ДВА СЛОВА О СТРАХЕ СМЕРТИ
В ситуации "или-или" без колебаний выбирай смерть.
Это нетрудно. Исполнись решимости и действуй.
Дзётё Дзинъэмон Ямамото. «Хагакурэ»
Смерть ездит на плечах у тех, кто её боится.
Атархат. «Малая сотня»
В трактатах по самурайскому кодексу бусидо особое внимание уделяется смерти. К ней, как к центру паутины, сходятся все нити долженствования, всё, что касается чести и самого смысла жизни, который в конечном итоге сводится к тому, чтобы умереть. Самураю вменяется в обязанность каждую минуту помнить о смерти, всегда быть готовым к ней и каждый свой поступок совершать так, словно этот поступок — последний в жизни. Утверждается, что без этого не может быть ни подлинной отваги и доблести, ни подлинного уважения к окружающим, ни подлинной преданности, ни подлинного спокойствия и терпения. К смерти надо стремиться больше, чем к жизни, — такой провозглашается постулат.
На первый взгляд это выглядит странно, если не сказать — противоестественно. В самом деле: человек рождается на свет для жизни, а не для смерти. Это так. Но… так ли? Если мы рождаемся для жизни, то почему же тогда неотвратимо движемся к смерти и неизбежно уходим в неё? Однако рождаться ради смерти было бы бессмысленно. Значит, мы рождаемся не ради того, чтобы однажды умереть, и не ради жизни как самоцели. Значит, в этом коротком промежутке между рождением и смертью должно быть что-то такое, что драгоценнее самой жизни и сильнее самой смерти; что-то такое, что делало бы рождение осмысленным, а у смерти отнимало бы право считаться конечным смыслом жизни. Что же это может быть? Только то, по отношению к чему сами жизнь и смерть могут рассматриваться как нечто конкретное. Я имею в виду человека.
В жизни как самоцели смысла нет, — иначе человек мог бы рождаться чем угодно, только не человеком. Даже у сорной травы есть смысл существования; что же говорить о людях? И смысл нашего существования — во всяком случае не разрушение: эволюция стремится к совершенствованию, а не к угасанию, и Природа не создаёт себе супостатов, разрушителей. Цель существования человечества в целом и каждого человека в отдельности — созидание; то, что можно обозначить таким простым, и в то же время бесконечно ёмким словом «добро».
Природа создала нас людьми, — и это значит, что для того, чтобы оправдать смысл своего существования, нам надо людьми быть. Казалось бы, как можно не быть человеком? Все мы люди, биологически это не подлежит сомнению. Но я говорю не о совокупности биологических факторов. Наша физиология предназначена для того, чтобы быть слугой у чего-то большего, чтобы быть его инструментом. Что наше тело без внутреннего содержания? Пустая оболочка; меньше, чем овощ. Не оно делает нас людьми. Ими нас делает наша внутренняя сущность, для которой тело, повторю, не более, чем инструмент, второстепенный придаток. Оно необходимо, и его надо по возможности беречь; но в то же время следует помнить, что сам человек — это нечто большее, чем груда мяса и костей.
«Выжить» и «остаться человеком» — совершенно разные вещи. Выжить старается и собака, и последняя тля. Выживание стоит на первом месте в системе ценностей животного мира. Но если такую же в точности систему ценностей будет исповедовать и человек, то зачем ему тогда было вообще подниматься с четверенек? Его первостепенные ценности — познание мира и созидание, вершение добра. Без этого он ничем не отличается от зверя. Без этих ценностей его жизнь не имеет смысла. Если он предаст их, отречётся от них, то это будет для него равносильно смерти. Это будет даже хуже, поскольку в нём умрёт нечто большее, чем тело. Я назвал бы это моральной смертью.
Опасность двух смертей — физической и моральной — постоянно присутствует в нашей жизни. Или в двух аспектах нашей жизни, — опять же физическом и моральном. И вот что интересно: идея бессмертия актуальна только для одного из этих аспектов, — для морального. Физическая смерть неизбежна; мы обречены ей. Даже идея реинкарнации здесь не утешает, — ведь нынешний человек, нынешняя личность в нынешнем уникальном теле действительно уходит безвозвратно. И ничем нельзя его удержать. А вот в моральном плане бессмертие возможно. И для того, чтобы его достичь, нужно понимание того, что ты — человек, нужны совесть и сила души. Здесь физическая смерть — не смерть; если ты не позволил себе умереть морально, то смерть тела уже ничего не меняет. Человек жил, и человек не умер. А то, что погибло тело, эта одежда души, её инструмент, так это — дело житейское. И вообще, можно ли назвать разумным (да и вообще адекватным) того, кто губит себя, стараясь спасти одежду, — которую, кстати говоря, в принципе невозможно сохранить на бесконечно долгий срок?
Но ведь таких очень много. Изначально каждый из нас таков. Для того, чтобы научиться понимать разницу между человеком и его упаковкой-телом, надо многое осознать, надо пожить; а вообще, хорошо бы получить соответствующее воспитание. В нас сильны животные инстинкты; и надо, как минимум, научиться различать, когда стоит следовать им, а когда имеет смысл пойти наперекор. Огромная проблема людей состоит в том, что они как будто не до конца осознают, что значит «быть людьми». Они позволяют звериным инстинктам управлять собой. Внешне оставаясь людьми, а по образу жизни всё больше отдаляясь от Природы, они ведут животную жизнь, — как бы парадоксально это ни звучало. И в таком образе жизни ясно вырисовывается печальный факт, который можно описать следующей фразой: «Зверь сожрал человека». Однако здесь я имею в виду вовсе не то, что определяется словом «зверство». Зверство, как его принято понимать, — т.е. злоба и жестокость, переходящие все мыслимые границы и превращающиеся в патологию, — животным как раз не свойственно. Это клевета на них. Я говорю о ситуации, когда человек утрачивает себя, идя на поводу у инстинктов, даже далёких от агрессии. К примеру, у инстинкта выживания, самосохранения.
Страх смерти, — вот выражение этого инстинкта. «Выжить любой ценой» — этот принцип убивает вернее пули, яда и гильотины вместе взятых. Потому что есть цена, которую нельзя давать за жизнь; есть то, что много дороже жизни. Это сам человек. Человек, которого не нужно путать с его в любом случае смертной оболочкой.
Казалось бы, инстинкт выживания — действительно базовый инстинкт, на котором (или вокруг которого) в основном и строится человеческий образ жизни. Простой пример: чтобы выжить, надо есть, а чтобы есть, надо зарабатывать на пропитание. Методы зарабатывания могут быть разными: один трудится на заводе, другой играет на бирже, третий просит подаяние, четвёртый грабит, пятый охотится и собирает корешки; однако каждый из них так или иначе живёт своими трудами. Заморить себя голодом — это уже самоубийство, которое никак не назовёшь естественным явлением. Никак? А вот и промах. В Природе подобное явление хоть и редко, но встречается. Так, самки некоторых видов головоногих в период заботы о своей кладке не выходят на охоту и, соответственно, не питаются. Для них это заканчивается гибелью. Значит, даже в животной среде вопрос пропитания не всегда бывает первостепенным. И вопрос выживания особи оказывается (в приведённом примере и во многих других случаях) менее важным, чем вопрос выживания вида. Другой пример: чтобы выжить, надо бежать от опасности. Но даже животные, бывает, в критической ситуации идут на смерть, — скажем, опять же защищая потомство. Выходит, даже у них есть нечто, что дороже жизни. Тем более трагична и нелепа ситуация, когда человек не находит в себе мудрости понять и сил признать, что жизнь — это ещё не всё, и что она не является абсолютной ценностью. Такой человек, опустившийся ниже животного уровня, — насколько заслуженно может он носить звание человека?
Я вовсе не ставлю здесь своей целью подвергнуть человека как такового уничижению. Напротив. Меня огорчает именно то, что такое поистине великое существо позволяет страху управлять собой; то, что это существо, стоит ему почувствовать запах смерти, превращается во что-то жалкое, скулящее, — внутренне или в голос, — и способное ради выживания обречь себя на нечто более страшное, чем гибель тела.
Но остановимся и подумаем над вопросом, сформулированным предельно просто и чётко: надо ли бояться смерти? Ответ может быть только один: надо. Но в известных пределах. Страх смерти — явление естественное, и глупо его стыдиться или бравировать его отсутствием. Человек рождается всё же для того, чтобы жить, — а значит, смерть нежелательна (по крайней мере, до наступления старости, когда смерть становится естественным завершением существования одряхлевшего тела). Следовательно, её надо беречься, по возможности избегать. Даже слово «бояться» тут не вполне подходит. Правильнее было бы сказать «опасаться», «не желать умереть». Нужно понимать нежелательность смерти умом, не позволяя чувству страха затуманить мозг. Безотчётный ужас оставим телу, которое боится в любом случае и обычно демонстрирует свой страх на уровне физиологических реакций. Человек же, повторю ещё раз, представляет собою нечто большее, чем тело. Следует сознавать, что хотя страх смерти, в общем, естествен, он, как и всё прочее, естествен только до определённых границ. Всё хорошо в меру, — и страх смерти тоже.
При утрате меры в этом страхе для личности наступает своеобразный моральный коллапс. Восприятие и, соответственно, поведение человека концентрируется вокруг одной-единственной задачи: спасти жизнь. На мой взгляд, это — род безумия. Хотя человек, находящийся в таком состоянии, может совсем не выглядеть безумцем. Наоборот: он может чётко мыслить и очень здраво рассуждать. Но такое здравомыслие — это здравомыслие на уровне «Я голоден; следовательно, нужно съесть то, что удастся найти, — даже если это окажется другой человек». «Голод — пища». Железная логика, здравомыслие высшей пробы… казалось бы. На деле же — чистейшая психопатия, невменяемость в действии. Почему? Потому что даже в случае такой простейшей логической цепочки, как «голод — пища», нужны определённые границы для её воплощения на практике. То же самое и в отношении страха смерти.
Я рассматриваю здесь моральный аспект этого страха. Но ведь моральный его аспект неразрывно связан с аспектом практическим, т.е. собственно с поступками, которые из этого следуют. Иначе говоря, если человек позволил страху захватить контроль над собой, если этот страх превратился в доминирующую мотивацию его поступков, — иначе говоря, если нарушены естественные границы, о которых говорилось выше, — то чем это можно назвать, как не психическим отклонением, болезненной фобией? Да, именно так: я считаю, что слишком бояться смерти — ненормально. А чего можно ожидать от человека, который под воздействием такой серьёзной идеи-фикс, как стремление выжить любой ценой (именно любой ценой!), теряет способность адекватно оценивать ситуацию, перестаёт видеть себя и других, забывает о совести?
Чего же можно от него ожидать? Обычных поступков, подобных тем, которые мы постоянно видим вокруг. Обычных для нашего безумного общества, для той бурлящей мешанины из идей, идеалов, страстей, пороков, эмоций, мыслей и действий, которую представляет собой человечество. В мире много зла, — это не подлежит сомнению вследствие своей очевидности. Откуда же берётся зло? Оно не растёт на деревьях и не течёт из земли. Его вершат люди, — существа, наделённые интеллектом и свободой воли. Люди, при всех своих благих достоинствах и задатках и при всём своём блестящем потенциале обуреваемые сонмом тёмных страстей и снедаемые множеством пороков. Любое мало-мальски трезвое религиозное или философское учение основной — или одной из основных — задачей ставит себе борьбу со злом, гнездящемся в самом человеке. Это закономерно. А если подумать, то окажется, что страх смерти, который не является пороком, губит человека ничуть не менее основательно. Подчеркну: губит человека. Не тело, не набор анатомических фрагментов организма, а то основное, без чего этот набор фрагментов — не более чем труп. Уродует душу.
Нелепо было бы утверждать, что страх смерти есть тот источник, из которого проистекают все людские беды. Однако же хотя и не все, но многие. Если кто-то более всего дрожит за свою шкуру, если он превратил сохранение оной шкуры для себя в самоцель, если страх расстаться с жизнью лишает его разума и напрочь отшибает совесть, то чего не сделает он ради собственного спасения? Он сделает что угодно.
Сколько преступлений совершается ради этого? Им нет числа. О лжи и обмане я даже не говорю. Но сколько людей было оклеветано трусами и мерзавцами ради того, чтобы избежать опасности? Сколькие были погублены вот так? Это ли не форма убийства? Своя жизнь оплачивается чужой. Сколько из таких же соображений было совершено и продолжает совершаться предательств? И предательств не только по отношению к убеждениям или, скажем, отдельным людям, что нередко ломает этим людям жизнь, но и таких предательств, следствием которых становятся многочисленные человеческие жертвы? Обратившись к истории, легко найти подтверждения этому. Сколько городов во время войн и осад пали из-за предательства? Один или несколько трусливых подлецов, спасая свои драгоценные жизни, впускают неприятеля в город, иногда обрекая этим его население на поголовное или почти поголовное истребление… Впрочем, не обязательно город. Вспомним хотя бы битву у Фермопил. А сколько битв было проиграно из-за трусов, ударявшихся в панику и увлекавших других в бегство с поля боя? А сколько различных повстанческих и партизанских отрядов было разгромлено из-за трусливого предательства, сколько движений сопротивления было подавлено? Сколько заговоров было раскрыто, с последующей казнью их участников? Я не утверждаю, что заговор — это хорошо. Я утверждаю, что обменивать свою жизнь на жизни своих товарищей аморально и преступно в любом случае. Но между трусостью и предательством, конечно же, далеко не всегда можно поставить знак равенства. Обратимся к поступкам иного характера. Сколько приказов в различных армиях не выполнялось и не выполняется из-за страха исполнителей погибнуть? Сколько подлостей совершается в мирное время под давлением угроз или из стремления избежать наказания, — даже не обязательно смертельного? Сколько, наконец, рук не было подано утопающим, скольким людям было позволено погибнуть в огне, хотя их можно было спасти? Да что там, — за скольких беззащитных никто не вступается на улице из банального (но мощного!) страха получить от хулиганов нож под ребро? А сколько?.. Сколько?.. Сколько?.. Да без счёта! Список можно продолжать и продолжать.
Заглянем теперь на другую сторону баррикады. Зададимся вопросом: кого во все века почитали как героев, кого прославляли и за что? Как правило, тех, кто, не поддавшись страху, боролся, и нередко (а может быть, и в большинстве случаев, — если отбросить чисто сказочные сюжеты) погибал, спасая родину, свой народ, единомышленников, родной город или селение, друзей, семью, и так далее, и так далее. Не будем далеко ходить за примерами: обратим взоры на Российскую историю. Кто из этих двоих пользуется всенародным уважением, в отличие от другого, заклеймённого презрением, — Иван Сусанин или Твердило Иванкович? Вопрос для учащихся средних классов, не правда ли? Люди, даже перед лицом смерти не отрекающиеся от своих принципов и убеждений, всегда были и останутся образцами того, каким должен быть настоящий человек. Таких уважают даже враги; а в христианстве мученики, погибшие за веру, даже причисляются к лику святых. О людях, погибших, защищая любовь, слагают песни и пишут трагедии (как, впрочем, и о других героях). Примеры такого рода тоже можно нанизывать долго. Но чего проще: кому ставят памятники, — трусам, покупающим себе жизнь ценою чужих жизней, или тем, кто умирает за других? Какие ещё могут потребоваться комментарии?
Как видим, есть нечто гораздо более драгоценное, чем жизнь. И это даже не честь, как её принято понимать, но сама человечность. Нормальное отношение к людям и ко всему окружающему вообще. Элементарное понимание того, что жизни других людей дороже твоей собственной жизни. Понимание, что идеалы или великие идеи, не стоящие того, чтобы отдать за них жизнь, — просто пустышки, а кто не умеет отдать жизнь за подлинные идеалы и подлинно великие идеи, тот, быть может, и сам — пустышка, в сравнении с которой навозный жук достоин гораздо большего уважения. Понимание, что наш мир заслуживает не только того, чтобы ради него жить, но и того, чтобы ради него умереть.
Я не призываю стремиться к смерти. Я просто говорю, что если бы люди лучше умели преодолевать страх смерти, то самих смертей больше бы не стало (всё равно каждый из нас однажды умрёт), а вот зла и бед под небом значительно поубавилось бы. Конечно, на это можно возразить так: «Некто, пусть даже струсив и поступив неблаговидно, но зато избежав смерти, тем самым сохранит себя для будущего, и ещё принесёт много пользы людям». Ой ли?.. Что ж это будет за человек? Если у него всё-таки есть совесть, то весьма вероятно, что остаток жизни ему придётся прожить под гнётом чувства вины и стыда, что может породить определённые комплексы и даже психические расстройства. На многое ли он будет годен? Впрочем, я, опять же, акцентирую своё и ваше внимание не на практической полезности индивидуума обществу и миру (хотя, безусловно, и это важно), а на возможности остаться человеком нравственно, прежде всего сохранить здоровой душу. Если же с совестью у этого индивидуума проблемы, то в малодушии, в потакании трусости и вытекающей из неё подлости он наверняка увидит прекрасный способ разрешать жизненные проблемы и, вероятнее всего, будет с успехом пользоваться им и дальше, да ещё научит тому же своих детей. И в первом, и во втором случае человек окажется как бы надломанным, внутренне изуродованным; во втором случае даже, если угодно, — «с гнильцой». Чего хорошего можно от него ожидать? И какова в бедах общества доля зла, являющегося следствием вот таких человеческих надломов и такого гниения душ? Думаю, эта доля весьма велика.
Итак, я не воспеваю стремления к смерти. Но в качестве альтернативы имеет смысл чуть подробнее остановиться на самурайской точке зрения на проблему.
Несколько цитат:
«Самурай должен прежде всего постоянно помнить — помнить днем и ночью, с того утра, когда он берет в руки палочки, чтобы вкусить новогоднюю трапезу, до последней ночи старого года, когда он платит свои долги — что он должен умереть. Вот его главное дело. Если он всегда помнит об этом, он сможет прожить жизнь в соответствии с верностью и сыновней почтительностью, избегнуть мириада зол и несчастий, уберечь себя от болезней и бед, и насладиться долгой жизнью»
«…если он живет лишь сегодняшним днем и не думает о дне завтрашнем, так, что стоя перед господином и ожидая его приказаний, он думает об этом как о своем последнем мгновении, а глядя в лица родственников он чувствует, что никогда не увидит их вновь, тогда его чувства долга и преклонения будут искренними, а его сердце будет исполнено верности и сыновней почтительности»
«И верхи, и низы, если они забывают о смерти, склонны к нездоровым излишествам в еде, вине и женщинах, поэтому они умирают преждевременно от болезней печени и селезенки, и даже пока они живы, болезнь делает их существование бесполезным. Но те, у которых всегда перед глазами лик смерти, сильны и здоровы в молодости, а поскольку они берегут здоровье, умеренны в еде и вине и избегают женщин, будучи воздержанными и скромными во всем, болезни не иссушают их, а жизнь их долга и прекрасна»
«…если самурай идет в битву, совершает отважные и величественные поступки и покрывает славой свое имя, то это только потому, что он настроил свое сердце на смерть».
Все вышеприведённые цитаты взяты из трактата Юдзана Дайдодзи «Будосёсинсю». А вот кое-что из трактата Дзётё Дзинъэмона Ямамото «Хагакурэ»:
«Если каждое утро и каждый вечер ты будешь готовить себя к смерти и сможешь жить так, словно твое тело уже умерло, ты станешь подлинным самураем. Тогда вся твоя жизнь будет безупречной, и ты преуспеешь на своем поприще»
«…в любом случае избежать позора нетрудно — для этого достаточно умереть. Добиваться цели нужно даже в том случае, если ты знаешь, что обречен на поражение. Для этого не нужна ни мудрость, ни техника. Подлинный самурай не думает о победе и поражении. Он бесстрашно бросается навстречу неизбежной смерти. Если ты поступишь так же, ты проснешься ото сна»
«Тот, кто заранее не решился принять неизбежную смерть, всячески старается предотвратить ее. Но если он будет готов умереть, разве не станет он безупречным?»
«Расчетливые люди достойны презрения. Это объясняется тем, что расчеты всегда основываются на рассуждениях об удачах и неудачах, а эти рассуждения не имеют конца. Смерть считается неудачей, а жизнь — удачей. Такой человек не готовит себя к смерти и поэтому достоин презрения»
«…Путь Самурая подразумевает практику смерти изо дня в день: размышления о событиях, которые могут привести к ней, представление самых достойных способов умереть и решимость достойно встретить смерть. Хотя практиковать смерть таким образом очень трудно, если человек пожелает этого, ему это окажется под силу»
«Поскольку смерть всегда рядом, нужно прилагать усилия и действовать без промедления»
«Созерцать неизбежность смерти следует ежедневно. Каждый день, когда тело и ум пребывают в покое, нужно представлять себе, как тебя пронзают стрелами, убивают выстрелом из ружья, протыкают копьем или разрубают мечом. Каждый день нужно воображать себе, как ты погибаешь в горящем здании, как тебя уносят огромные волны, поражает молния или присыпает обломками каменных стен во время землетрясения. Каждый день нужно переживать падение с высокой скалы, смерть в результате болезни или самоубийство после смерти хозяина. Каждый день без исключения нужно считать себя уже мертвым»
Всё это хорошо для воина. Если же «примерить» эти рекомендации на обычного человека, то в них, безусловно, обнаружатся некоторые перегибы. К примеру, хотя ты и знаешь, что в конце-концов всё равно умрёшь, всё же каждый день считать себя уже мёртвым — это слишком. Но не надо забывать о том, что смерть — неотъемлемая часть жизни; и если все мы учимся жизни, то учиться смерти тоже было бы полезно. Так сказать, «практиковать смерть». Помимо избавления — хотя бы частичного — от страха, это помогло бы лучше понять и трезвее оценить жизнь, пересмотреть свою систему ценностей. Полагаю, что такой пересмотр вероятнее всего дал бы объективно положительный результат. Перечислять всё полезное, что несут в себе процитированные рекомендации, не имеет смысла, — ибо такого большинство. Взять хотя бы совет воспринимать каждое мгновение своей жизни как последнее. Ведь это значит — наслаждаться каждым своим движением, каждым глотком воздуха, видом простого зелёного листка или падающей снежинки. Здесь уж сумеешь оценить эти простые радости как подлинные и естественные наслаждения, никогда ими не пресытишься и не отправишься искать извращённые удовольствия, в надежде «встряхнуть» пресыщенную или огрубевшую психику. Это значит — каждое дело делать как последнее в жизни, всегда быть старательным и ответственным. Это значит — относиться к себе взыскательно, стараясь ничем себя не запятнать. Это значит — на каждого человека смотреть так, словно видишь его в последний раз, и, может быть, наконец-то суметь оценить его по достоинству. Мне думается, что никому не помешало бы уметь смотреть на жизнь вот так.
Впрочем, можно взглянуть на всё это и шире. Если подумать, то не окажется ли каждый из нас воином? Разве жизнь сама по себе — не постоянная борьба, не битва? Битва с бедами, неприятностями и неприятелями, битва с болью, битва с соблазнами, битва с самим собой, наконец? Тогда самурайские рекомендации становятся вдвойне актуальными и ценными.
Конечно, не следует превращать смерть в культ. Это было бы другой крайностью, и было бы вредно, как и всякое излишество. Нездоровое, маниакальное стремление к смерти, как и нездоровый, на уровне фобии, страх перед ней, ни к чему хорошему привести не может. Нужно просто трезво смотреть на вещи, понимать цену жизни и цену смерти. Однако же, кроме всего прочего, всякому пошло бы на пользу сделаться немного самураем, с его отношением к смерти и долженствованию. Главное здесь — не ошибиться в выборе долженствования. Но в этом, опять же, может очень помочь правильное отношение к смерти. Оно избавит от того, что я назвал бы «психологическим наркотиком страха», позволит взглянуть на себя и на мир ясными глазами. А это жизненно (!) важно. Не только для того, кто смотрит, но и для тех, на кого он смотрит.
Смерть — часть нашего мира и нас, и сама по себе она не может быть злом, как не является злом снос обветшавшего и непригодного для проживания дома. Это — благо. Но для того, чтобы благо было благом, надо дать ему такую возможность. А для этого, в свою очередь, нужно его понять, увидеть открытыми глазами. Может быть, кому-то это покажется диким, но смерть нуждается в нашем понимании, — нуждается, подобно человеку. А уж нас-то, людей, мало кто понимает так, как она. Не только насущная необходимость, но и элементарная порядочность велит нам ответить ей тем же. Разве это не будет справедливо?