Всемогущий булыжник,
или
Чудо веры
— Видишь суслика?
— Нет.
— И я не вижу. А он есть.
Х/ф «ДМБ»
Вера творит чудеса.
Знакомая всем формулировка, которая, будучи вынесена в самое начало текста, звучит как анонс. Теперь можно уже практически не сомневаться, что речь пойдёт о вере, её важности, необходимости и великой силе, — и почти наверняка, с примерами того, как она всё меняет для человека и какие удивительные вещи происходят благодаря ей.
Да уж, что и говорить: предположение не из самых оригинальных, не требующее от читателя ни особой искушённости в построении логических умозаключений, ни развитой фантазии. Анонс выходит скучноватым, — учитывая, какое количество историй о чудесах, творимых верой, было за многие века изложено в благочестивых книгах различных религий, рассказано с кафедр, амвонов, минбаров, пересказано друг другу верующими и не очень обывателями. Право слово: даже чудеса, если их предлагать в чрезмерном количестве, перестают удивлять и вызывать трепет. Поэтому гораздо интереснее было бы предположить, что вступительная фраза скрывает за собой какой-то подвох, предвещает какой-то неожиданный смысловой поворот. А может, речь пойдёт о разоблачении и опровержении таких чудес? Впрочем, это было бы не менее банально и скучно, чем их прославление.
Так что же всё-таки?.. Да ничего такого, что претендовало бы на оригинальность. Прав окажется тот, кто сделает первое, само собою напрашивающееся предположение. Речь действительно пойдёт о чудесах веры. Точнее говоря, об одном из её чудес.
Сразу же хочу призвать читающих эти строки верующих не спешить одобрять автора, а скептиков — не спешить его осуждать. Ибо ещё большой вопрос — что есть чудо? Для одних это — сверхъестественное провидение будущего, оживление мёртвого или огненный град с небес на вражеские полчища; для других — приход любви или рождение прекрасного произведения искусства; а третьи и о хорошей погоде скажут, что она — просто чудо. И ведь ни с кем из них не поспоришь. Потому что определение, что является чудом, а что нет, всегда субъективно. Можно попытаться дать объективное определение, вроде «Чудом следует считать явление или событие, имеющее сверхъестественный источник и произошедшее вопреки законам Природы». Однако же законы Природы изучены ещё не настолько глубоко, чтобы в каждом конкретном случае иметь возможность судить о том, соответствует ли произошедшее им или имеет сверхъестественные причины. Если многое из того, что ранее считалось сверхъестественным, теперь уже объяснено научно, то вполне вероятно, что и прочие чудеса в дальнейшем получат научное объяснение. И тогда они уже не будут чудесами. С другой стороны, всегда найдутся люди, которые не захотят признать этих объяснений, или же будут упорно выискивать и объявлять чудесами какие-то явления, до понимания которых наука ещё не доросла. Ну а поскольку наука не всеведуща и никогда таковой не будет, то и почва для веры в чудеса — для желающих — тоже никогда не исчезнет. То есть в таком контексте попытки дать чуду объективное определение мало чем могут помочь.
Исходя из субъективности определения чуда, возникает закономерный вопрос: что считает чудом автор этих строк? О чём он собирается здесь говорить?
Прежде всего подчеркну, что речь пойдёт не о вере в чудо, а о чуде, свершающемся в результате веры. Что же это за чудо? Первое, что приходит на ум, это неожиданное выздоровление неизлечимо больного человека. Такие случаи были зафиксированы, — когда медицина оказывалась бессильна, и больного спасала вера и молитва. Но при всей видимой чудесности, у этого могут быть и другие объяснения: самовнушение и мобилизация неизвестных внутренних резервов организма, активизация каких-то скрытых энергетических влияний и т.п. Иначе говоря, это подходит под категорию «пока ещё научно не объяснено».
Что же тогда? Не углубляясь в дальнейшие рассуждения, просто дам ответ, — хотя он, возможно, и прозвучит странно. Таким чудом я считаю потерю разумом возможности к анализу фактов и их объяснению.
Кому-то и это покажется банальным. Ведь критики чудес всегда говорили об этом. Вера в чудо по определению не предполагает возможности рационального объяснения оного; следовательно, способность к анализу оказывается не у дел. Да, это так. Но лишь относительно. Во что один верит, как в чудо, тому другой ищет рациональное объяснение, — и находит. Или, по крайней мере, кто-то имеет шанс найти его в будущем. Я же говорю о ситуации, когда вера делает опровержение принципиально невозможным. Ни для кого и никогда.
Можно спросить: как это возможно, чтобы вера одного делала абсолютно несостоятельными мыслительные способности другого? Ведь если предположить, что любое чудо может быть рано или поздно объяснено научно, то развенчание каждого из них должно выбивать у веры почву из-под ног. Ну а если некоторые верящие в чудо принципиально не пожелают признать ясных научных объяснений, то такое отрицание очевидного будет уже только их проблемой.
Так-то оно так. Но…
Дискуссии о приоритете веры над разумом ведутся до сих пор, — хотя уже и не так активно, как когда-то. Объясняется такое затухание тем, что под давлением научных фактов вера постепенно сдаёт свои позиции. И это вполне понятно. Тут даже не нужно быть учёным, философом или понаторевшим в логических дискуссиях человеком. Достаточно спросить себя: где бы сейчас было человечество, если бы оно руководствовалось более верой, чем разумом? Вероятно, оно ещё ютилось бы по пещерам, а огонь получало бы только благодаря молнии, ударившей в ближайшее дерево. Я не говорю, что плоды разума всегда благи. Они бывают и страшными. Я говорю, что сегодняшнее человечество, со всеми его плюсами и минусами, обязано своим существованием в гораздо большей степени разуму, чем вере. А уж сколько «сверхъестественного» было развенчано и объяснено по ходу научного прогресса… Казалось бы, разум безусловно побеждает. Однако же существует, как минимум, одна ситуация, когда он оказывается трагически бессильным, и вера берёт верх, нанося ему сокрушительный удар.
Эта ситуация возникает тогда, когда заходит речь о вере во всемогущее существо. Например, такое, как Бог современных монотеистических религий. Кстати говоря, именно идея такого существа считается наивысшей точкой развития религиозной мысли человечества. На это трудно что-либо возразить. Похоже, это и вправду высшая точка, — и она же точка конечная. Потому что ничего более поражающего воображение, чем абсолютное всемогущество, придумать уже невозможно; а мысль, будь она религиозная или какая угодно ещё, на этом рубеже умирает.
Хочу сказать сразу, что не ставлю тут себе целью раскритиковать какую-либо из монотеистических религий. Точно так же не собираюсь и доказывать несуществование всемогущего Бога. Хотя бы уже потому, что доказать его несуществование — или опровергнуть существование — невозможно. В самой идее всемогущества заключена идеальная защита от критики: создаются условия, когда главный инструмент критики, разум, лишается какой бы то ни было опоры, и оказывается не в состоянии найти и представить решающий довод в свою пользу. Такого довода попросту нет.
Его нет потому, что в подобной дискуссии любой, без исключения, разумный довод отметается простым утверждением о том, что так-де угодно всемогущему существу. И сие — не просто болтовня упёртых фанатиков, как любят говорить некоторые, а именно то, что естественным образом вытекает из идеи всемогущества. Как это выглядит, я наглядно продемонстрирую ниже. Пока же скажу, что это — настоящее чудо: сделать абсолютно беспомощным критический разум. И не только его, но и разум его оппонента-верующего. Ведь этот второй разум практически отключается. Он не может — и не хочет, и не может, даже если бы захотел — опровергнуть для себя идею всемогущества; и при этом он избавлен от необходимости доказывать свою точку зрения. Не только потому, что просто верит, но и потому, что доказать её так же невозможно, как и опровергнуть. Слова о воле всемогущего существа — не доказательство, и даже не довод, а просто голословное утверждение. Но оно оказывается сильнее всех рациональных доводов. И два разума — утверждающий и опровергающий — гаснут, как две спички в вакууме. Ну не удивительно ли?
Однако это ещё не всё. Есть у данной идеи и другое замечательное свойство: её универсальность в смысле приложимости к чему угодно. Да, именно так: к чему угодно. И вот это — отдельное чудо, поистине достойное изумления. В совокупности же с первым чудом (способностью нейтрализовывать разум) оно просто потрясает. Говорю это без иронии. Меня лично потрясает. Потрясает хотя бы уже самый факт того, что многотысячелетнее развитие религиозной мысли человечества, породившее огромное количество разнообразных концепций, многие из которых были очень глубокими, мудрыми и выдающимися по своей моральной наполненности, в итоге произвело идею, способную просто смахнуть всё это, как почти невесомые хлебные крошки с гладкого стола. Смахнуть и все плоды эволюции религии, и все плоды работы разума. И самое главное — что этой смахивающей метёлкой, как и было отмечено, может стать что угодно.
Я имею в виду следующее. Вот речь идёт о неком «всемогущем существе». А что оно такое? Бог какой-нибудь из монотеистических религий? Да ладно, к чему подобные сложности? Оставим Бога, какой бы религии он ни принадлежал, в покое. Зачем изобретать незримое существо, спорить о его теоретической антропоморфности, снабжать его различными атрибутами и создавать целые мифологии в качестве его биографии? Всего этого не нужно. Достаточно будет просто протянуть руку и взять первое, на что наткнутся пальцы.
Выходим на улицу, нагибаемся и, не глядя, подбираем первый попавшийся булыжник. Затем объявляем его всемогущим. Готово. Величайшее чудо свершилось. Мы имеем перед собой всемогущее существо, — и пусть кто-нибудь попробует доказать, что это не так. Все его усилия заранее и безусловно обречены на провал.
Звучит не так уж смешно, как может показаться поначалу. Наглядный пример легко поможет убедиться в этом. Представим себе ситуацию, когда я защищаю идею всемогущества поднятого мною на улице булыжника, а некий оппонент пытается её опровергнуть.
Я: — Этот булыжник всемогущ. Он создал наш мир и нас, и ничто под небом не вершится без его изволения.
Оппонент: — Звучит странно. Ведь это обычный камень, каких много валяется на земле.
Я: — Это ты так думаешь. На самом же деле это — великое всемогущее существо, принявшее облик простого камня.
Оппонент: — С чего ты это взял?
Я: — Но ведь кто-то же создал мир. Он не мог появиться сам. Посмотри, как он прекрасен, и как мудро устроен. Только глупец может думать, что всё это как-то создалось само. И я верю, что его, как и нас с тобой, создал всемогущий булыжник.
Оппонент: — А где доказательства?
Я: — Тот факт, что мир существует, и что мы с тобой живём в нём, — это ли не лучшее доказательство? А множество чудес, совершённых и совершаемых ежедневно этим булыжником, разве не являются свидетельством его всемогущества?
Оппонент: — Но почему именно его?
Я: — Потому что его. Чьего же ещё? Он всеведущ и всемогущ, он всё создал и всем управляет.
Оппонент: — Но мною он не управляет. Ведь я в него не верю, — и если бы он был всемогущим, то заставил бы меня поверить.
Я: — Ты рассуждаешь о всемогущем существе, применяя человеческую логику. Это нелепо. Ну подумай сам. Если ты не веришь в него, то это может значить одно из двух: либо он дал тебе свободу выбора, — что свидетельствует о его великой благости, — либо же он сам пожелал, чтобы ты в него не верил.
Оппонент: — И зачем ему это нужно?
Я: — Мы не можем знать замыслов всемогущего существа. Пути его неисповедимы. И роли, уготованные нам в его планах, ведомы только ему.
Оппонент: — Так я над собой не властен? Моими мыслями и поступками управляет вот этот булыжник?
Я: — Безусловно. Если ему это угодно. А может быть, ему угодно было дать нам свободу воли. Тогда мы действуем сами. Но, в любом случае, мы этого так никогда и не узнаем.
Оппонент: — А вот я сейчас возьму его и зашвырну в кусты. Что тогда?
Я: — Он поразит тебя молнией. Или покарает как-нибудь иначе, — прямо сейчас, или, возможно, завтра, или позднее. Или вообще не покарает, — ведь он милостив.
Оппонент: — Или не покарает потому, что это — обычный булыжник, который ничего не может.
Я: — Нет, он всемогущ. И если он позволит тебе зашвырнуть его, то сие будет означать, что ему это зачем-то нужно.
Оппонент: — Ну а если я вообще разобью, раскрошу его?
Я: — А сможешь ли ты быть уверен, что ты действительно это сделал? Булыжник может позволить тебе возомнить, что ты это сделал, а мне — что я это видел. Он всемогущ, и для него это не составит труда. А на самом деле с ним ничего не произойдёт. Или пусть даже тебе это удастся; всё равно ты не сможешь ему повредить. Он просто перенесёт свою всемогущую сущность в какой-нибудь другой камень. Ты спросишь «Зачем?». Я отвечу: мы не можем знать. Может быть, для того, чтобы дать тебе возможность определить твою дальнейшую судьбу: пойдёшь ли ты по благой стезе, или обречёшь себя на кару. А может, это станет воплощением какого-то иного его замысла, для коего ты послужишь инструментом.
Оппонент: — Зачем всемогущему существу инструменты? Оно могло бы сделать что угодно, просто пожелав этого.
Я: — Мы не можем знать. Человеческий разум не способен подняться до понимания таких вещей.
Оппонент: — Но ведь это же нелепо.
Я: — С твоей, жалкой, человеческой точки зрения.
Оппонент: — Ну хорошо. Подойдём с другой стороны. Пусть мой разум мелок и неспособен понимать глубокие вещи. Однако есть научные данные. Они не дают нам никаких указаний на то, что мир был создан твоим булыжником. Напротив: есть данные, что мир, который мы знаем, появился в результате естественной эволюции нашей планеты и возникших на ней природных условий. Мы с тобой, как и человечество в целом, тоже являемся продуктом эволюции. А вот о всемогуществе данного булыжника, как и вообще о существовании где-то кого-то всемогущего, наука не говорит ничего. Просто нет ни одного доказанного факта, который бы подтверждал что-либо подобное. Что ты возразишь на это?
Я: — Посмеюсь. Ну можно ли серьёзно относиться к подобным доводам? Ты постоянно упускаешь из вида то обстоятельство, что мы говорим о всемогущем существе. Оно не хочет, чтобы наука доказала его существование, — и все учёные мира никогда не смогут найти ни одного доказательства, сколько бы они ни рыли носом землю. Может быть и ещё проще: наука, со своим примитивным инструментарием и хромой методологией, просто неспособна проникнуть на столь высокие уровни бытия, как тот, на котором можно убедиться в существовании всемогущего существа. С другой стороны, если булыжник пожелает, то уже завтра факты и доказательства обрушатся на науку лавиной. И ей ничего не останется, как признать его существование и всемогущество. Понимаешь? Булыжник всемогущ, — и он сам управляет наукой и всеми твоими учёными, и сам решает, что им узнать и когда, и узнать ли вообще. Может быть, научные эксперименты и приборы даже способны всё доказать. Но поскольку булыжнику это не нужно, то приборы выдают те данные, а эксперименты дают те результаты, которые соответствуют его воле. Для него это ничего не стоит. Если он пожелает, то дважды два будет пять. Поэтому наука совершенно бессильна. Она видит лишь то, что он хочет, чтобы она видела.
Оппонент: — И опять же, для чего ему отводить ей глаза?
Я: — И опять же, мы не можем этого знать. Замыслы его неизмеримо выше нашего разумения. Однако можно предположить, что он таким образом даёт человечеству возможность уверовать. Доказанный факт пошл; он не способен ничего дать человеку в духовном смысле. Но если люди просто уверуют в булыжник и его всемогущество, то это духовно возвысит их. Возможно, именно таков благой и человеколюбивый замысел всемогущего булыжника. По крайней мере, это всё объясняет.
Оппонент: — А как же чудеса, о которых ты говорил? Разве они не призваны явить миру всемогущество булыжника?
Я: — Так ведь наука их не признаёт. На то они и чудеса, чтобы не иметь научного объяснения. Поэтому приверженцы науки отрицают их, будучи полностью уверены в том, что факты, не объяснённые наукой, фактами не являются. А между тем, факты эти — сиречь чудеса — есть ни что иное, как спасительная ниточка, призыв, обращённый к людям и говорящий им: уверуйте во всемогущество булыжника. И уверовать может всякий, — даже самый предубеждённый против чудес учёный. Просто нужно суметь подняться над убогой реальностью доказанного факта, нужно позволить своей душе расправить крылья и отправиться в свободный полёт ничем не ограниченной веры.
Оппонент: — Нет, погоди. Полёты в сияющих высях веры мы пока оставим. Объясни мне гораздо более простую вещь. Почему именно булыжник? Почему именно этот булыжник?
Я: — Потому что булыжник, и потому что именно этот.
Оппонент: — Но откуда ты знаешь?
Я: — Ниоткуда не знаю. Я верю.
Оппонент: — А-а-а… Вот оно что… А я-то думал, ты в книжке об этом прочитал.
Я: — Напрасно иронизируешь. Всякая книжка была когда-то кем-то написана. Вот встретиться бы нам лет хотя бы через сто, — и, будь уверен, я смог бы предъявить тебе книгу о всемогущем булыжнике, с историей его бытия и чудесных деяний.
Оппонент: — Сам, что ли, напишешь Священное Писание?
Я: — Какая разница, кто напишет? Главное, что это будет Писание, вдохновлённое всемогущим булыжником, и оно будет истинным и святым. И таковым его будут признавать тысячи и тысячи верующих. Дай срок.
Оппонент: — А как же Священные Писания различных религий, вдохновлённые их богами?
Я: — Я не знаю, зачем всемогущий булыжник позволил появиться этим лжесвященным книгам, и зачем он позволил всем этим лжебогам творить их чудеса, и зачем он позволил миллионам людей уверовать во всё это. Но если позволил, стало быть, ему это для чего-то нужно. Может, опять же, для того, чтобы дать людям свободу выбора. А может, он сам всё это и устроил. Может, это он творит чудеса вместо лжебогов, с одним лишь благим намерением: создать для потенциальных верующих альтернативу. Так он даёт им возможность отринуть мнимых богов и обратить свои души к нему. Как мудро!
Оппонент: — Ты сам только что это придумал, и сам же восхищаешься.
Я: — Нет, нет: не заблуждайся! Это внушил мне он. Кстати, вот ты спрашивал, откуда я знаю, что именно булыжник и именно этот. Откуда же я мог бы знать, если бы он сам мне этого не внушил? Вот исток и опора моей веры.
Оппонент: — Да ведь так может сказать кто угодно, и о чём угодно. Хоть о сухом берёзовом листе или старом башмаке.
Я: — Всемогущим является не сухой лист и не башмак, а вот этот булыжник. Что же до еретиков, то они получат своё. В своё время.
Оппонент: — Но их вера такова же, как и твоя.
Я: — Ничуть не бывало. Они заблуждаются. Сухой лист и старый башмак — лжебоги.
Оппонент: — Так, ладно. А если, как ты только что сказал, за всеми лжебогами в самом деле стоит твой булыжник? Ведь тогда получается, что он взращивает ложь, создаёт почву для религиозной вражды, является виновником многих бед, жестокостей и смертей. То есть он вершит зло. Как быть с этим?
Я: — Чудак… Сколько ни объясняю тебе, ты всё никак не уяснишь. Он — всемогущий. Это для тебя, жалкого человечка, зло есть зло. А он захочет — и вот зло уже не зло, а добро. Понял?
Оппонент: — Нет.
Я: — И я не понимаю. Ибо человеческому пониманию это недоступно.
Оппонент: — С тобой абсолютно невозможно разговаривать.
Я: — Ещё бы! Разве можно опровергнуть Истину?
Оппонент: — Какую Истину? Я здесь не услышал ничего, кроме твоих домыслов, лежащих за гранью логики и перемежаемых заявлениями, что нам не дано понять замыслов высшего существа, — сиречь вот этого вот булыжника. Только время с тобой теряю.
Я: — Слова о домыслах пусть останутся на твоей совести. А вот о времени можешь не волноваться. Ведь наш разговор тоже происходит по изволению всемогущего булыжника. Не пожелай того он, и тебе не захотелось бы со мною разговаривать, и стремления опровергнуть меня ты бы не ощутил. Сейчас я вижу на твоём лице разочарование и явственное желание послать меня подальше и уйти. Что это означает? Это означает, что ему — вот ему — наша дискуссия больше не нужна, и он позволяет тебе разочароваться в ней и покинуть поле боя, продолжая коснеть в прежних заблуждениях.
Оппонент: — Ты бы уж определился со своими взглядами. Твой булыжник всё контролирует и предопределяет, или всё же даёт людям свободу выбора? А то когда тебе выгодно, ты фаталист, а уже через минуту восхваляешь его за предоставляемую нам свободу, а потом опять на попятный.
Я: — Может быть и так, и так. Он может всё предопределять, а может давать нам свободу воли. Или может в одних случаях поступать так, а в других — иначе. Или даже может быть вот как: сейчас он всё предопределяет, — и так было всегда; а через минуту мы имеем свободу воли, — и так было всегда. Что ему стоит изменить историю?.. Наконец, может быть так, что он одновременно и предопределяет всё, и даёт нам свободу воли.
Оппонент: — Позволь, но как же может быть так, чтобы одновременно?..
Я: — А вот так. Для всемогущего всё возможно. На то он и всемогущий.
И так далее, и так далее. Подобная беседа может продолжаться до бесконечности. Но сколько бы она ни продолжалась, оппонент никогда не возьмёт в ней верха. Он обречён на проигрыш в такой дискуссии, — будь он хоть самым светлым умом человечества. И уж совсем безрадостную и скучную картину мы увидим, если сойдутся двое таких верующих, но верующих каждый в своё, — например, адепт всемогущего булыжника и адепт всемогущего старого башмака. Победителя в таком споре не будет, и проигравшего тоже. Удручающе же скучным он окажется потому, что спорщики станут оперировать только одним универсальным доводом, повторяемым в разнообразных вариациях. Каким? Да, именно: «Ведь он всемогущ».
Другого пригодного довода тут быть и не может. Другие доводы должны на чём-то основываться, иметь фактическую, логическую или этическую опору. Однако в таком случае изменится сама сущность спора, — ибо это уже не будет спор двух людей, верящих в чьё-то всемогущество. Ведь для всемогущего существа возможно всё (всё — это всё, без каких бы то ни было исключений), и его поступки в принципе не могут иметь строгого обоснования. Особенно в устах существа, не обладающего всемогуществом и не способного понять того, кто им обладает. Если же кто-то, верящий во всемогущее существо, старается такое обоснование вывести, то это означает лишь, что он пытается мерить всемогущество своей человеческой меркой. И верно ведь: какую из религий, говорящих о всемогущем существе, ни возьми, — в любой из них приводятся обоснования тех или иных его поступков. Выше, в дискуссии о булыжнике, я набросал идеальный образ верующего, — верующего, который понимает, что для всемогущего никакие обоснования поступков несостоятельны, и до конца следует тому единственному, что оказывается логичным в данной ситуации: полному отказу от любой логики, кроме логического умозаключения, что всемогущий может всё. В реальной жизни не так. В реальной жизни люди всё время втискивают идею всемогущества в рамки своих, человеческих, логики и этики, в рамки своих, человеческих, побуждений и мотивов.
Ну да. А может ли быть иначе? Ведь даже самую идею всемогущества вызвал к жизни человеческий разум. И она так грандиозна и наполнена столь непривычным для человеческого рассудка содержанием, которым она обязана уже не человеку, а своей собственной внутренней логике, что рассудку трудно её осознать. Вот и ещё одно чудо: мышь родила гору, — и оказалась не в состоянии даже просто увидеть своё порождение во всей его масштабности.
Такова вершина эволюции религиозной мысли. Эта эволюция привела к появлению идеи-джаггернаута, сметающей всё на своём пути, не отделяя своих от чужих. И даже сложно сказать, что здесь более трагично, — тот факт, что она убивает живую мысль и обесценивает любой опыт и любой метод, или тот факт, что большинство её приверженцев этого даже не понимают, тем самым оказываясь приверженцами не её, а всего лишь своих искажённых представлений о ней. С одной стороны, хорошо, что человек остаётся человеком, ищущим и мыслящим, и пытается дать тому, во что верит, более-менее вразумительное объяснение. С другой стороны, какой смысл порождать идею, суть которой ускользает от восприятия? В данном случае попытки обосновать то, что в обоснованиях не нуждается по определению, есть отвергание разумом плодов собственной работы. Проще говоря, когда идея всемогущего существа воспринимается такой, какова она есть на самом деле, разум становится бессильным и отключается; когда же эта идея воспринимается в искажённом виде, с поправкой на сугубо человеческую логику, она утрачивает смысл, и разум работает вхолостую. Что хуже? Одно стоит другого. В обоих случаях разум оказывается неспособным к выполнению своей главной функции — познания реальности, оценке фактов, деланию объективных выводов.
Что же я хочу всем этим сказать? Хочу ли я указать на вредоносность этой вершины развития религиозной мысли? Нет. Мне просто досадно, что упомянутая эволюция пришла к тупиковой ветви, на которой вызрел столь неудобоваримый плод. Хочу ли я высмеять приверженцев идеи всемогущества? Нет. Мне несколько обидно за них. Но люди есть люди, — а человеческий разум не предназначен для вечного прозябания в тупиках. Рано или поздно он даст этой идее объективную оценку и двинется в другом направлении. Хочу ли я предостеречь от слепой веры? Нет. Все мы неизбежно — в той или иной степени — слепо доверяем кому-то, знающему что-то лучше нас. Нужно только видеть меру, и не превращать слепоту в универсальное средство достижения духовных высот.
Таким образом, ни то, ни другое и ни третье. Я хотел всего лишь поделиться своими соображениями с теми, кому интересна данная тема. В плане обмена мнениями. Не более.
И последнее. У меня дома, на книжной полке, лежит булыжник. Да-да, тот самый. Всемогущий. Создавший наш мир, управляющий им и вершащий судьбы людей. И, как было сказано выше, пусть кто-нибудь попробует доказать, что это не так.