Случайное письмо

1

Мой друг!.. Верней, моя подруга.
(Вступленье вырвалось само)
В минуты тихого досуга
Пишу тебе сие письмо.
Оно грозится быть пространным, —
И этим словом покаянным
Я извиняюсь за него.
Хотя, уж если разобраться,
То есть ли повод извиняться?
Ещё ведь нету ничего.

Пишу с умеренным изыском:
Прости, — я всё же не поэт.
А выражаться слогом низким
Сноровка есть, — охоты нет.
И я, как многие, когда-то
В писаньях не чурался мата;
Не слишком выбирал слова,
Плетя пустые помудрушки,
Стишки, пародии, частушки…
То было время баловства.

Тогда, мальчишкой безбородым,
Я быстро к вольностям привык;
Идя на поводу у моды,
Болтал, что вскочит на язык.
Но время шло, — и это дело
Мне всё слабее душу грело,
И разум ёрничать устал.
Читаю — грубость ухо режет.
И я блажил всё реже, реже…
Потом и вовсе перестал.

А вскоре приключилось чудо:
Пошли стихи из-под пера.
Каким манером и откуда —
Не знаю сам. Ещё вчера
Гнушался речью стихотворной,
Считал её пустой и вздорной,
Зевал отчаянно над ней,
Когда случайно попадалась, —
А нынче вдруг такое сталось…
Жизнь часто выдумки чудней.

С тех пор стихи плодятся сами.
Звучит смешно, — но это так.
Глядь — буквы строятся рядами
И по листкам чеканят шаг.
Однако, несмотря на это,
Я б не назвал себя поэтом:
Нет на такую наглость сил.
Поэзия — всей жизни дело.
Я не поэт, когда всецело
Себя стихам не посвятил.

К тому ж, в поэты нынче прётся
Любой, кто склеит пару слов.
И им частенько удаётся
Найти признанье у ослов,
Не обладающих ни вкусом,
Ни каплей уваженья к музам,
Ни здравой трезвостью ума.
Я не хочу смешаться с ними, —
Со словоблудами такими.
Уж лучше ссылка иль тюрьма!

…Однако ж я не уберёгся,
Пошёл за мыслями вослед,
И рассужденьями увлёкся —
Поэт я или не поэт.
Что за проблема, право слово!
И чтобы не увлечься снова,
В занудство скучное не впасть,
Поставлю точку в этой теме.
…Здесь завершить настало время
Мою вступительную часть.


2

Начало вышло неудачным:
Я убедился, перечтя.
В нём предстаю брюзгою мрачным.
И это вправду так. Хотя…
То будет правдой лишь частично.
Мне и веселие привычно,
И шутка — мой нередкий гость.
Но в нашем мире столько скотства,
Вранья, душевного уродства…
Мне это всё — как в горле кость!

Меня ты знаешь: я философ.
Обличием — почти Сократ:
Макушкой лыс, щеками розов,
Курнос, пузат и бородат.
Иной процедит: «Скажешь тоже!..
Философ… При такой-то роже?».
А я ему отвечу: «Что ж…
Когда обличье раздавалось,
Я опоздал, — и мне досталась
Одна из самых скромных рож.

Тут выбора пример хороший,
И показательный притом:
Покуда ты ходил за рожей,
Я шаг направил за умом.
Вот потому-то в мире много
Тех, чьё обличие убого,
Но ум плодоносит сам-три;
И есть смазливенькие тушки,
Чьи черепа — что погремушки
С сухой горошиной внутри».

Да ну его! Хлебнувши квасу
И шмыгнув носом пару раз,
Перехожу теперь к рассказу
О здравье. Будет сей рассказ
Недолгим. Право, скучно очень
Писать о насморках и прочем,
Что в прибыль только докторам.
Сказать короче: это чудо, —
Но я ещё живой покуда…
Хоть иногда не верю сам.

Я Смерти кукишем ответил,
Когда пришла меня забрать, —
И прожил лишних лет на свете
Уже примерно двадцать пять.
Мне медики прогноз давали,
Что протяну — и то едва ли —
Двенадцать иль тринадцать лет.
Да шиш: не на того напали!
Уж тридцать восемь миновали, —
А я живу, и нужды нет.

И до того, и после было, —
И в детстве, и не так давно, —
Что Смерть за мною приходила;
Многажды приходила. Но
Как дотянуться ни старалась,
Ни с чем в итоге убиралась,
Косой в бессилии грозя.
Я понимаю: ей обидно.
Сочувствую. Да только, видно,
Мне умирать никак нельзя.

Запомни же на этот случай,
Что можешь ты спокойна быть.
Я отвратительно живучий;
Меня и бомбой не убить.
Расстреливай из пулемёта,
Пыряй ножом, бросай в болото,
Души, — я выживу всегда.
Что ж до простуды, гриппа, кори,
Сердечной и кишечной хвори,
То это вовсе ерунда.

Гораздо хуже и страшнее,
Когда душа — сплошной ожог.
Куда бы обратиться с нею?..
Да здесь бы только Бог помог.
Ну, а поскольку Бога нету,
Чего мусолить тему эту?
Давай закроем и её.
Кто не живёт, тому не больно.
…Пожалуй, сказано довольно
Про самочувствие моё.

Теперь, когда не ошибаюсь,
Черёд приветов от родни.
Да я на то не подряжаюсь,
Ты это знаешь. Извини.
В чём смысл помянутого бреда, —
Сиречь, словесного привета?
Что он такое?.. Не пойму…
Бездумное, пустое слово
Без содержания живого, —
По разуменью моему.

Как фразу глупого припева,
Что к языку клещом пристал,
«Привет» направо и налево
Швыряют все, — и стар, и мал.
Живое сопереживанье,
Участие и пожеланье, —
Он всё собою заменил.
Быть может, я сгущаю где-то…
Но мне покуда смысл «привета»
Ещё никто не объяснил.

…Однако ж, краем глаза вижу
Движенье нервной суеты.
Петра Иваныча и Гришу
Ещё, я чаю, помнишь ты?
Сии известные персоны
Тебе передают поклоны
И всяких благ сулят копну.
Они тут испереживались, —
Что я про них забыл, боялись,
И что в письме не помяну.

...Сейчас устрою передышку
Перу-трудяге своему,
Поем иль почитаю книжку,
И снова возвращусь к письму.
Писать-то я люблю, — да только
Моё перо не слишком бойко.
Мысль многократ его бойчей.
Она вперёд бегом несётся;
Перу же только остаётся
С кряхтеньем ковылять за ней.


3

Продолжим. Я напился чаю,
И до утра сидеть готов.
Напиток сей предпочитаю
Другим. Моя к нему любовь —
Часть неотъемлемая жизни.
Она сильней любви к Отчизне
(Что делать: я не патриот!).
Горячий, крепкий, ароматный,
Да из посудины приятной, —
Он сам собою льётся в рот.

Разнообразные напитки, —
Лишь только пей да примечай, —
Кругом имеются в избытке.
Но мне по вкусу чёрный чай.
А если к чаю шоколада,
То больше ничего не надо:
Я мог бы только тем и жить.
На свете нет питья вкуснее.
…Напомни как-нибудь позднее
Поэму про него сложить.

Теперь два слова о погоде.
Она изменчива весьма.
Проснулся утром — лето, вроде;
А к вечеру глядишь — зима.
Минуты каплют еле-еле, —
Но дни спешат, летят недели,
Кружит сезонов череда…
За годом год себя морочишь, —
И не заметишь, как проскочишь
Из ниоткуда в никуда.

Меня с недавних пор пугает
Мельканье проходящих лет.
Жизнь слишком быстро убегает.
Последняя. И больше нет.
Люблю наш мир. И замечаю,
Что уж заранее скучаю
По тьме ночной и свету дня.
Мне с ними расставаться жутко.
И ныне каждая минутка
Ценней алмаза для меня.

Круговорот проходит каждый;
И каждый мог бы доложить,
Что умирал уже многажды,
И вновь рождался, чтобы жить.
…Но после множества рождений,
Страданий, взлётов и падений,
Я остро ощутил сейчас:
Не так темно и неприятно
В смерть окунаться многократно,
Как умирать в последний раз.

Я буду жить в ином обличье,
В иных пространствах и трудах.
…А как же снег?.. А пенье птичье?..
А серебро луны в прудах?..
А аромат еловой хвои?..
А море в гневе и в покое?..
А ласка девичьей руки?..
Не будет. Никогда не будет.
Мне эти мысли душу студят,
И сердце плачет от тоски.

Пусть в нашем мире жить несладко, —
У нас другого мира нет.
Пусть в нём хватает беспорядка,
Хватает трудностей и бед,
Пусть он суров и слишком тесен, —
Но он прекрасен, он чудесен,
Невероятен, как мечта,
Подобен песне или чуду.
…И я его частицей буду,
Где б ни был, — всюду и всегда.

…Да что ж такое?! Мысли эти
В меня пиявками впились, —
И я, признаться, не заметил,
Как им поддался и раскис.
Вот так обычно и бывает:
Тоска тихонько подползает —
И хищно прыгает на грудь.
Вонзит клыки, напустит яда, —
И ничего уже не надо:
Ни есть, ни пить и ни уснуть.

Тоска любой болезни хуже…
…Ну вот… Лишь это я сказал,
Как со смущеньем обнаружил,
Что по щеке ползёт слеза.
Она на миг один блеснула,
И быстро в бороду нырнула, —
Подальше от сторонних глаз.
А то пойдут смешки, вопросы…
Я, наловчившись, прячу слёзы
Туда уже не первый раз.

Никто не видит и не знает,
И не узнает никогда,
Как часто слёзы укрывает
В своей чащобе борода.
Она удобна и надёжна.
В ней и улыбку прятать можно,
Когда на то нужда придёт.
И если капля капнет с ложки
Иль хлеб свои уронит крошки,
То борода не подведёт.

К тому ж, она ещё красива, —
Конечно, если расчесать.
В ней — неизведанная сила
И неописанная стать.
О нет! Она не без причины
Воздвиглась на лице мужчины
Как символ потаённых сил!
Недаром даже Ломоносов, —
Поэт, учёный и философ, —
Ей как-то оду посвятил.

Брада — природно украшенье,
Солидность — старческой поре,
Врагу — сурово устрашенье,
Забава — малой детворе.
Она приятна и полезна.
Она и женщинам любезна, —
Тем, что в мужчинах знают толк.
Сим умницам касаться мерзко
Лица, скоблёного железкой,
Похожего на голый ток.

Меня приводят в восхищенье
Петра Великого дела,
Его бессмертные свершенья.
А всё ж и у него была
Одна досадная промашка.
Мне в этом сознаваться тяжко, —
Но не простил Петру досель
Его на бороды гоненья.
Нет: оправдать то преступленье
Не может никакая цель!

…Тебе, должно быть, видеть странно,
Такой нелепый переход?
Как мысль моя непостоянна!
Она зигзагами идёт:
Сейчас о мире сокрушался, —
И вдруг в волосья закопался,
Пустился бороды хвалить.
Поверь: со мною всё нормально.
Я это сделал специально:
Хотел тебя развеселить.

Мои стенания, наверно,
Повергли и тебя в печаль.
И если так, то это скверно.
Прости. Мне было б очень жаль, —
И стыдно, говоря по чести, —
Когда бы дружеские вести
Несли с собой унынья мрак.
Я и подумал: «На минутку
Прикинусь, разыграю шутку,
Напялю шутовской колпак».

Как я тебе в таком уборе?
Он с давних пор при мне всегда, —
Ведь с ним не безнадежно горе,
Не так мучительна беда.
А то ещё народ болтает,
Что шутка жизни продлевает.
Вот это было б хорошо!
Хоть я, конечно, не Трибуле,
Но долголетия пилюли
И я бы для людей нашёл.

Я раздавал бы их горстями
И рассыпал, как конфетти,
Чтоб все могли судьбы путями
По паре сотен лет идти.
Тогда возникла бы надежда,
Что станет знающим невежда,
Что вспомнит совесть негодяй,
Дурак ума поднаберётся,
Бандит злодействам ужаснётся…
Глядишь, настал бы сущий рай.


4

Сия мечта наивна, знаю.
Тут не поделать ничего.
Душе дано стремиться к раю,
Но не дано достичь его.
Мешает ей несовершенство
Достигнуть райского блаженства.
Но человек неисправим:
Заворожён виденьем рая,
О камни ноги обивая,
Он вечно гонится за ним.

И было так, и будет вечно.
Спешим, бежим дорогой лет.
Сейчас бы отдохнуть, прилечь… Но
Вдали опять мерцает свет.
…Хотя едва ли кто-то знает,
Вдали ли этот свет мерцает,
Иль то трепещет огонёк
В глубинах сердца человека.
Лишь верно, что никто от века
Ему противиться не мог.

Над этим думал я немало.
И, наконец, в один из дней
Всё ясно и понятно стало, —
Да так, что некуда ясней.
Тот огонёк, что в сердце, — это
Зародыш будущего света,
Живящий нас своим теплом.
Наш огонёк однажды станет
Сияньем, что призывно манит
За неба синий окоём.

Предчувствием великой цели
Далёкий свет чарует нас;
И мы идём, на самом деле,
К себе, — но лучшим, чем сейчас.
Идём, ползём, — не понимая,
Что в нас самих частицы рая.
Мы их туда в себе несём,
Где для слиянья хватит сил им,
Чтоб стать единым, негасимым,
Миры рождающим огнём.

И понимание такое
Меняет всё. Ведь рай тогда
Не место неги и покоя,
А то пристанище, куда
Стремятся души для слиянья,
Чтоб стать душою Мирозданья.
И достигает рая тот,
Кто о награде забывает;
Кто благо не себе стяжает,
Но к благу общему идёт.

Звучит слегка высокопарно?
Пусть так… Я вижу два пути.
Один влечёт людей коварно
За раем избранных идти.
Такого рая нет, поверьте, —
Ни до, ни даже после смерти.
Сей путь уводит в никуда.
Другой ведёт к единству сущих —
Живущих, живших и грядущих.
Он — та зовущая звезда.

Вот так величественно-просто
Задуман рай. Уж ты поверь.
Стремятся к небу люди-звёзды,
Чтоб стать одной звездой. Теперь
Не объяснить ли сущность ада?
Пожалуй, всё-таки не надо.
По крайней мере, не сейчас.
Мы ад, с его чертями всеми,
Оставим на другое время;
Обсудим в следующий раз.

Пока ж скажу: могу ручаться,
На то свою поставив честь,
Что с адом можно повстречаться
Ещё при жизни, — прямо здесь.
Здесь всяк в цепях своей неволи;
Здесь воют от безумной боли
И от бессилия кричат;
Здесь каждого терзает каждый;
Здесь гибнут от духовной жажды...
Кто видел мир, тот видел ад.

Что говорить: звучит ужасно…
Внимая образам моим,
Ты содрогнулась? И напрасно.
Наш мир бывает и другим.
Здесь жизнь и мудрость обретают;
Здесь смех звенит, глаза сияют
И радость плещет через край;
Здесь есть прекрасное в ненастье…
…Здесь, говорят, бывает счастье.
Кто видел мир, тот видел рай.

Нам лишь дивиться остаётся
Противоречиям таким.
Как мир не вспыхнет, не взорвётся,
Не разлетится в прах и дым,
Расколотый своим зарядом —
Безумной смесью рая с адом?
От силы, давящей в бока,
Земля трясётся временами,
Рождая бури и цунами, —
Но всё же держится пока.

А люди разве не такие?
В любом с рождения живёт
Покой и дикая стихия,
День с полночью, огонь и лёд.
Как? Как, скажи, возможно это?
Боюсь, никто не даст ответа.
На свете нету мудреца,
Что человеческую душу
Измерит, вывернет наружу
И расшифрует до конца.

Хотя психологи-зазнайки
Иное скажут, — лишь спроси.
От этой беспардонной шайки
Скорее ноги уноси,
Как только издали завидишь.
От них совсем больною выйдешь,
Войдя здоровой. Этот сброд,
Плетя уловку за уловкой,
Тебе мозги промоет ловко,
И словно липку обдерёт.

Проблем десятки ниоткуда
Тебе такой нароет вор.
Ведь для него душа — не чудо,
А просто комплексов набор,
Шизофренических утопий,
Синдромов и различных фобий.
Одним движением руки
Живые чувства, мысли, страсти
Он высушит, разъяв на части
И пришпандорив ярлыки.

К тому же он высокомерен, —
Ну просто оторви да брось! —
Поскольку не шутя уверен,
Что видит каждого насквозь.
…Мне скажут: «Ты сгущаешь краски,
И сочиняешь эти сказки,
Как явный склочник и ворчун».
Нет, господа. На самом деле,
Мне ложь и подлость надоели.
Мириться с ними не хочу.

Не спорю: есть и в этой братье
Какое-то число таких,
Кому бы руку мог пожать я.
Да только очень мало их.
Давно известно и понятно,
Что честным быть, увы, накладно.
Зато всегда доходна ложь.
Не обмишулишь, не обманешь —
Богатым никогда не станешь,
А то и с голоду помрёшь.

Хотя б меня возьми примером.
Когда бы я приврать умел,
Давно бы стал миллионером
И на Багамах пузо грел.
Имел бы джипы, яхты, виллы,
Свой самолёт… Да всё бы было!
А что сейчас имею я?
Штаны, рубаха, кружка, книга,
Подушка, и в кармане фига, —
Вот вся империя моя.

Я не труслив, неглуп, как будто, —
Но без брехни нейдут дела!..
…Почто же ты, моя Анюта,
Успешней друга не нашла?
Я ростом мал, плешив и беден,
Характером безмерно вреден,
Скор на колючие слова…
Нет: мы с тобой бы не дружили,
Когда б на должном месте были
Твои глаза и голова!


5

Да, да: я удивлён, не скрою.
Давай всерьёз поговорим.
Что за каприз: дружить со мною?
Зачем тебе такой экстрим?
Средь множества людей приятных,
Оригинальных и занятных,
И образованных весьма,
Тебе попался неуч дикий,
К тому ж ещё ворчун великий, —
Хоть, может, и не без ума.

Да нынче ум не слишком ценят.
Не проживёшь одним умом.
Его теперь вполне заменит
За деньги купленный диплом.
Теперь в цене напор, нахальство,
Ложь, показуха и бахвальство,
Безнравственность и разный срам.
Такие и выходят в люди.
А дальше? Что же дальше будет?
Весь мир развалится, к чертям!

…Пусть личное письмо — не место
Для песен на такой мотив,
Для пламенного манифеста
И ядовитых инвектив;
Пусть есть повеселее темы.
Но в этом хрупком мире все мы —
Как в утлой лодочке одной.
И коль безумствовать в охотку,
Наперебой ломая лодку,
То все отправимся на дно.

Лишь остолоп не понимает,
Безмозглый и слепой дурак,
Что люди вместе выживают
И гибнут вместе. Только так!
Когда в ночи бушует вьюга,
Нам надо согревать друг друга, —
И будет шанс увидеть день.
В пустыне, под лучом палящим,
Будь человеком настоящим:
Сгори — но дай другому тень!

На свете много всякой дряни.
Но и такие люди есть,
Кто лгать и подличать не станет,
Кто предпочтёт наживе честь,
Кто не предаст, поддавшись страху,
Кто за других пойдёт на плаху.
Они в любые времена
Собою мир животворили,
Самой Земле опорой были.
На них и держится она.

Теперь представь, что их не стало.
Когда бы вдруг случилось так,
Земля б орбиту потеряла
И улетела в вечный мрак.
Несясь в космических просторах,
Минуя звёзды, вкруг которых
Лежат пути живых планет,
Она была б сплошной пустыней,
Где всё покрыл колючий иней
И ни движенья жизни нет.

Немая, тёмная, нагая,
Вмерзая в чёрный небосклон,
Неслась бы, словно убегая
От памяти былых времён.
Эпохи, связанные с нами,
Её преследовали б снами,
Без всякой жалости казня
Виденьями тепла и света.
…И затихали б в недрах где-то
Толчки последние огня.

Поверь: вот так бы всё и было.
И было бы давно уже,
Когда б не свет, тепло и сила,
В людской живущие душе.
В любой и каждой. Точно знаю:
Они даны и негодяю,
И трусу, и лжецу даны.
Как семя в скорлупе, таятся,
Всегда готовые прорваться
Из сокровенной глубины.

Как увлёчённо, как усердно
Себя порою губим мы!..
Но верно, что добро бессмертно,
А свет всегда сильнее тьмы.
Бывает он сокрыт до срока,
И только темень видит око;
Но день придёт, и час придёт,
Настанет чаемое время, —
Сквозь скорлупу пробьётся семя,
И чистый лотос расцветёт.

Верь: это, так или иначе,
Случится с каждым. Человек
Самой Природой предназначен
К стремленью ввысь. За веком век
Он ползал, плача от бессилья
И обрести мечтая крылья.
Придёт, придёт полёта час:
Он их почувствует, раскроет
И, словно птица, к небу взмоет,
Сгореть на солнце не боясь.

Храню я бережно и свято
В душе простую правду ту,
Что в человека верить надо,
Как в жизнь, любовь и красоту.
Я на людей сержусь, ругаюсь,
Ворчу, бурчу и придираюсь;
Да только это не со зла.
И не со зла, и не случайно.
Я их ругаю вслух, — но тайно
Горжусь, что я из их числа.

Избравши линию такую,
Держусь её уже давно.
Зачем ворчу и критикую?
Затем, что мне не всё равно.
Я не имел бы с ними дела,
Когда бы сердце не болело,
Когда б я мог, смеясь, на них
Глядеть с блаженной верхотуры.
…Так доктор горькие микстуры
Приготовляет для больных.

…Тебе меня сейчас не видно, —
И я такому факту рад.
Так за свою болтливость стыдно,
Что щёки пламенем горят.
Тут, вроде, нечего стыдиться…
Но как непросто приоткрыться,
Коль на замок себя закрыл…
Как хорошо, что ты далече!
Писать-то легче. А при встрече
Язык бы быстро прикусил.

Иной своей любовью к людям
При каждом случае трясёт.
Мы это обсуждать не будем.
Тут дураку понятно: врёт.
Что ж до меня, — я не умею
И не хочу хвалиться ею.
Живу, в груди её храня.
Тебе, как другу, тайну эту
Решил поведать по секрету.
Смотри ж, не выдавай меня!


6

Ну, ты ещё не утомилась
От этой долгой болтовни?
И если да, то сделай милость —
Великодушно извини!
Я никогда не жаждал трона
Божественного Цицерона,
Царя ораторов. Но всё ж
Люблю при случае немного
Язык потешить монологом.
Надеюсь, ты меня поймёшь.

Я с детства говорун великий.
Бывало, бабушка и мать
С утра уходят по чернику, —
Я с дедом остаюсь скучать.
Минут десяток поскучаю,
И байку баять начинаю.
Бедняга-дед обалдевал
К финалу этого процесса.
Уж те воротятся из леса, —
А я ещё не умолкал

…Дед был весёлым, но и строгим,
Умевшим бросить грозный взгляд,
Ширококостным, одноногим,
Как Стивенсоновский пират,
Простым, и в то же время скрытным…
Короче, очень колоритным.
И поворчать он был силён!
Мать говорит, ворчливость эта
Осталась мне наследством деда, —
И я бурчу совсем как он.

Он знал и терпкий вкус азарта.
Любил своих друзей собрать
И резаться до ночи в карты.
Со мной же не хотел играть.
Он понимал проблему тонко:
«Коль обыграю пацанёнка,
Куда деваться от стыда?
А если что-то прозеваю
И пацанёнку проиграю,
То мне ещё стыдней тогда».

Он расщеплял ножом лозины —
И получались хороши
Разноразмерные корзины
И для картофеля коши.
А иногда отмочит шутку,
Или расскажет прибаутку
Такую, что и смех, и грех…
…Я из родных, кого уж нету,
Скучаю только лишь по деду.
Он у меня — один за всех.

Ого… Напала ностальгия, —
Хоть, в общем, я не склонен к ней.
Места и люди дорогие,
События прошедших дней
Особо сердце не тревожат.
Да и земля родная тоже
Не греет душу, — хоть зарежь!..
Отложим  ностальгию. Ею
Я всласть помучаюсь позднее, —
Когда уеду за рубеж.

Как только я смогу смотаться,
Так родину любить примусь.
Слезами буду заливаться,
Услышав слово «Беларусь».
Тогда бессонными ночами
Начнут вставать перед глазами
Её болота и боры.
Уж представляется вживую,
Как я по родине тоскую
Под песни ВИА «Песняры».

«Какой цинизм!» — мне кто-то скажет.
И по неведенью соврёт.
Цинизмом здесь не пахнет даже.
Таков уж жизненный подход,
Мне свойственный. Не понимаю
Такой любви к родному краю,
Что порождает всякий бред, —
Мол, край чужой родного плоше.
А мне края любые гожи:
Ни лучше нет, ни хуже нет.

Болота, степи и пустыни,
Леса и вечные снега,
И гор безмолвные твердыни,
И в белой пене берега, —
Всё это так неповторимо,
Прекрасно так и так любимо,
Что сладкой болью грудь полна.
Своё, чужое… Бросьте! Это —
Родная каждому планета.
Она у нас на всех одна.

Однажды вы поймёте сами,
Отбросив мелочную спесь,
Что мир нельзя любить частями:
Он человеку дорог весь.
Поймёте — и падут границы,
И люди станут, точно птицы.
Я верю, знаю: день придёт,
Когда велением Природы
Сольются прежние народы
В один большой земной народ.

Мелкодержавная лояльность
Растает, как на солнце снег, —
И мы в графе «Национальность»
Напишем просто: «Человек».
Ну а в графе «Гражданство» станем
Тогда указывать: «Землянин».
Все распри в прошлое уйдут,
Умрёт расизм, исчезнут войны, —
И люди, наконец, спокойно
Судьбою общей заживут.

А позже, уходя в вояжи
На быстром звёздном корабле,
Тоску познают экипажи
По милой родине — Земле.
Не по стране, не по народу, —
По голубому небосводу,
По плеску мягкому волны,
По зелени, что ночью снится,
По щебетанью первой птицы
Средь предрассветной тишины.

…Я это осознал глубоко, —
И вижу так, и так живу.
На свете стран и наций много;
Своей любую назову.
Китай, Ангола или Куба, —
Всё близко мне и равно любо.
Да: я признаться не боюсь,
Что я душой узбек, испанец,
Поляк, араб, американец
Не менее, чем белорус.

Я, здесь живя, скучаю сразу
По всем местам Земли другим, —
Пускай не виденным ни разу,
Но бесконечно дорогим.
Ну а когда отсель уеду,
То буду помнить землю эту,
И буду так скучать по ней,
Что неотступной станет мука.
…Да, родина — такая штука:
Она чем дальше, тем родней.

Мне эта боль уже знакома;
Она со мной, за шагом шаг.
Вот я сейчас, как будто, дома, —
Но ясно чувствую: чужак.
Я сердцем там, где в солнце утра
Сверкают воды Брахмапутры;
Где быстрый Инд и Ганг святой,
Как два копья, пронзают море;
Где Гималаи с небом спорят
Бессмертием и высотой.

Там звёзды сказочные светят;
Лесов не сыщешь зеленей;
И нет на всём огромном свете
Прекрасней женщин и нежней.
Там меж людей блуждают боги.
Там вечной Мудрости чертоги
И тайники великих сил.
…Я жил под солнцем этим щедрым,
Ел хлеб, дышал пьянящим ветром,
Страдал, сражался и любил.

Пускай давно всё это было;
Мне двадцать пять веков — не срок.
Меня всегда влекло, манило,
Тянуло, звало на восток.
Сначала мне, признаюсь честно,
Была причина неизвестна.
Дивился, недоумевал…
Но память двери распахнула —
И словно пламя полыхнуло
В груди… И я навек пропал.

Так сердце в Индию стремится, —
Кричит и рвётся из груди.
Ему бы обернуться птицей, —
И я б тогда сказал: «Лети!
Скорей! Скорей! Без промедленья!
Не трать бесценные мгновенья!
Лети туда! Лети домой!».
Оно б исчезло в дымке зыбкой,
А я б вослед глядел с улыбкой,
Спеленатый предсмертной тьмой.


7

Перечитал письмо. И что же?..
Сие творение моё
Весьма на исповедь похоже.
Но я не замышлял её!
Моё перо чрезмерно смело.
Да как… Да как оно посмело?!..
От гнева слов не нахожу!..
Коль что-нибудь ещё расскажет,
То я его лишу плюмажа
И на цепочку посажу.

Я, вообще-то, не любитель
Кому-то чувства раскрывать.
А то всегда найдётся зритель,
Который будет смаковать
Чужую боль, чужие беды,
С усмешкой мерзкой людоеда
Прищурив маслянистый глаз.
Я знаю этих паразитов, —
Двуногих вшей, клопов, москитов,
Сосущих жадно жизнь из нас.

Они тебя облепят бойко, —
Лишь чуть себя приотвори.
Тут пригодится мухобойка
Длиной, примерно, метра три.
Коль ею не обзаведёмся,
То и пинками обойдёмся.
Они ведь тоже хороши,
Когда отвешивать удачно,
Прицельно, весело и смачно;
Сказать короче, — от души.

Я не люблю рукоприкладства,
А также распусканья ног.
Но видя этакое гадство,
Так нелегко сдержать пинок!
Причиной же — отметить надо! —
Отнюдь не злоба, а досада.
Да можно ль злобствовать на них,
Похожих на овец заблудших?
Уж это было бы не лучше,
Чем за болезнь проклясть больных.

Сержусь на них — и их жалею;
Жалею — и опять сержусь…
Порой от страха холодею:
Вот-вот не сдюжу, разорвусь!..
Однако, это был бы номер:
От саморазрыванья помер…
Ручаюсь: всех повергнет в шок
Такая страшная кончина.
Кто виноват, и в чём причина, —
Никто бы разобрать не смог.

...Вот так, помалу балагуря,
Кропаю, за строкой строка.
Аж страшно, сколько всякой дури
Подчас слетает с языка!
Неплохо было б разобраться,
Где эти глупости гнездятся,
В каких извилинах мозгов?
Я тоже человек. Не скрою,
Мне дурость свойственна порою, —
И в ней покаяться готов.

А вёл-то я к тому сначала,
Что перемена велика.
Моё перо всегда молчало,
Как партизан в руках врага,
Стыдясь читателя другого.
Ни слова лишнего! Ни слова!
О сокровенном — ни гу-гу!
Ну а теперь — скажи на милость! —
Так понеслось, разговорилось, —
Утихомирить не могу!

Всё потому, что ты — другая;
Не такова, как этот гнус.
От них себя оберегая,
Тебе открыться не боюсь.
Хочу сказать тебе спасибо.
Я так устал молчать, как рыба,
О том, что хочет прозвучать!
Теперь, поговорив с тобою
И чуть оттаявши душою,
Мне будет легче помолчать.

Молчанье золотом назвали
Какие-то пройдохи. Но
Они, наверное, не знали,
Как страшно мучает оно,
Как жжёт, корёжит и терзает.
Хотя ещё больней бывает,
И умираешь каждый миг,
Как будто горло бритвой режешь,
Когда в себе не слово держишь,
А просто крик. Звериный крик.

Я сам себе — могильный камень.
Порою все мои мечты —
Упасть, закрыв лицо руками,
И выть, кричать до хрипоты,
Без мыслей и без слов конкретных.
Для этой боли просто нет их.
В словах её не описать.
Да всё равно, надежды мало,
Что мне от крика легче б стало.
…Тупик. И нечего сказать.

…Всё! Всё! Оставили! Забыли!
Мне надо бы людей нанять,
Чтоб по щекам меня лупили,
Как стану сопли распускать.
Представь: пишу. Разнылся снова.
Вдруг — оплеуха. И готово:
Хандра прошла, в ушах звенит.
В тяжёлый час упадка духа
Бывает кстати оплеуха:
Ты не поверишь, как бодрит!

Пожалуй, клинику открою, —
Да! Почему бы не открыть? —
И терапиею такою
Начну депрессию лечить.
Теперь таких страдальцев много;
Я заработаю неплохо.
Не поведутся? Ерунда!
У них доверчивости хватит, —
И за методику прокатит
Ещё не та белиберда.

Взять Интернет или газету,
Иль то, что ящик выдаёт, —
Такая хрень идёт по свету,
Аж дыбом борода встаёт.
Засилье самой дикой мути
Мозги народу славно крутит.
Смешно и очень грустно мне.
…Сейчас средь множества дурилок,
Карманотрясок и страшилок
Одна особенно в цене.

Кто сможет разобраться толком,
Когда вопят и там, и тут:
«Осталось миру жить недолго!
Ему вот-вот придёт капут!»?
Причины выглядят богато:
Настанет гибельная дата,
Комета нанесёт удар,
Пришельцы злобные нагрянут,
Или компьютеры восстанут,
Иль будет ядерный пожар.

Неважно, каково несчастье;
Важней, что в случае любом
Он должен быть разбит на части, —
Тот мир, где мы с тобой живём.
Да что за странное желанье:
Увидеть гибель Мирозданья?
Ну почему спокон веков
Охотно верят этой чуши?
Ужель она им греет души?
Откуда столько дураков?

Силён истории пример. Но
Пример и посильнее есть:
Я пережил уже, наверно,
Таких «концов» иль пять, иль шесть.
Года и даты назначали,
О них в истерике кричали,
Пуская панику в народ.
…Как надоели эти бредни
И крик про мира день последний,
Который, якобы, грядёт…

Хоть пальцем в небо раз за разом, —
Наука впрок нейдёт никак!
Глядишь — уже последним часом
Стращает всех другой дурак,
Иль предприимчивый мошенник,
Решивший заработать денег
На боязливых простаках.
На свете нет тучнее нивы,
Чем люд наивный и трусливый.
Доходен человечий страх.

Пусть что угодно говорится, —
А я постиг и убеждён:
У каждого в душе таится
Свой собственный Армагеддон.
Мы нераздельны с миром этим.
Мы для него не просто дети:
Он нами дышит и живёт.
Вот потому-то век за веком
Мир гибнет с каждым человеком,
Что свет в себе не сбережёт.

Я в затрудненье. Посоветуй,
Что делать мне, и как тут быть?
Как истиной нехитрой этой
Умов потёмки озарить?
…Ах, люди, люди… Неужели
Вам ложь и страх не надоели?
Они развеются, как дым,
Исчезнут, — только захотите!
Мир будет жить. И вы живите, —
Живите в нём, живите им.


8

Вот я смотрю на эти строки —
И вижу, словно наяву,
Как желчи горькие потоки
Несут опавших дней листву.
…Звучит красиво и трагично.
А это нынче неприлично.
Сейчас в ходу цинизм и глум.
Я в этом смысле старомоден.
И что с того? Зато свободен.
Не подчиняю моде ум.

На тряпки иль на мысли мода, —
Она, какою б ни была,
Вовек пустого сумасброда
Облагородить не могла.
Но хороша как маскировка:
Подлец прикроет ею ловко
Нечистой совести изъян;
Она поможет прохиндею
Приличней выглядеть; и с нею
Сойдёт за умного болван.

Нет: я себя не стану прятать.
Я это кредо выбрал сам.
Коль падать — так на копья падать,
А коль взлетать — так к небесам.
Не для меня — хитрить, таиться,
Стараться модою прикрыться,
Ища симпатии глупцов,
Их одобрительного слова.
Когда унижусь до такого,
То можешь плюнуть мне в лицо.

Я знаю сам, — конечно, знаю, —
Что мой подход не слишком свеж.
А на придирки отвечаю:
«Когда не нравлюсь, так не ешь».
…Вот точно так же людоедам,
Готовясь стать для них обедом,
Ответил Кук. Потом молва
Приврала много к этой были…
Но именно такими были
Его последние слова.

При чём тут Кук и каннибалы?
Ужель не видишь ты сама:
Вокруг людей приличных мало,
А каннибалов — просто тьма.
Они зверям подобно рыщут;
Кому бы сердце вырвать, ищут.
Лишь покажи, что не таков, —
И не успеешь оглянуться,
Как к горлу твоему метнутся
Десятки алчущих клыков.

Сии ходячие кошмары
По ясным принципам живут:
«Не хочешь бить — терпи удары;
Не жрёшь других — тебя сожрут».
По этим правилам несложным
Живут везде, где только можно:
И под мостом, и во дворце.
…Вот так чуток понаблюдаешь —
И сам, пожалуй, возмечтаешь
О мира этого конце.

Эх!.. Что таить в авоське шило!..
К дверям рассудка моего
Порой мыслишка подходила:
«А не пора ль уже… того?
Что тут спасёшь, и что исправишь?
Скорее, сам себя удавишь
Своим же глупым языком.
Пускай очистит Землю кто-то
От человеческого сброда, —
Пройдётся огненным катком».

Так мысль мелькнёт, — а после тошно,
И по спине ползёт мороз…
«Нет! Нет! Не верю! Невозможно
Подумать о таком всерьёз!..
Откуда этот бред? Откуда
Явилась эта мысль-иуда?..
Она в моей душе — чужак.
Я просто права не имею
Принять её, признав своею.
Я никогда не думал так!

Мгновенье слабости? Быть может…
Да это и немудрено,
Когда тебя годами гложет
Такая боль. Но всё равно:
Пускай людских пороков дыба,
Бездумья давящая глыба
И лжи безжалостный костёр
Ломают, жгут и плющат душу, —
Я даже в мыслях не обрушу
На мир подобный приговор!».

Так я корил себя, бывало.
Клянусь: то был тяжёлый час!
Но мысль-иуда посещала
Меня всего-то пару раз.
А совесть так за это била,
Что пары раз вполне хватило:
Заучен накрепко урок.
Осталось только удивленье:
Как я хотя бы на мгновенье
Поддаться этой мысли мог?..

Я написал немного выше:
В любой душе — тепло и свет.
Я это чую, знаю, вижу;
Тут у меня сомнений нет.
В телесной оболочке тленной
Живёт грядущее Вселенной, —
В любом и каждом из людей,
И в блеске, и в холодном мраке.
Любви заслуживает всякий, —
Будь он герой иль лиходей.

А где любовь, там быть не может
Про гибель мира болтовни.
Кто любит — голову положит,
Лишь только б выжили они.
Хотя порою для иного
Приличнее не сыщешь слова,
Чем слово бранное. Ну что ж…
Язык таких вовсю ругает, —
Но сердце видит, сердце знает,
Что каждый сущностью хорош.

В нас — тот огонь, что в благе вечен,
Что Высшим Принципом возжён.
…Коль человек бесчеловечен,
Зачем Природе нужен он?
Ужель могла сама Природа
Родить подобного урода?
Ужель могла б, как будто мать,
Ласкать его, лелеять, холить?
Ужель могла б ему позволить
Саму себя на части рвать?

Нет, нет и нет! Она недаром
От порожденья своего
Обиды сносит и удары,
Безумства дикие его
С любовью терпит и прощает.
Она своё творенье знает.
Она явила путь ему
И свет сама в него вложила.
В нас, людях, ум её и сила, —
И мы преодолеем тьму.

Как мы ни мелочны сегодня —
Однажды станем высоки.
Пусть в нас побеги преисподней;
Мы вырвем эти сорняки, —
С зубовным хрустом, с кровью, с боем.
Ведь человек по сути — воин.
В борьбе рождён, в борьбе живёт.
В борьбе великой с Бездной-адом.
…Победа с ним шагает рядом,
А впереди звезда зовёт.

…Всё это — не пустое слово.
Средь сонма мнений и идей
Держусь я принципа простого:
Уж если верить — то в людей.
Пускай другие верят в Бога.
Богов различных в мире много.
А каждый человек таков,
Так для рассудка необъятен,
Непостижим, невероятен,
Что стоит дюжины богов.

По мне не слишком-то заметно
Такое отношенье. Но
Святою тайною заветной
Оно живёт во мне давно.
Меж тем, я с видом грозным самым
Сражаюсь с человечьим срамом
И головой о стену бьюсь.
Раскрыться бы — да не умею:
Всё не решаюсь, всё робею…
Быть может, позже научусь.

Мне легче грохотать громами,
Снопами молнии кидать,
Бороться с пошлыми умами,
От ран полученных страдать.
Тебе с людьми ужиться проще.
Ты — как берёзовая роща,
Что дарит отдых и покой.
А я — как небо грозовое.
Я не несу с собой покоя:
Лишь только бой, упорный бой.

...Постой!.. Догадка назревает:
Мы так сдружились оттого,
Что мне покоя не хватает,
Тебе ж — бунтарства моего.
Хотя признать приятно всё же,
Что мы во многом и похожи, —
И это помогло опять.
Так вычитанье и сложенье
Произвели в сердцах сближенье.
А впрочем… Кто же может знать?..


9

Перо, похоже, доигралось.
Ну вот и доверяй вещам…
Немного дописать осталось, —
А после я ему задам!
Я в гневе буен, дик, ужасен,
Для окружающих опасен,
Как буря или камнепад.
…Не веришь? Я и сам не верю.
Но тише! Пусть, по крайней мере,
Другие верят и дрожат.

Порой полезно глянуть мрачно,
Добавить в голос грозный тон.
И коль прикинешься удачно,
То будет очень впечатлён
Тот, кто тебя куснуть пытался.
Так рявкнешь — он и стушевался,
Поймал мандраж и весь вспотел.
Я этим штукам с грозным тоном
Учился у Наполеона.
Вот кто прикинуться умел!

Да он бы мог не разоряться,
И сил на крик не изводить.
Таких и без того боятся.
Куда ж ещё страшнее быть?!
Гроза Европы, император,
Король, протектор, медиатор,
Великий воин и палач.
Я ж — человек миролюбивый,
Сентиментальный, незлобивый;
Хотя при этом и горяч.

Однако мягкостью хвалиться —
Считай, пойти мишенью в тир.
Я — воин. Значит, должен биться.
За всех. За всё. За этот мир.
Сражаться с подлостью и злобой,
С гордыней — тварью узколобой,
С бездушьем, сжавшим в лапе нож,
С неправдой — глупости оплотом,
И с эгоизмом-мироглотом…
Чудовищ всех не перечтёшь.

Они сильны. Да нас-то тоже,
Поди, не в мусоре нашли.
Не сможем драться? Враки! Сможем!
Наш бой — за будущность Земли.
Её терзают монстры эти.
Мы все за боль её в ответе.
А если проиграем вдруг,
То тем на смерть её осудим.
И будем в Вечности не люди:
Пустой и бесполезный звук.

Самою жизнью сделан выбор.
Тут бесполезно спорить с ней.
Всё очень просто: либо — либо.
А значит, надо быть сильней.
И я, и ты, и тот прохожий,
И тот пьянчужка краснорожий,
И тот солдат, — всяк годен в рать.
Лишь нужно с силами собраться,
Поменьше трудностей бояться,
И ясно ставки осознать.

…Увлёкся вновь. Но каждый пишет
О том, что важно для него,
И чем живёт, и чем он дышит.
Уж ты порыва моего
Не осуждай. Во мне всечасно
Царят такие думы властно,
И не выходят из ума.
Не для того пишу об этом,
Чтоб утруждать тебя ответом;
Мысль руку двигает сама.

Ещё скажу, — сие не тайна,
Хоть и не повод к похвальбе:
Письмо написано случайно.
Но не случайно, что тебе.
Не думал я о нём нимало;
Перо ж внезапно набросало
Строфу, потом ещё одну…
Я и не ведал, недалёкий,
Что в их бушующем потоке
Необратимо утону.

Они тянулись, как цепочка, —
Так, что избегалась рука.
В конец строки ложится точка;
Глядь — лезет новая строка.
В такой запарке — не до плана;
Здесь всё написано спонтанно.
Слова текли теснясь, гурьбой.
Летели мысли, словно птицы;
Одна, едва успев родиться,
Влекла другую за собой.

Так у меня всегда бывает.
Какой там труд, какой там план?!..
Как будто с петель дверь срывает
С размаху пущенный таран.
Ни для одной своей поэмы
Я загодя не выбрал темы;
И точно так же — для стихов.
Всегда одно: незримый кто-то
Наскочит вдруг, меня с налёта
Столкнёт в поток, — и был таков.

Подхватит, понесёт теченье, —
Да так, что рвёт из рук весло.
И этот раз — не исключенье:
Нахлынуло и унесло.
Однако кое-что отлично.
Я для себя пишу обычно,
Не для читателей. А тут
Пишу тебе. И мало дела,
Коль сей поэмы неумелой
Другие люди не прочтут.

А коль прочтут, то чем-то встретят?..
Один в письме усмотрит ложь,
Другой — наивность, злобу — третий…
Но ты всегда меня поймёшь.
…Я помню самое начало.
Тогда ничто не предвещало
Столь необычные дела.
…Меня ты разглядела быстро.
И вот уж маленькая искра
Огонь приязни разожгла.

Иной, бывает, ищет друга, —
За зовом зов, за шагом шаг
И за потугою потуга…
И всё никак… И всё никак!..
Я не искал. А друг явился:
С небес в объятия свалился.
Или к нему свалился я?..
Не разберёшь. Да и не надо.
Мы просто оказались рядом,
В соседних точках Бытия.

…И надо бы в граните высечь,
Что наших писем взад-вперёд
Прошло до трёх, примерно, тысяч.
А дружим только третий год.
Когда такая переписка
Не заслужила обелиска,
То я непроходимо туп.
Кому подобное по силам?
Да нынешним ленивцам хилым
И сотня в год развяжет пуп.

А если мы с тобой продружим
Ещё хотя б семнадцать зим —
Глядишь, и двадцать тысяч сдюжим.
Ну что, вперёд? Покажем им!
Письмо к письму, ответ к ответу
Ложиться будут в груду эту,
Всё выше делая её.
И я ей высоты прибавлю,
Когда закончу и отправлю
Письмо случайное своё.


10

Писать ещё не надоело, —
Но я хочу притормозить.
Ведь всё должно иметь пределы;
Нельзя совсем бестактным быть.
Вот пишешь так себе и пишешь,
На строки слово к слову нижешь;
Потом спохватишься, — а там
Уже листов навылетало
На книгу толще «Капитала».
Когда успел?.. Не знаешь сам.

Я от тебя не жду упрёка, —
Но всё же умолкаю, чтоб
Ты отдохнуть могла немного
От этих рифм и этих стоп.
А мне ещё должок остался:
Добраться, как и обещался,
До своевольника-пера.
Задам ему лихую взбучку,
Да и сменю на авторучку.
Видать, пора… Давно пора.

Хотя… Не слишком ли жестоко?
Быть может, дать каналье год
Для испытательного срока?
Да ладно, дам… Пускай живёт!
Беды особой не случилось.
Ну, кой-о-чём проговорилось…
Я в этом сам ему помог.
И коль карать за правду можно,
То, значит, надо неотложно
Отправить и меня в острог.

…Ну что ж… Сказать осталось мало.
Уже пришёл прощанья час.
Стою у самого финала,
Коснуться ленточки страшась.
Она дрожит под ветром, дразнит.
Но лишь порви — и с ней угаснет…
По правде, что угаснет с ней,
Я сам не очень понимаю.
Но только что-то потеряю,
И стану чуточку бедней.

Но я пишу тебе — и, значит,
Пусть так и будет; ведь зато
Ты станешь чуточку богаче
На это… сам не знаю, что.
Однако разобраться надо.
И если разрешишь шараду,
То мне немедля отпиши.
…Давно открыто, что в Природе
Ничто бесследно не уходит, —
Ни влага, ни тепло души.

…Итак, прощай, и будь здорова.
Увы, я с детства не силён
В подборе пафосного слова.
Пусть будет проще завершён
Мой монолог, и покороче.
Дано в часу четвёртом ночи,
Июль… А впрочем, погоди!
Когда держаться нашей даты,
То день пять тыщ шестьсот тридцатый.
Твой неизменно, Мистер Ди.