются до крови.

Трава прорастает    сквозь твёрдые камни:
Ужель человека    сломают страданья?

***


Иве пристало    ветви к земле клонить,
Дубу пристала    гордая вышина.
Дуб же мечтает    иву плющом обвить:
Неба дороже    стала ему она.

***


Надежда от безумия спасает,
Дарует силы, через мрак ведёт;
Всяк трепеща её знаменья ждёт
И свет её звезды благословляет.

Беда, коль нет надежды. Но бывает,
Их целых две в одной груди живёт.
Тогда одна другую зверем рвёт,
А та в ответ соперницу терзает.

Та — дочь свободы, эта — дочь судьбы, —
Две противоположные надежды
Сплетаются клубком шипящих змей.

Изранена душа от их борьбы;
Её когда-то белые одежды
Небес закатных сделались красней.

***


Как мне воспеть и с чем бы мне сравнить
Великое умение любить?
Когда б любить умели только камни,
То я, клянусь, хотел бы камнем быть.

***


Зверю подобен порок: безжалостно жертву терзая,
Будет трудиться, пока голый не бросит скелет.
Кто бы подумать посмел, что чистая совесть бывает
Много нечистой страшней, горших исполнена мук?

***


Не правда ли, мой друг, —    устроен просто мир?
Над головой — зенит,    под стопами — надир.

У тех же, кто живёт    на стороне другой,
Под стопами — зенит,    надир — над головой.

Так не дивись тому,    что люд тебя чернит:
Что для него — надир,    то для тебя — зенит.

***


Решил один богач    купить десяток роз.
«Почём твои цветы?» —    он задаёт вопрос.
Торговец отвечал:    «По три динара штука.
Свежее не найдёшь:    я только что привёз».

«Но я хочу купить    особенных цветов.
За этою нуждой    потратиться готов.
Я дам тебе за них    по пятьдесят динаров, —
Ты только отбери    мне розы без шипов».

Торговец помолчал,    и говорит в ответ:
«Не встретил я таких    за шесть десятков лет.
Ты мне за них давай    хоть по пятьсот динаров, —
Что сделать я могу,    когда подобных нет?».

Потом пришёл другой, —    чумаз, простоволос,
И, глянув на товар,    печально произнёс:
«Всего один динар    имею на покупку.
Ты дай мне на динар    одних шипов, без роз».

Торговец закричал,    хватаясь за чалму:
«Одних шипов, без роз,    я где тебе возьму?!
Срази тебя Аллах!    Да будет проклят город,
В котором места нет    товару моему!».

…Чего ещё ты ждёшь?    Истории конец.
Мне рассказал её    не шут и не мудрец.
Срази тебя Аллах,    коль ты её не понял, —
Ленивый дуралей,    напыщенный глупец!

***


Плачьте о человеке.
Оплачьте его страданья.
Что же под этим небом
Больше достойно слёз?

Плачьте о человеке,
О боли его великой.
Даже земля рыдает, —
Как же не плакать вам?

Плачьте о человеке,
О жизни его и смерти,
Что нераздельно слиты,
Сплавлены Бытием.

Плачьте о человеке,
Которому Вечность — плаха,
Совесть — судья жестокий,
Избранность — приговор.

Плачьте о человеке,
Который, в крови увязнув,
Взор поднимает к небу,
Жаждет коснуться звёзд.

Плачьте о человеке,
Не ведающем покоя,
Бедами изнурённом,
Мучающем себя.

Плачьте о человеке,
Который лишился кожи,
И подставляет сердце
Жгучим плетям ветров.

Плачьте о человеке,
Который, себя не зная,
Бредит своим величьем,
Вечно готовый пасть.

Плачьте о человеке,
Который боится мрака,
Слепо дорогу ищет,
Солнце неся в себе.

Плачьте о человеке,
О битвах его и ранах,
О слезах поражений
И о тщете побед.

Плачьте о человеке,
О детях его несчастных,
О матерях кричащих,
Рвущих себе глаза.

Плачьте о человеке,
Склонившем колени рабски,
И мечтающем втайне
Тоже иметь рабов.

Плачьте о человеке,
Смеющемся над уродством,
Стонущем над гробами,
Скованном немотой.

Плачьте о человеке,
Болеющем и голодном,
Нищем и бесприютном,
Рванью прикрывшем срам.

Плачьте о человеке,
Молящемся и молимом,
Всё приносящем в жертву
Вечно глухим богам.

Плачьте о человеке,
Казнящем себе подобных,
Служащем бесу мести,
В пойле топящем стыд.

Плачьте о человеке,
Вскрывающем бритвой вены,
Шею сующем в петлю,
Гаснущем, как свеча.

Плачьте о человеке,
Непонятом и гонимом,
Скорбном и одиноком,
Воющем, словно волк.

Плачьте о человеке,
Боящемся горькой правды,
Ищущем вечных истин,
Предпочитая ложь.

Плачьте о человеке,
Прекрасное создающем,
И огню предающем
То, что успел создать.

Плачьте о человеке,
Закрывшем глаза и зрячем,
Видящем беды мира,
Знающем зло в лицо.

Плачьте о человеке,
Беспомощном и всесильном,
Зиждящем и крушащем,
Изверге и святом.

Плачьте о человеке,
Живущем одной надеждой,
Пашущем ниву жизни
Ради хлебов мечты.

Плачьте о человеке.
Рыдайте, рыдайте, люди!
Тот, кто не плачет сердцем, —
Больше не человек.

***


Вопросы — простые частицы,
Из коих слагается мир.
Зачем человеки не птицы?
Нужнее молитва иль пир?

Над чем не зазорно смеяться?
Пристанет ли к правде позор?
И надо ли смерти бояться?
И страшно ль идти на костёр?

Чем мерится стоимость воли?
Что ждёт этот мир впереди?
И сколько уместится боли
В одной человечьей  груди?

Чем горе бывает полезно?
Кто жизни твоей господин?
Вопросов находится бездна,
Ответов — на сотню один.

***


Один стремится к славе и успеху,
Другой за власть крушить хребты готов…
А третий с криком рвётся из оков
Навстречу унизительному смеху.

Не залатаешь на душе прореху…
Я назову глупцами из глупцов
Поэтов, что сдержать не могут слов,
Являя чувства миру на потеху.

Таких усердно превращают в прах.
И я глупец, — причём из самых ярых,
И, видно, им останусь до конца.

Нас без числа на плахах и кострах.
Нет толку в том, чтоб изощряться в карах,
Когда ничем не устрашить глупца.

***


Скажи: кому цена любви известна?
И как, скажи, её определить?
Жизнь не привыкла свой товар хвалить,
И всем его отвешивает честно.

Страданьем наделяя полновесно,
Она без сдачи требует платить;
Но кто умеет подлинно любить,
Тот знает: торговаться неуместно.

Не верь тому, кто утверждать посмеет,
Что за любовь, за этот пламень дивный,
Возможно жизнью уплатить сполна.

Он не умел любить и не умеет.
На деле же за миг любви единый
И сотня жизней — это не цена.

***


Кровавой раны страшный зев, бывает,
Рождает белоснежные цветы;
Так идеал добра и красоты
Из ужаса и горя прорастает.

Живою розой кровь благоухает, —
Но свеж цветок, и лепестки чисты.
Мы знаем это, — только я и ты;
А кроме нас едва ли кто-то знает.

Ответь же мне: когда страданья стон
Взорвёт уста, и хлынувшие слёзы
Потоком тёплым раны оросят,

И каждая из ран родит бутон,
И расцветут сияющие розы, —
Кому они подарят аромат?

***


Пускай бессмертья чаять бесполезно,
Но жажда жить — такой большой искус!
Что обречённость — неподъёмный груз,
Обоим нам давным-давно известно.

Смерть о себе оповестила честно,
И мы её изведали на вкус.
Быть может, стоит заключить союз,
Чтоб одолеть упрямую совместно?

Мы — воины. Вперёд, сердца скрепя.
Когда она поймёт, что мы сильнее,
Что ей теперь не победить в войне,

Она назначит выкуп за тебя, —
И мне удастся расплатиться с нею
Одною жизнью по двойной цене.

***


В удачный день, набивши мясом брюхо,
Орёл передохнуть немного захотел.
На старый дуб с достоинством слетел;
Но только лишь глаза сомкнуть успел,
Как кто-то вдруг на клюв бесчинно сел.
Он глянул, — кто таков?! А это — муха.
Он рассердился бы, когда бы не был сыт;
Да нынче ей простил такую шалость.
Опять прикрыл глаза, подумал малость,
И с лёгким сожаленьем говорит:
«Как, право, иногда безжалостна Природа!
Я — повелитель птиц, небесных высей царь,
А ты — ничтожная и пакостная тварь…
Ну как не пожалеть подобного урода?..
Сознайся честно: ты самой себе гнусна,
И в глубине души мечтаешь превратиться
В могучую и царственную птицу, —
В орла, чьё счастье — неба вышина».
Та, лапки потерев, даёт такой ответ:
«О чём ты говоришь — убей, не понимаю.
Да что мне до того, орёл я или нет,
Раз я летаю?».

***


Пропела труба, всполошился народ,
Ликующе грянул набат.
Окончен далёкий, опасный поход;
Король возвратился назад.

На улицах давка. Тут смеха раскат,
Там женщина скорбно вопит.
Мальцы озорные везде мельтешат,
Едва избегая копыт.

От поступи тяжкой усталых полков
Трепещет и стонет земля.
Средь моря хоругвей, знамён и значков
Полощется стяг короля.

Под шлемом злачёным с массивным венцом,
На коем сверкает алмаз, —
Бровей благородных тоскливый излом
И грустные омуты глаз.

Тяжёлые думы оставили след
Морщин на щеках и челе, —
Как будто и не было славных побед,
И он — не на отчей земле.

Народ попритих, не решаясь кричать;
Иссяк ликованья поток.
«Печален… Печален… Печален опять…» —
Бежит по толпе шепоток.

Повеяло осенью в каждой душе…
Расходится молча народ…
Властитель со свитой въезжает уже
В пещеру дворцовых ворот.

…Победного пира бушует волна,
Большой содрогается зал.
И только король не пригубил вина,
Ни слова гостям не сказал.

А после божился какой-то из слуг,
В свидетели небо суля,
Что видел, как слёзы незваные вдруг
Блеснули в глазах короля.

И веки сомкнулись, тихонько дрожа,
И слёзы блеснули опять.
И встал победитель, и вышел, спеша,
Оставив гостей пировать.

…Атласною тучей навис балдахин
Над ложем широким его.
Печальный властитель остался один;
И даже в душе — никого…

Час в прошлое канул, второй миновал.
Настала глубокая ночь.
И тихо во тьме человек зашептал,
Не в силах тоски превозмочь:

«Как пусто, как зябко, как тяжко в груди,
Как будто на сердце — скала.
Владыка Небесный, молю: пощади,
Пошли мне немного тепла.

Ты мудр и всевидящ; воззри на меня,
Яви снисхождения знак.
Твой раб недостойный не в силах понять,
Что делает в жизни не так.

Ведь я не виновен как будто ни в чём,
Печати стыда не ношу.
Душою и сердцем, умом и мечом
Отечеству верно служу.

Законы разумны, торговля цветёт,
А войско — острастка врагу.
Довольны прелаты, доволен народ.
Что сделать ещё я могу?

Я знаю, что грешен, подобно другим, —
Но разве преступнее их?
Что ж радость и счастье, доступные им,
Сокрыты от взоров моих?

Я скоро достигну порога седин.
В осеннем багрянце закат, —
И в стужу зимы я шагаю один,
Страшась оглянуться назад.

Ещё не усоп мой державный отец, —
Уж пять или шесть королей
Желали отправить со мной под венец
Прекрасных своих дочерей.

Родитель скончался, мне трон передав.
Года прокатились волной.
И ныне монархи десятка держав
Хотят породниться со мной.

Но мне не нужна благородная кровь,
На холоде пышный наряд.
Владыка Небесный, пошли мне любовь,
Исполненный нежности взгляд,

Горячие губы для жаждущих губ
И сердце для сердца пошли.
Ты видишь: я больше страдать не могу.
Спаси же меня, исцели!

Я с властью расстанусь, я скипетр отдам,
Оставлю корону и трон.
За счастье прижаться к любимым устам
Не жалко и сотни корон.

Господь милосердный, услышь же, услышь
Кричащую душу мою.
Ну что ж Ты не внемлешь? Ну что ж Ты молчишь?
Яви же знаменье, молю!».

И плакал, истерзанный горем своим,
И руки со стонами грыз…
…И было знаменье: во мраке над ним
Такие слова раздались:

«Не плач и не сетуй. Дорога твоя
С рожденья проложена Мной.
Тебе не позволю увидеться Я
С твоею любовью земной.

Она недалёко, и счастия ждёт,
И тоже мечтает любить.
Но ты предназначен для горних высот, —
И знай, что иному не быть.

Твой путь предначертан, твой жребий высок.
Узнай же решенье Моё:
Земная любовь увлекает в порок,
И ты не познаешь её».

Господень глагол прогремел и затих.
…И спальный богатый покой
Звенящею болью наполнился вмиг, —
Хоть трогай страданье рукой.

…Наутро поспешно седлали коней,
К охоте готовили псов.
Протяжно стонали рожки егерей
В тиши заповедных лесов.

Желанье монарха — закон для двора.
Летит кавалькада вперёд.
Поход на людей завершился вчера,
А нынче — на зверя поход.

Король искровавил бока жеребца
И плетью работать устал.
Глаза — как колодцы, а вместо лица —
Безжизненный белый провал.

Придворные молча глядят на него;
И странно, и боязно им.
Ещё никогда короля своего
Они не видали таким.

Загонщиков крики звучат впереди,
Собаки от злости хрипят…
…Король на скаку жеребца осадил,
А свита подалась назад.

Глаза короля прояснились на миг;
В них словно всплеснулась душа.
Матёрый кабан пред охотой возник
И замер, надсадно дыша.

Печальный властитель смотрел на него
Мгновенье… И спешился вдруг.
Потом у слуги, не сказав ничего,
Рогатину принял из рук,

Свирепому вепрю навстречу шагнул, —
Как к року шагнул своему.
Тот череп клыкастый пониже пригнул
И с визгом рванулся к нему.

Секач и охотник — один на один.
…И видел трепещущий двор,
Как бросил рогатину их господин
И в стороны руки простёр.

Дыхание льдинкой застыло меж губ…
«Скорее… Скорей же… Скорей!..».
Мгновенье… Удар. Изувеченный труп
Отброшен к копытам коней.

…Загонщики, свита, псари, егеря
Смотрели на царственный прах.
Иные шептали, молитву творя,
Иные молчали в слезах.

Скулили собаки, поджавши хвосты,
Надрывно кричал жеребец…
…И не было в мёртвых глазах пустоты;
Исчезла печаль наконец.

…Уж лучше погибнуть, чем жить не любя.
Сосуд переполнила боль.
Не в силах снести приговора, себя
Убил одинокий король.

***


Три парки, три суровые богини
Вершили судьбы эллинов тогда,
Когда была Эллада молода.
Они мертвы и позабыты ныне.

В нас — три судьбы, как три змеи в кувшине;
Буран огня и жгучий холод льда,
Незыблемая горная гряда,
Три вечно неприступные твердыни.

Одна из них — стареющее тело,
Вторая — тайна сущего, любовь,
И совестью последняя зовётся.

Вот — три судьбы, три рока, три удела.
Будь к плену неизбежному готов:
С любой из них бессмысленно бороться.

***


Кто сказал, что мужчина не плачет?
Видно, кто-то, кто беден душою.
Он солгал по незнанью, — а значит,
Не вступал в поединок с собою,

Не бросался в ревущее пламя,
Не вставал на дороге лавины,
В смерть свою не впивался зубами,
Бросив сердце под нож гильотины.

Этот кто-то — слепой от рожденья,
Иль без чувств умудрился родиться, —
Потому что бывают мгновенья,
Когда можно и слёз не стыдиться.

Есть на это такая причина,
От которой и воин заплачет.
Почему? Потому что — мужчина;
Потому, что не может иначе,

И ему не позволена слабость,
И ему не позволено сдаться.
Совесть он не меняет на сладость:
Лучше с жизнью стократно расстаться.

Но и это бывает непросто:
Вместе с мясом ободрана кожа,
Солнце жжёт окровавленный остов, —
А душа отделиться не может.

«Отступись, — и получишь награду;
Иль хотя бы умрёшь наконец-то.
Безнадежному этому аду
Предпочти безмятежное место,

Где ни зноя не будет, ни стужи,
Где ни тьмы, ни слепящего света,
Где мечты воплощаются. Ну же!»…
…Только как согласиться на это?

Как предать то, что подлинно свято?
Как сады уподобить пустыням?
«Ни наград, ни спасенья не надо:
Я служу не себе, а святыням».

Те, чья совесть не рухнет от пыток,
Груз небес принимают на спины.
…Боль и счастье смешались в напиток,
От которого плачут мужчины.

***



Quarta


«Опять стихи… Когда же ты уймёшься?».
«Не знаю сам. Мне не хватает сил».
«Ты раньше без стихоточенья жил, —
А ныне, как дурак, из кожи рвёшься».

«Ругай меня, — и ты не ошибёшься.
Я знаю, что насмешку заслужил».
«Вчера о память сердце размозжил,
А завтра о поэзию споткнёшься».

«Ты прав, бесспорно. Впрочем, как всегда.
Ни разу ты ещё не промахнулся,
Орудуя словами, как копьём».

«Но ты и я — одно и то же». «Да.
И я о самого себя споткнулся.
Моя душа в оружии твоём».

***


«Рвись вперёд в угаре пьяном.
Всяким-разным пуританам —
С разворота в лоб.
Совесть прячьте по карманам, —
Не мешала чтоб».

…Это лица или маски?
Где естественные краски,
Где мертвящий грим?
Но зато не стыдно пляски
По хребтам чужим

Ирреальность, сон ли, бред ли?..
Эти люди есть ли, нет ли?..
…Крик зловещих птиц…
…Заготовленные петли
Ждут самоубийц.

***


«Я вижу, что никто    не входит в этот дом.
Хозяин прокажён,    иль провинился в чём?».
«Здесь правдолюб живёт.    Все прочие как люди, —
А этот, как дракон,    плюётся кипятком».

***


Лёжа в постели вчера, сложил неожиданно песню.
Помнил ещё в полусне; утром же напрочь забыл.
Так и не знаю теперь, жалеть ли об этой потере, —
Песня негодной была или была хороша.

***


Сколько на этой земле омерзенья достойных явлений!
Зависть, гордыня и ложь, тупоумие, пьянство и похоть…
Если описывать всё, то, пожалуй, не хватит бумаги.
Я лишь одно опишу, — но зато из мерзейших и худших:
Имя пороку сему — мать предательства, гнусная подлость.
Мне убедиться пришлось в её разрушительной силе;
Я испытал на себе ядовитого жала касанье,
Коим задета душа, — и вовеки его не забуду.
Как нелегко говорить об ужасном событии этом!
Страшная рана моя не успела ещё затянуться:
Ноет и дёргает так, что струятся незваные слёзы.
Хуже всего по ночам: не успею в дремоте забыться,
Тут же приходят ко мне и терзают нещадно кошмары.
Я просыпаюсь в поту, пробуждаемый собственным криком…
В зеркало глянул вчера, — седины пробиваются пряди
В жалких остатках волос, проигравших со временем битву.
Что приключилось со мной, о том расскажу без утайки.
С месяц примерно назад, в предвечернее тихое время,
В сумерках зимнего дня, за столом белоскатерным сидя
Я, по привычке своей, предавался невинной забаве:
С матерью в кости играл. И ничто не пророчило бури…
Вдруг неизвестно отколь появляется мелкая мошка:
Быстро кружит над столом, меж костями бегущими скачет,
В рот залететь норовит. Мать державною гневною дланью
Тщится её покарать, удар за ударом наносит;
Вот и задела уже, и повергла на скатерть льняную,
И поднимается длань, чтоб обрушиться громом последним…
В этот трагический миг небывало жестокой расправы,
Коей, казалось, уже отвратить не под силу и Зевсу,
Я отставляю стакан и бесстрашно вступаюсь за мошку,
С риском принять на себя последний удар смертоносный.
«Стой, — говорю, — погоди. Не губи неповинную душу.
Пусть человечность твоя превозможет неистовость фурий.
Великодушною будь. Сохрани незапятнанной совесть».
Так говорю, — а меж тем вспоминаю известный по сказкам
Случай (притом не один) воздаянья за доброе дело.
Кто-то спасёт муравья, или мышь, или живность иную, —
После же в горькой беде от спасённого помощь получит:
Замок построит ему благодарная эта зверушка,
Или от смерти спасёт, иль сосватает царскую дочку.
К мошке засим обратясь, излагаю желание внятно:
«Жизнь я тебе сохранил, — и взамен ожидаю услуги.
Спешно в столицу лети и низвергни с престола тирана,
Коего терпит народ, изнывающий в гладе и хладе,
Лишь по своей доброте, а паче — из тяжкого страха.
Завтра же свергни его, — чтоб к рассвету и духу не стало».
Только промолвить успел, как она встрепетала крылами,
Тотчас взлетела, спеша, покружилась и скрылась из вида.
Вечером этого дня ни о чём я другом и не думал, —
Лишь об оказии сей, обнадёжившись дело поправить
И государство спасти. И в рассеянном этом вниманье
Плохо игру понимал, и спустил ощутимую сумму.
Утром, проснувшись едва, к окружающим с главным вопросом:
«Что из столицы слыхать? Не случилось ли ночью чего-то?».
«Нет, — говорят, — ничего». Едва дожидаюсь полудня;
Каждый незначимый звук жадно ловит дрожащее ухо.
К вечеру дело идёт. Друг явился с визитом. Я тотчас:
«Нет ли каких новостей?». «Да всё — отвечает — спокойно».
Мучаюсь вечер и ночь. Лишь под утро уже понимаю,
Как обманули меня. О проклятая неблагодарность!
Совести нет на земле. Даже мошка — и та надувает.
Сколько погибло надежд, сколько веры разбито в осколки!
Как пережить мне удар, нанесённый предательски в спину?
Мошку от гибели спас — а спасённая плюнула в душу.
Есть я неделю не мог, — пища в горло не шла от расстройства;
Только зубами скрипел да стенал от мучительной боли.
Видя страданья мои, мать меня успокоить пыталась:
«Глянь — говорила — в окно: видишь — снежная буря бушует;
Маленькой мошке легко ль долететь до далёкой столицы?
Снег облепляет её; еле движутся мокрые крылья;
Ветер сечёт по глазам; отмерзают короткие лапки…
Рвётся она сквозь пургу, чтоб исполнить твоё пожеланье.
Так не брани же её; наберись лишь немного терпенья».
Добрые эти слова моего не облегчили горя.
Я похудел, поседел; шея дёргаться стала от тика.
Эту историю я записал в назиданье потомкам;
Правнуки будут умней, научившись на наших ошибках.
Будут тиранов они свергать острозубым оружьем,
Не возлагая надежд на богов, иноземцев и мошек;
Будут себя уважать, и не будут терпеть беззаконий.
Кто бы посмел отрицать терпеливости явное благо?
Только и благо порой превышает достойную меру.
Если какой-то народ терпелив безответно, по-скотски,
Значит, и правда ему уповать остаётся на мошек.

***


Спроси: «В чём корень счастья твоего?».
Отвечу так: «Я выстрадал его.
Слезами утром ниву не засеешь —
Не соберёшь под вечер ничего».

***


«Как из тушканчика верблюд, так из тебя — Хайям».
«Мне до Хайяма далеко, — я это знаю сам.
Свои негодные стихи затем и сочиняю,
Чтоб было что критиковать напыщенным глупцам».

***


Средь этих серых и немых громад,
Похожих на надгробья душам нашим,
Полуживые, мы на чувствах пашем,
И, сея зло, выращиваем ад.

Светила неба с ужасом глядят,
Как мы, смеясь, узлы на нервах вяжем.
А грянет гром, — что в оправданье скажем
Таких бездумных и безумных трат?

Все, как один, своим умом кичатся,
И совесть с молотка пустить готовы, —
Была бы только прибыль высока.

Кто до сердец сумеет достучаться,
Когда они закрыты на засовы,
А петли заржавели за века?

***


Солнце касается    плеч большого холма,
Бархат рубиновый    расстелив на снегу.
Душу морозами    мне сковала зима.
Лето припомнить бы, —    да никак не могу.

Нищие в зарослях    разжигают костры.
Нынче безветрие:    к небу тянется дым.
Катится, катится    камень жизни с горы.
Прочь убежал бы я, —    если б не был я им.

***


Месяца краешек.    Перлы звёзд далеки.
Сколько помучился    в эти ночи без сна…
Строки натягивал,    словно струны тоски;
Слушал, задумавшись,    как кричит тишина…

Пляшут над пламенем    лёгких искр мотыльки.
Годы проносятся.    Сажа жизни черна.
Падает, следуя    за движеньем руки,
Строками чёрными    на бумагу она.

***


Время настало. Седлай коня.
Упущен прощанья час.
Рысью на запад, по следу дня, —
Пока закат не угас.
Душу — отеческому очагу,
Сердце — любимой, силы — клинку.
Ты уезжаешь в последний раз.
До встречи на том берегу.

Жизнь призывает, — на смерть иди,
Чтоб смертью жизнь оплатить.
Вечность раскинулась впереди, —
Сумей же вперёд ступить.
Душу — отеческому очагу,
Сердце — любимой, силы — клинку.
Если пора, — посему и быть.
До встречи на том берегу.

В памяти флягу набрать спеши
Красоты родной земли.
Ивы над озером хороши,
И цепи холмов вдали.
Душу — отеческому очагу,
Сердце — любимой, силы — клинку.
Ивы рыдали б, когда б могли.
До встречи на том берегу.

Ты отправляешься налегке:
Коню в пути не устать.
Меч на бедре и копьё в руке,
И хлеба краюха — кладь.
Душу — отеческому очагу,
Сердце — любимой, силы — клинку.
Сменной одежды не стоит брать.
До встречи на том берегу.

Солнце покрыли завесы тьмы, —
И выбора больше нет.
Прежде на битву выходим мы,
А следом грядёт рассвет.
Душу — отеческому очагу,
Сердце — любимой, силы — клинку.
Павшим известна цена побед.
До встречи на том берегу.

Ты уезжаешь в последний раз.
Тебе не сдаваться в плен.
Твёрдая воля прочней кирас
И замковых толстых стен.
Душу — отеческому очагу,
Сердце — любимой, силы — клинку.
Будь же, воитель, благословен.
До встречи на том берегу.

***


Любовь и смерть не всякий раз бывает просто различить.
Смерть иногда животворит, любовь же может и убить;
Та иль другая в плен возьмёт, — освобождения не жди…
Но лишь когда пришла любовь, тогда и начинаешь жить.

***


Неба полотнище —    как истрёпанный стяг,
Кровью забрызганный    в безнадёжном бою.
Сердце срывается,    словно что-то не так.
Солнце замешкалось,    замерев на краю.

Кратко мгновение, —    но бессмертью равно.
Разум неистовый    гонит мысли вперёд.
Умер я сущностью,    похоронен давно;
Тело упрямое    всё никак не умрёт.

***


Настал хороший день для хромых ямбов:
В душе черным-черно, за окном серо;
И хочется кричать, — да пропал голос.
«Бумага стерпит всё», говорят люди, —
Но им и дела нет до её боли;
Не слышали они, как она стонет, —
Ведь гневные слова — что огонь ярый,
А скорбные слова — что в руках гвозди.
И жалко мне её, — и вершу пытку.
Прости меня, прости, белый лист тонкий:
Себя мне пощадить не суметь тоже.
Тебя ударю раз, а себя — дважды…
Мы вздёрнуты с тобой на одну дыбу.
Жизнь режет свой сонет на моём сердце:
Нет-нет, да брызнет кровь под резцом острым.
Да, белый тонкий лист: мы с тобой — братья.
Нас чистыми берут, — и, глядишь, вскоре,
Как раны от когтей самого Сфинкса,
Как волны тех морей, что слились с небом,
Иль как следы плетей на живом теле,
Былую белизну иссекли строки.

***


Могу сказать и трижды повторить:
Жить тяжело, и грустно, и опасно.
Всё это так, — но только б не напрасно…
Смысл жизни — в том, чтоб не напрасно жить.

Себя, как первый камень, заложить
Основой в то, что смерти неподвластно, —
Достойный путь для каждого из нас… Но
Кто согласится этим камнем быть?..

Взрастить в себе огонь великой мощи,
Со стоном влечь, душою надрываясь,
Столетий груз, без права на покой…

Тихонько умереть гораздо проще.
А чтобы жить, калечась и труждаясь,
Всегда найдётся кто-нибудь другой.

***


Скоро столетия    будет прожита треть.
Годы прошедшие    камнем слёз замостил.
Если бы мёртвому    наконец умереть!..
Сколько истрачено    из отпущенных сил?..

Битва за битвою, —    страшен воина путь.
Сердце под латами    стало раной сплошной.
Смерть нерадивая,    поднатужься чуть-чуть:
Разве же мыслимо    жить одною войной?..

***


Как кожу — плоть, душа кирасу носит.
Её доспех в безумии атак
Пробит не раз… Но даже если так,
Она в бою пощады не попросит.

Жизнь терпеливо в хроники заносит
Все наши мысли, каждый вдох и шаг.
Кто побежит, позорно бросив флаг,
С того она без снисхожденья спросит.

Я не имею права отступить.
Я — воин: этим сказано довольно.
Моя судьба — всегда вперёд идти.

Могу о смерти небеса просить,
Могу пойти на гибель добровольно, —
Но не оставлю должного пути.

***


Снова строчка за строчкой, — за нитью уложена нить.
Как из ткани словесной на душу одежду пошить?

В жизни стужи — на Вечность, и жара — на тысячу солнц;
Как душе обогреться, чем спину от зноя прикрыть?

Эта ткань необычна: она и мягка, и груба.
Для души не годится. Но негде другую добыть.

Я скитаюсь с рожденья. В горах и пустынях бывал,
В одиночку случалось по морю ревущему плыть;

Видел много такого, о чём не придумаю слов…
Наслаждаюсь, бывает; бывает, не хочется жить.

Мир подобен базару: чего не найдёшь за деньгу…
Лишь ума не прикупишь, и счастья не сможешь купить.

А спокойная совесть по весу уходит за жизнь;
Эту страшную цену не всякий готов заплатить.

Впрочем, есть и торговцы, которые жизнь продают, —
Кто свою, кто чужую, — готовые продешевить.

Вот прилавки с любовью; но это — поддельный товар:
Ведь любовь для продажи не сможет никто изловить.

Так идёшь по торжищу, рябит от товаров в глазах, —
А торговцы тебя норовят за рукав ухватить:

«Вот дешёвая верность; вот честь по цене кабачка;
Купишь правду с корзиной — могу и в цене уступить».

Возмущаешься сердцем, — но что объяснишь подлецам?..
Разве выхватить саблю и всех на куски изрубить…

Было б легче ослепнуть, чем видеть такие дела:
Взяв перо поострее, в зрачки, как в мишени, вонзить.

Даже небо рыдает; гремит негодующе гром…
Но не хватит и молний, чтоб всех подлецов поразить.

Есть на этом базаре ещё ювелиров ряды:
То, что здесь продаётся, сумеет знаток оценить.

Вот браслеты из горя, тяжёлые серьги из слёз;
Мастер смог в ожерелье страдания соединить;

Перстни с камнем печали, цепочки из звеньев обид…
Покупайте же, люди, чтоб близких своих одарить!

Чуть подальше за ними — прилавки других мастеров.
Выбор флейт и свирелей, по-волчьи умеющих выть,

Барабаны проклятий и бубны пустой болтовни,
Скрипки стонов и плача, дутар для привыкших язвить,

Трубы страстных призывов и цитра униженных просьб…
Я купил бы гитару, чтоб песню тоски сочинить.

В самом центре базара — заманчивых лакомств лотки.
Тут халва из иллюзий, нам горькую жизнь подсластить,

Вот орехи обмана в глазури из льстивых речей,
Мёд пустых обещаний, способных богов соблазнить,

Горы фруктов надежды пьянящий точат аромат,
И безумье в кувшинах, чтоб жажду мечты утолить.

Я бродил меж рядами, от боли зубами скрипя;
Сердце криком кричало, глаза умоляя закрыть.

Тут подходит спокойно приличный на вид человек
И с достоинством шепчет, что может рабов предложить.

Вмиг вперёд самовольно тяжёлый рванулся кулак;
Ничего не попишешь: не смог я его приструнить.

После — злые оскалы, кнуты и презрительный свист,
Скорый суд и решенье на месяц в оковы забить

За такое насилье. Меня покарали за то,
Что посмел человека ударом в лицо оскорбить.

Это сделалось прошлым. Зажили следы от кнута.
Только ранам душевным уже никогда не зажить.

Стал ещё изобильней, пестрей и шумнее базар.
Если что-то имеешь — спеши на продажу тащить.

Я из ткани словесной на душу повязку сошью,
Чтобы ей под повязкой невидимо кровоточить.

Средь толпы суетливой, спешащей купить и продать,
Будет вам по повязке нетрудно меня отличить.

***


Раннею осенью    ночь не слишком темна.
Тёплый по-летнему,    прошумел ветерок.
Светом серебряным    истекает луна,
Словно бы запахом    запоздалый цветок.

Пылью небесною    блики в водах прудов,
Легших осколками    перебитых зеркал.
…Так и мерещится,    что припомнить готов
То сокровенное,    что в прошедшем искал.

***


Уснёшь в своём дому — проснёшься на войне.
Войдёшь под водопад — очутишься в огне.
Ныряльщик еле жив, — а в раковинах пусто…
…Я счастье отыскал — оно не далось мне.

***


Вороне Бог послал большой кусочек сала
(А может быть, она его украла:
Здесь версии хронистов разошлись
И летописи противоречивы).
И вот, взлетев на кипарис
(По Титу Ливию — на ветку сливы),
Готовится она к роскошному банкету, —
Как видно, позабыв, что в мире счастья нету.
В такой приятный час, неведомо откуда,
Неведомо зачем, туда явился слон
(По Титу Ливию — то был самец верблюда).
Под деревом остановился он,
Минуту помечтал, — и ну о ствол чесаться;
А кипарис давай качаться…
Воронья голова от тряски закружилась;
Раскрылся клюв, и сало вниз свалилось…
Да ей не до него: самой бы удержаться.
И тяжкий тот ломоть, разбив слону макушку
(По Титу Ливию — переломав хребет),
Пресёк слоновью жизнь во цвете лет, —
Как будто в зверя разрядили пушку.
Чуток придя в себя, ворона обомлела:
Ведь кто-нибудь увидит — и капут;
В ментовке дело запросто пришьют, —
Мол, бивни за рубеж перепродать хотела.
Потом позорный суд и страшная тюрьма…
Прочь понеслась; куда — не ведая сама
(По Титу Ливию — в Канаду улетела)…

Так может в жизни и с тобой случиться:
Ешь сало, — а оно в баланду превратится.

***


Прошла пора плодов, — настал снегов черёд;
Потом придёт весна; потом она пройдёт;
Минует краткий срок для соловьиных песен…
И только рёв ослов мы слышим круглый год.

***


В мёд обмакнёт перо поэт, потом — в смертельный яд;
Одних целят его стихи, других они разят.
Так небеса живят дождём и побивают градом;
И в том, что дар его таков, поэт не виноват.

***


Разве в мире людей есть такая безмерная сила,
Чтоб движеньем одним свод небес от земли отделила?

Нету силы такой. И нельзя две души разделить,
Если нитью одной их любовь-рукодельница сшила.

Пусть невежды твердят: «Доказательств подобного нет;
Нет свидетельств тому, что на свете подобное было».

Смех — достойный ответ на сентенции стада скотов,
Что вовек ничего, кроме пастбищ своих, не ценило.

Против власти любви власть любая — травинка в огне.
Даже смерть перед ней опуская глаза отступила.

Так о чём рассуждать? Воспоём королеву-Любовь
За нетленность оков, что она на людей наложила.

***


Кто может быть арбитром для поэта?
Кому удастся верно оценить
Поэмы ткань, где нить рождает нить,
Иль глубину короткого сонета?

Искусство — не разменная монета;
Его нельзя как бунтаря казнить;
Его нельзя на критике женить, —
Не принесёт плодов женитьба эта.

Кому под силу выверить собой
Чужую душу? Проще выпить море.
С читателем беседует поэт;

Их диалог перерастает в бой
За мысль и чувство. Только в этом споре
У них обоих шансов равно нет.

***



Quinta


Опять сплетаю рифмы неумело,
Удачею гордясь не всякий раз.
Я никогда не рвался на Парнас;
Меня сия зараза не задела.

На публику играть — пустое дело.
Не думайте, что я пишу для вас.
Ну что за радость — сонмам жадных глаз
Являть своё израненное тело?..

А впрочем, пейте кровь и ешьте плоть,
Безумствуйте, перстами в раны тыча,
Растаскивайте душу по кускам.

Подкладку жизни вам не отпороть.
…При нынешнем духовном параличе
Одна дорога людям и богам.

***


Как оправдаться, люди, перед вами
За эту беспорядочную груду
Посредственных стихов? Я честен буду,
Когда скажу: они родятся сами.

Я удивляюсь этакому чуду.
Кто наделил их жизнью и правами,
Характером, обличьем, голосами?..
Кого винить за странную причуду?..

Ну, дайте срок: озорника поймаю —
Поэзией забудет баловаться.
Что ж до меня, то я не знаюсь с нею, —

И письменно об этом заявляю.
Но как же мне стихам сопротивляться?..
Их много, — и они меня сильнее.

***


Словно горсть золы,
Ветер мне принёс:
«Люди так малы,
Чтоб любить всерьёз».

Замерла душа…
Холод этих строк
Лезвием ножа
Горло мне ожёг.

Мигом сердце сжать
Ухитрился мрак…
Перестал дышать —
Не заметил как.

Стукнуло в груди —
И настала тишь…
Что ты! Погоди!
Что ты говоришь?!

Отрицай рассвет,
Отрицай закат,
Мягкий лунный свет
И цветущий сад,

Звёзды отрицай,
Лёгкость облаков,
Горизонта край, —
Только не любовь!

К нам идёт она,
Свет и жизнь неся.
Нам любовь нужна;
Без неё нельзя.

Что б могло верней
Нам в беде помочь?
Даже мысль о ней
Прогоняет ночь;

Тают в душах льды,
Отступает тьма…
Да, наверно, ты
Знаешь всё сама.

Бард когда-то жил.
Помнишь, он сказал:
«Если не любил —
Значит, не дышал»?

У людей в крови
Правота его.
Если нет любви —
Нету ничего.

Мы едины с ней:
Так тому и быть.
Не было б людей —
Кто б умел любить?

***


Деньгам подобно, текут и уходят года незаметно;
Утро да вечер, — глядишь, нечем платить за ночлег.

***


Костёр, что вечером зажжён, под утро догорает.
Да что костёр: и солнце нас не вечно будет греть.
На свете так заведено, что люди помирают;
И мне когда-нибудь придётся тоже помереть.
          На свете так заведено, что люди помирают;
          И мне когда-нибудь придётся тоже помереть.

Как ты ни мудрствуй, ни крути, — а жизнь стократ мудрее,
И каждый должен доиграть мелодию свою.
Когда помру, так вы меня заройте поскорее;
А если будет лень, то просто бросьте воронью.
          Когда помру, так вы меня заройте поскорее;
          А если будет лень, то просто бросьте воронью.

За деньги вечно льётся кровь, за власть ведутся войны.
Но знаю я, что нет ценней богатства моего.
Я дни прошедшие коплю, — и с совестью спокойной
Смогу в наследство никому оставить ничего.
          Я дни прошедшие коплю, — и с совестью спокойной
          Смогу в наследство никому оставить ничего.

Иссякнет то, чего вовек под небом не бывало.
Кого обжечь сумеет жар угасшего огня?..
А если вам не всё равно, то вы тогда, пожалуй,
Поставьте памятник нигде, чтоб помнили меня.
          А если вам не всё равно, то вы тогда, пожалуй,
          Поставьте памятник нигде, чтоб помнили меня.

Надеюсь я, что вы меня прекрасно не поймёте.
Клянусь: за это буду вечно необязан вам.
Отмеренное никогда, я чую, на исходе…
А что потом? А что потом, я знать хотел бы сам.
          Отмеренное никогда, я чую, на исходе…
          А что потом? А что потом, я знать хотел бы сам.

***


Весна никак сюда придти не может.
Уж к перелому движется апрель, —
А этой ночью вновь была метель,
И стужа голые деревья гложет.

Земля, взглянув на небо, плечи ёжит:
Такая серость, словно грязный сель
Там прокатился, намечая цель,
Которую однажды уничтожит.

Мелькают точки рыщущих ворон;
Им до палитры мрачной мало дела.
Нахохлившись, бредёт унылый люд…

Зима весне в бою чинит урон, —
Но хоть бы навсегда не одолела,
И нас бы не похоронила тут.

***


«Природа-мать, прошу тебя, ответь:
Что человек в сравненье с бездной мрака?».
«Пылинка неприметная. Однако
Он в силах эту бездну одолеть

Кто предпочтёт костром в ночи гореть,
А не скулить, как битая собака,
В ком воля — как отточенная шпага,
Тот пустоте не попадётся в сеть».

«Остаться жить и победить в борьбе —
Что, если это не одно и то же?
Ведь в пустоте нетрудно утонуть».

«Гораздо легче утонуть в себе.
Нет ничего грядущего дороже, —
И ты ему прокладываешь путь».

***


Солнце бродит по небу терпеливой собакой цепной,
Посылая прохожим, как рычанье сердитое, зной.

Кто завидовать станет этой малоприятной судьбе, —
Из столетья в столетье проходить по дороге одной?

Что для нас — бесконечность, то для солнца — из тюрем тюрьма:
Не бежать, не проститься навсегда с синевой ледяной.

Кто почувствовал это, тот душой изувечен навек.
Не стремись же в светила; наслаждайся судьбою земной.

Если в трещинах камень, то строению прочным не быть;
Если камень надёжен, — спят спокойно за этой стеной.

Коль ты камень, то — камень: не старайся на небо залезть.
Быть надёжной опорой — это, право, не меньшая честь.

***


Кому нужны писания мои?
Их плесень съест, источат муравьи
Или старухи на растопку пустят.
Недолговечны вешние ручьи.

***


Как ни испытывай себя, а мужества венец —
Вооружённому глупцу сказать, что он — глупец.
У тигра на дороге встать — и то не так опасно.
Кто через это не прошёл, — посредственный боец.

***


О дураки, краса и соль земли,
Достойная эпической поэмы!
Решенья вами заданной дилеммы
Мудрейшие из мудрых не нашли.

Когда бы вы не лезли в короли,
Не брались за научные проблемы,
Не оживляли сонный мир богемы,
То мы б со скуки мохом поросли.

Но если б вы не разводили грязь
В людских сердцах, не разрушали разум,
Не разбивали души на куски,

То жизнь совсем иная б началась.
Да как же извести сию заразу?..
Живучей тараканов дураки.

***


Смирись, мой друг. Хотя никто тому не рад,
Но к голове в придачу нам даётся зад.

А у иных судьба бывает такова:
В придачу к заду им даётся голова.

***


О жизни философских рассуждений
Поэтами написана гора.
С любого мало-мальского пера
Они капелью падают весенней.

Поток однообразных утверждений, —
Сегодня то же, что позавчера, —
Как будто театральная игра
В личинах всех оттенков светотени.

Ведут сраженье искренность и мода;
И разобрать, где та, а где другая,
Едва ли представляется возможным.

Лишь в единицах говорит Природа,
А в тысячах — привычка попугая
Бездумность прятать за напевом ложным.

***


Люди вечно недовольны:
То им холодно, то жарко,
То бутыль великовата,
То мала чрезмерно чарка;

Что сегодня развлекает,
От того назавтра плачут;
То царапины скрывают,
То душевных ран не прячут…

Что же кроется на деле
За капризностью такою?
Человеческие души,
Непривычные к покою.

Не сбежать и не укрыться
От своей глубинной сути.
Были б люди не такими, —
Это были бы не люди.

***


Обычное ничто
В привычном антураже, —
Как памятник тому,
Чего никто не знал.
Но до того ли нам?
Ведь мы не знаем даже,
Куда идём, и что
Нам принесёт финал.

Дыру латать дырой, —
Бессмысленнее дела
Не видел этот мир.
Но ложь и бред для нас —
Привычная среда.
Латаем так умело,
Что ткань — из дыр сплошных,
А кажется — атлас.

Сметаем в кучи сор,
А после кучи эти
Выносим за порог,
Избавиться спеша.
Вот в этой — чей-то ум,
А в этой — чьи-то дети,
А в этой — чья-то жизнь
И рваная душа.

Чего же мы хотим?
Что нам от жизни надо?
Не то, о чём кричит
Едва ли не любой, —
А краткий миг на вдох,
И от себя пощада,
И силы для борьбы,
И право на любовь.

***


Совесть старым, забытым письмом пожелтела и выцвела;
Эти строки едва ли уже кто-нибудь разберёт.
Даже фраза "Не плачь!" здесь звучит как преддверие выстрела, —
Мол, смотри: если не успокоишься — пустят в расход.

Здесь в огромной толпе задыхаются от одиночества;
Здесь заснуть не даёт перед днём наступающим страх.
Хорошо ещё, что исполняются редко пророчества, —
А иначе бы мир неизбежно рассыпался в прах.

Ты идёшь по земле, — а она содрогается, корчится,
Извивается в муках и воплем исходит немым.
Ей уже не мечтается, жизни и счастья не хочется...
Кто виною тому? Кто же, если не люди, не мы?..

Поднимаешь глаза — синева будто грязью забрызгана;
Даже в ясные дни гладь небесная словно рябит.
Так и кажется: грянет удар — и расколется вдрызг она,
Треснет лампа Луны, будет Солнца прожектор разбит.

...Наша жизнь, эта тяжба с собой, с виду вовсе бессмысленна:
Толчея комариная, гибельный поиск огня...
И бывает, молчишь, и себе удивляешься мысленно:
"Что я делаю здесь, — здесь, где нету себя у меня?".

Миллионы судеб грубо скомканы, порваны, спутаны
И развешены старым тряпьём на плетне Бытия.
Ждать им нечего... Но приглядишься — и видишь, что ждут они...
Ждут, не зная, чего... Просто ждут. Точно так же, как я.

***


За сотней бед и тысячей забот
Почти забыл, который нынче год.
Мы кашляем, захлёбываясь в жизни, —
А время всё идёт себе, идёт.

И если дальше так дела пойдут,
Глядишь, забуду, как меня зовут.
Потом забуду, как глядят и дышат;
И, наконец, забуду, как живут.

***


Я смертельно устал, — а про отдых мечтать не положено.
Я растерзан на клочья, — но это ещё не конец.
Мне великое знанье дано, — только режет как нож оно,
И колотится в мозг, и стучит, словно сотня сердец.

Выворачиваюсь наизнанку от боли невиданной
И дрожу на ветру обнажённым кровавым нутром.
Много было таких беззащитных камнями закидано,
Колесовано, вздёрнуто, сожрано жадным костром.

Эй, тут есть кто-нибудь? Проявите своё милосердие:
Поскорее добейте, не дайте и дальше страдать…
Задержался чрезмерно на этой крутящейся тверди я, —
Здесь, где вечный закат, а восход не дано увидать.

Можно плакать без слёз, можно молча кричать от отчаянья,
Можно кровью истечь незаметно для тысячи глаз…
В день, когда умирают мечты, и надежды, и чаянья,
Только зыбкие тени людей остаются от нас.

***


Дайте дурню барабан —
Выйдет пляска-ураган
Для безумной ночки.
Кто из вас ещё не пьян?
Подходите к бочке!

В декорациях из тьмы
Пляшут мутные умы
Под безумца дудку.
Славно рот заткнули мы
Своему рассудку.

Поглядишь, — да чёрт возьми!
Как таких назвать людьми?!
Псы, ослы, кобылы…
Разогнать бы их плетьми, —
Вот бы славно было!

Не страна, а скотный двор…
Ешьте, жрите свой позор,
Чавкая, толкаясь…
…До каких продлится пор
Срамота такая?!..

***


Сохраняется в веках неизменным
Этот древний и жестокий закон:
Если ты зовёшь людей к переменам,
То окажешься для них чужаком.

Выбиваясь из привычного ряда,
Я не стану здесь своим всё равно.
Да, по правде, мне не очень и надо
С вами тыкаться в корыто одно.

Быть в свинарник залетевшею птицей —
Это значит не придтись ко двору;
И всегда найдут, к чему прицепиться,
И найдут, за что предать топору.

Коль охота вам искать, то ищите.
Пропадай навек, моя голова!..
Не хочу и помышлять о защите:
Защитишься от таких… Чёрта с два!

Не закрою ни дверей, ни окошка;
Я давно уже ко встрече готов.
А хотите — погодите немножко:
Может, сам избавлю вас от трудов.

Жизнь — как нитка: непрочна и конечна,
Но на сложные узоры годна.
…Иногда пощада бесчеловечна,
А безжалостность пощаде равна.

***


Опять накатывает боль, — неспешно, как прилив.
Она напоминает мне, что я покуда жив.
В груди дыхание запрёт, — потом отхлынет снова,
Водой солёною морской моё лицо омыв.

***


Я б на отсеченье руку дал,
Что тебе не обрести покоя.
Все за ним гоняются, — но кто его видал,
Кто ответит, что это такое?

Не ищи покоя: это бред.
Так воображенье шутки шутит.
Ничего похожего и не было, и нет,
И уж точно никогда не будет.

Не ищи покоя: это фарс
От актёра умного и злого,
Что играет мастерски и заставляет нас
В блажь любую верить с полуслова.

Не ищи покоя: это ложь.
Так всю жизнь пробегаешь, проищешь,
А в итоге разочарование найдёшь,
И в душе оставишь пепелище.

Не ищи покоя: это смерть.
Быть спокойным в мире боли — стыдно.
Жизнь так коротка, и надо многое успеть;
Ну, а после жизни будет видно.

***


И доказывать даже не надо
Немудрёную правду мою:
Люди вечно бежали от ада,
Чтоб однажды проснуться в раю.

Кто-то мчался, зажмурившись крепко,
Чтоб не видеть соблазнов земных;
Кто-то им поддавался нередко,
Чтобы после отречься от них;

Кто-то тихо на цыпочках крался;
Кто-то шёл под фанфары льстецов;
Кто-то жить непорочно старался,
Чтобы после не прятать лицо;

Тот деньгами хотел откупиться;
Тот отшельничать в горы полез;
Этот бился подстреленной птицей
И прощенья просил у небес.

Вечный страх — это пытка из пыток.
Здесь мечи надо всеми висят;
Видно, в небе железа избыток…
Я спрошу: разве это не ад?..

В нём и деды, и прадеды жили;
В нём и внукам гореть суждено…
Может, люди его заслужили, —
Только больно за них всё равно.

У изведавших муку такую
Есть ещё и другая беда:
Или ходят по кругу вслепую,
Или просто идут не туда.

Вам, бредущим, дороги не зная,
Расскажу, что недавно узнал:
Часто ад начинается с рая.
Это точно. Я сам проверял.

И ещё кое-в чём убедился:
В том, что жить — значит сунуться в ад.
Кто родиться рискнул, и родился, —
Тот попался. И сам виноват.

Нужно выстрадать истину эту.
Хочешь — верь, а не хочешь — не верь.
…Так и мечутся люди по свету:
Каждый — словно затравленный зверь.

Жизнь играет в жестокие игры.
Но средь тьмы, всё покрывшей кругом,
В душах теплятся яркие искры:
Это значит, мы дышим, живём.

Если сердце упрямое бьётся,
Если разум пока на ходу,
То ещё вариант остаётся:
Рай построить в кромешном аду.

***


…Каждый шаг через стон достаётся теперь,
Кровью даже дыханье сочится.
Я устал, я без сил, я — израненный зверь;
Всё бреду, — но мечтаю свалиться,

И уснуть навсегда, и уйти в тишину,
И спастись от грозящей неволи.
Может быть, до заката ещё протяну, —
Целый день не стихающей боли.

Чу! Рожки песнь облавы визгливо поют…
Далеко… Но догонят, конечно.
Хорошо бы добили… А вдруг не добьют?..
Вдруг поймают — и в клетку навечно?..

Без собак и без ружей они на меня
Никогда бы пойти не рискнули.
Остаётся одно: в угасании дня
Постараюсь нарваться на пули.

***


Я понимаю сам, — и очень ясно, —
Что могут вас порадовать едва ли
Мои стихи. Они в себя вобрали
Всё, что печально, мрачно и ненастно.

Что откровенным быть небезопасно,
Меня уже не раз предупреждали.
Но я рождать не в силах пасторали,
На беды мира глядя безучастно.

Я в нём живу, и я — его частица,
И боль его с моей неразделима, —
Она во мне с рождения гнездится.

Когда уже совсем невыносимо,
Я позволяю ей в стихах излиться.
Душа в огне, — и нет огня без дыма.

***


Я разных историй имею запас:
Я этим добром начинён.
Сегодня одну приготовил для вас.
Так слушайте ж, люди, печальный рассказ
Про муху по имени Джон.

Он, вольный и быстрый, жужжал, где хотел,
Орлом бороздил небосклон.
Ему одобрительно ветер свистел,
И солнечный глаз с уваженьем глядел
На муху по имени Джон.

Он страха не ведал, он был заводной;
Такому не писан закон.
Проказ всевозможных бессменный герой…
И местные мухи стояли стеной
За муху по имени Джон.

Любовь к приключеньям сгубила его.
Однажды намерился он
Забраться на кухню к старухе Марго.
С той самой поры не слыхать ничего
О мухе по имени Джон.

Он ночью в оконную щёлку проник,
Слетел на початый батон,
Побегал — и сахара крошек достиг.
И к сладкому страсть обуяла на миг
Тут муху по имени Джон.

Старуху бессонница грызла как раз.
Щелчок, свет на кухне зажжён, —
И тотчас за муху цепляется глаз…
Вот так и настал искупления час
Для мухи по имени Джон.

Увлёкшись, промедлил мгновенье одно, —
Но тапок уже занесён…
Уйти от судьбы никому не дано.
Негромкий шлепок — и осталось пятно
От мухи по имени Джон.

…Пускай ты удачлив, и ловок, и крут, —
А всё же не лезь на рожон.
Пути авантюр прихотливо идут, —
И каждую шельму однажды прибьют,
Как муху по имени Джон.

***


Я не зол, но придирчив, ворчлив и сердит.
Разум мой на реальность нахмурясь глядит.
Укусить попытаешься — зубы сломаешь.
…Так орех скорлупой несъедобной покрыт.

***


Ловушек жизни нам не обойти:
Не существует лёгкого пути.
И потому одно лишь остаётся:
За шагом шаг упрямо вдаль идти.

***


Не гляди, что ларец исцарапан и стар:
Может в нём содержаться божественный дар.
Здесь тебе не лавчонка, где хитрый торговец
Упакует красиво негодный товар.

***


Задыхаюсь! Помогите!
Помогите кто-нибудь!
Или окна распахните,
Иль хотя бы вскройте грудь,
Чтобы сердце надышалось
За секунду, как за год.
Сколько там ему осталось?..
Пусть хоть воздуха глотнёт.

Я хочу дышать, — а нечем…
Всё вокруг меня кричит:
«Что ж во взгляде человечьем
Столько боли и обид?».
Словно гвозди взгляды эти,
Пробивают мозг насквозь.
Может, кто и не заметил, —
Ну а мне вот довелось.

…Кто молился, кто бранился,
Кто сквозь слёзы песни пел,
Кто как зеркало разбился,
Кто лучиною сгорел.
Кто-то может, кто-то будет,
Кто-то промах совершил…
Таковы живые люди, —
Помесь тела и души.

***


За строчкой строчка, как колосья ржи,
Мои стихи из сердца прорастали.
Пускай талантом и не заблистали, —
Зато честны. В них нет ни слова лжи.

Хотя они не очень хороши,
Но для меня они палитрой стали:
Я — Босх своей мучительной печали
И поздний Гойя собственной души.

Мне славы поэтической не надо;
Я похвалы сомнительные блёстки
Охотно уступлю другим поэтам.

Мои стихи — не скорбь и не отрада,
А просто мимолётные наброски,
Штрихи для моего автопортрета.

***


Два подпивших дурака друг дружку тузили,
Оборвали рукава и носы разбили.

Мимо шёл старик, ведя внучонка за ручку,
И слезу утёр тайком, видя эту взбучку.

Внуку дедова печаль показалась странной:
«Неужели тебе, дед, жалко этих пьяных?».

Дед со вздохом отвечал: «Жалко мне не этих,
Жалко мне весь род людской, что живёт на свете.

Люди испокон веков покоя не знают:
Всё враждуют без конца, друг друга терзают,

Словно им с рожденья хмель ум и сердце застит.
Оттого-то на земле и не видно счастья».

***


Кто талантом наделён, тому молчать стыдно:
Кому нужен твой талант, коль проку не видно?

Этот мир тебя вскормил, — теперь для него ты
Потрудись своим пером, кистью или нотой.

Постарайся, чтоб твой дар бесполезным не был,
Чтоб он стал одной из звёзд, украсивших небо.

***


Жизнь похожа на ночное небо:
Тёмное бездонное пространство,
Где горят средь траурного крепа
Огоньки тепла и постоянства.

Мы с рожденья между ними бродим,
Вечно ищем, вечно догоняем, —
И бывает, что звезду находим,
А созвездье целое теряем.

Человек для вечных странствий создан, —
Это мне доподлинно известно.
…Мы идём по путеводным звёздам,
Ищем в небе собственное место.

***


Из меня поэт неважный:
В этом я готов признаться.
Так писать сумеет каждый, —
На досуге баловаться.

Что моё перо напишет,
Тем и удовлетворится.
Это ведь не голос свыше,
И не способ прокормиться.

Что-то может написаться;
Не напишется — и ладно.
Об успехе волноваться
Для души весьма накладно.

Угодить в стальные узы
Всенародного признанья, —
Упасите меня, музы,
От такого наказанья!

Я уж как-нибудь сторонкой, —
Там, где тень погуще ляжет.
А на славы кромке тонкой
Пусть кто хочет, тот и пляшет.

И на бой с драконом злобным
Поэтической фортуны
Я, устроившись удобно,
Предпочту смотреть с трибуны.

***


Жизни удивляться я не перестану:
То она смеётся, то надрывно плачет,
То грозит сурово, то наносит рану,
То ласкает нежно, от несчастий прячет.

Временами надо молча покоряться,
Временами надо насмерть биться с нею…
Просто или сложно в жизни разобраться?
Ничего нет проще, ничего сложнее.

Стоя перед этой тайною великой,
Сам с собой сражаюсь в безнадежном споре.
Как охватишь мыслью то, что многолико?
Глянешь мельком — лужа; приглядишься — море.

В море жить непросто, — и такую долю
Променять на небо всякий был бы рад… Но
Рыба изогнётся, взмоет над водою, —
И спустя мгновенье падает обратно.

***


Я с двуногою свиньёю
Не хочу вести дела;
Двери сердца не открою
Для двуногого осла;
И вовеки не бывало
(Поклянусь чем хочешь в том),
Чтоб двуногого шакала
Я приветил за столом.

Есть у некоторых свойство,
Что Природою дано:
Глаз особое устройство.
Позволяет им оно
Под искусною личиной
И под маскою любой
Разглядеть оскал звериный,
Различить пятак свиной.

С этим даром жить — не шутка;
Больно в людях видеть скот…
Иногда бывает жутко,
Временами злость берёт,
Иногда нахлынет жалость
Или гнев прильёт волной…
…Иногда поплачешь малость,
Потому что не стальной.

Кто не видел — тот не знает,
Кто не знает — не поймёт,
Как в груди огонь пылает
И нещадно сердце жжёт.
Ни для разума покоя,
Ни покоя для души…
Коль вокруг тебя такое,
Как спокойным быть, скажи?!

Объясняешь, просишь, молишь,
Правду им несёшь, как дар, —
Часто только для того лишь,
Чтоб в ответ принять удар.
Кто попробует — увидит,
Что тебя сии скоты
Тем сильнее ненавидят,
Чем честнее с ними ты.

Терпишь, зубы сжавши с силой…
А потом прихватит так,
Что, казалось, лучше б было
В стае бешеных собак.
С настоящими зверями
Мирно ладил я не раз…
«Что же, люди, делать с вами?..
Как изгнать скотов из вас?..».

И тогда ухватишь плётку,
Волю дашь своим рукам,
И пойдёшь крестить в охотку
По хребтам да по бокам,
Да с оттяжкой, да сильнее!..
…И при этом сознаёшь,
Что тебе ещё больнее
Чем тому, кого ты бьёшь.

Так и мечешься… Не знаешь,
Как помочь иль чем огреть…
Вроде, злишься, презираешь, —
Но готов за них гореть.
По-другому и не будет, —
Знаю, знаю наперёд.
Потому что это — люди.
Потому что я — не скот.

Вижу рыла и клыки я;
Напирают, застят свет…
Но сердца-то в них людские.
Ничего важнее нет!
Как под тёплым солнцем тает
Острый лёд и грязный снег,
Так и скотство исчезает, —
Остаётся человек.

***


Вот и опять прошёл сезон плодов.
Весна была скромна, и щедро лето,
Печальна осень… Как ни грустно это,
Ещё весной я был к зиме готов.

Я знал: настанет время холодов.
Надолго ли?.. Не ведаю ответа.
Дождусь ли в сером синего просвета?
Увижу ли цветение садов?

Весна всегда внезапною бывает:
Ещё вчера под инеем пушистым
Дремали ветви древа моего,

А нынче почки листья выпускают,
И всё в цвету, — таком волшебно-чистом,
Что глазу больно глянуть на него.