МИТЭВМА ВЕЗА

ЧАСТИЦА

ЭНОН I

Орунт, где я жил, был великим городом; во всём нашем краю не было города больше. В нём обитало множество людей, — и одного народа, и различных. Среди них были и такие, которые тайно поклонялись богам иным, нежели чем Сияющий. Отец говорил мне, чтобы я остерегался их, ибо их ищут воины, и убьют меня вместе с ними. Когда отец умер, его брат изгнал меня из дома отца. Он дал мне пищу, два пальца золота и нож, и велел уйти. Я ушёл, вышел из Орунта и отыскал у его окраины дом, где жил некий старик. Тогда я возвратился в город и купил там хорошую одежду, хороший нож и вкусную пищу. Затем я снова пришёл к дому старика и, войдя в него, дал хозяину всё, что купил. Я дал ему это, и просил позволения жить в его доме. Он же не хотел позволить, и стал кричать и гнать меня. Но я не хотел уйти. И тогда он бросил всё, принесённое мною, в меня, и ударил меня верёвкой с камнем на конце, поранив мне лицо. Тогда и я ударил его, и так покалечил. Я остался у него, делая в его доме всё то, что прежде делал он, и кроме того ещё ходил за ним, потому что ему было худо. Спустя два дня пришёл некий юноша, который сказал мне: «Впусти меня, ибо это дом моего родича». Он вошёл, подошёл к старику и дал ему полпальца серебра; после спросил его обо мне. Старик же просил его уйти и не возвращаться до тех пор, пока я не покину его дома. Услышав это, я сказал: «Не уйду; не для того я поднял руку на хозяина, чтобы теперь оставить это жилище». Тогда юноша сказал мне: «Если завтра не уйдёшь, то я привяжу твои косы к палке и протащу твою голову по грязи»; сказав так, он ушёл. И я подумал, что, верно, он вернётся не один, и потому решил наутро уйти. Ночью же некто стал сильно стучать в дверь; я не хотел открыть, но старик велел, и я открыл. Тогда вошёл давешний юноша, говоря: «Вот, вновь я пришёл, чтобы укрыться». Услышав это, я понял, что это — дурной дом; и я взял всё, что имел, и тотчас же ушёл. К утру я ушёл далеко от Орунта; и когда взошло солнце, сел на берегу реки. Так я сидел, размышляя; но вдруг увидел, что на бёдра мне вползает змея. Я испугался, ибо знал, что такая змея ядовита; и я сидел в страхе, не шевелясь. И я увидел, что другая змея вползает мне на плечо; после увидел ещё двух. Тогда я закрыл глаза и закричал. Змеи же вползали на меня; и я упал на спину. И они вползли мне на ноги, на руки, на живот, на грудь и на лицо, и ползали через горло, — но не кусали меня. Так было долго, а после они оставили меня. Я же лежал, боясь пошевелиться; и скоро некто сказал мне: «Не бойся, встань». Тогда я открыл глаза и сел, и увидел подле себя человека высоких лет, и с ним двух молодых женщин. Я спросил, не они ли избавили меня от змей; они же отвечали, что нет, хотя и видели их. Затем я дал им своей пищи, а они мне — своей. После этот человек спросил меня обо мне, и я сказал ему о себе. И он позвал меня с собою, в своё жилище; я пошёл с ним, и он привёл меня к дому из толстых ветвей, обмазанных глиной. Женщины пошли дальше; и тогда я спросил его: «Разве это не жёны твои или не сёстры?», а он ответил: «Нет». Затем он спросил о моём имени, и я ответил, что зовусь Вез; он же сказал, что зовётся Гонел; потом мы вошли в дом. Там я спал, а утром говорил с Гонелом, спрашивая его, не знает ли он, отчего в этой местности такие странные обычаи у змей. Он ответил, что прежде не знал за ними такого, и ни от кого не слышал. И потом он сказал: «Не бывает дела без сердца. Знаю человека, сведущего во всяких тварях, и могу повести тебя к нему, если ты того хочешь». Я не знал, для чего мне спрашивать о том, что со мною было; но после, убоявшись, как бы не случилось того же снова, согласился, и просил повести меня к сведущему человеку. Гонел повёл меня, и мы пришли к большому скалистому холму, покрытому зарослями. Став у его подножия, Гонел крикнул, выкликая Ойора, и ушёл, оставив меня там. Скоро спустился ко мне человек весьма преклонных лет, и позвал за собою. Я поднялся за ним; он сел у дерева, я же сел лицом к его лицу. И он спросил, зачем привёл меня Гонел, говоря: «Этот глупого не сделает». Тогда я рассказал о том, что со мною было, и ждал ответа; он же сказал: «Наверное, ты умрёшь». Потом он сказал: «Может быть, ты не умрёшь; но знай, что как прежде не будет. Ты шёл из Орунта; так вот что: там ты и умрёшь. А змеи тебя метят; это значит, что их дух тебя отличил, — не знаю, почему». Он думал, а потом сказал: «Если ты нужен ему, то, значит, этому быть хорошо. Ты пришёл ко мне, — и я хочу сделать так, как будет лучше: поэтому нужно постараться для него». Тогда я сказал: «Оставь меня. Благодарю за слова об Орунте, и больше не вернусь туда; но вижу, что ты знаешься с дурными богами». Он же ответил: «Нет дурных и благих богов. Всякий из них имеет своё, и всякому из них люди дают то, что хотят дать. Я поступаю так, — и потому я хорош для всякой твари; лишь некоторые из людей меня боятся. Послушай меня; я сделаю, как лучше. Негоже отнимать у духов облюбованное ими; да и никому ты больше не нужен, — а он отличил тебя. Плохо не будет: я знаю». Но я ушёл от него, и пошёл на восход, чтобы уйти подальше от Орунта. Спустя малое время я увидел, что на моём пути лежит змея; обернувшись же, увидел, что другие ползут по моему следу. Я испугался и вынул нож; но появились некие люди с дубинами и копьями, и велели мне идти за ними. Я пошёл за ними, и они привели меня на просторное место среди деревьев. Там они раздели меня и связали мне руки и ноги жёсткими змеиными кожами. Они положили меня на землю, а сами отошли и смотрели. Скоро стали сползаться змеи; они вползали на меня и лежали на мне, но вреда не причинили. Я же думал о том, верно ли сказал старик, что я умру в Орунте. Змеи не сделали мне ничего, и скоро скрылись; тогда собравшиеся развязали меня, и повели, гоня ударами дубин. Так они привели меня к озеру, а затем повели дальше; и настала ночь, а потом и утро; и только тогда пришли мы к дому некоего человека, который вышел и стал смотреть на меня. Они сказали ему: «Мы думали, что этот юноша нужен нашему богу; но теперь не знаем, что с ним делать, и убить не можем. Возьми его: может быть, он из ваших». Так сказав, они ушли, оставив меня перед ним. Он позвал меня в своё жилище, и дал одежду и пищу, а после позволил спать. Потом он сказал: «Уходи; я не держу тебя». Я же просил его не гнать меня, но помочь отыскать себе прибежище, годное на то, чтобы служить жилищем. И я поселился поблизости от его жилища, и стал ему другом. Так было более года; это было доброе время. И я видел, что человек этот, звавшийся Дескн, странен и чрезмерно добр, и делает много непонятного. Он часто уходил, отсутствуя по нескольку дней; бывало также, что к нему приходил один или другой человек, или женщина, и оставался у него на один или два дня. Однажды я приблизился к его дому и позвал его, а он вышел ко мне с человеком тяжёлых лет. Он указал ему на меня и спросил: «Не нужен ли нам этот?»; тот ответил: «Нет, он нам не нужен». И вот миновал год и ещё время; и в один из дней я увидел, как к дому Дескна пришли пятеро воинов из Орунта, и с ними — жрец. Придя, они кричали и метали топоры; когда же Дескн вышел, они метнули в него копья. Он увернулся, упав и прыгая, а после подошёл к ним и ударил кулаком о воздух, и после — ещё раз: от этого упали двое из воинов. Другие вынули мечи, а жрец бросил в него камень. Тогда я показал себя и приблизился к ним, чтобы просить не убивать Дескна; и один из воинов, увидев меня, ударил меня мечом в живот. Я упал, и больше не видел и не слышал ничего. Потом я увидел себя в неком доме, а рядом с собою видел неких людей и женщин. И когда увидел Дескна, то сказал ему: «Я думал, что ты не таков». Когда же я встал, то узнал, что лежал лишь восемь дней; а рану я увидел почти совсем зажившею. Я говорил с теми людьми, которых видел подле себя, спрашивая их, не чтят ли они непотребных богов; но они не хотели ответить мне. Скоро настал день, когда пришёл Дескн и вывел меня оттуда; и он сказал мне: «Теперь уходи, ибо мы дали тебе всё, что могли». Я же ответил: «Из-за тебя меня ударил мечом воин, — поэтому излечи теперь и мои мысли. Скажи мне, кто вы, — ибо я дивлюсь себе: знаю, что вы, быть может, поклоняетесь дурным богам, — но не могу ненавидеть вас». Он сказал: «Не уходи с этого места: ожидай меня», и ушёл, забрав с собою всё, что у меня было, кроме одежды. Я ожидал его два дня и две ночи, и всё это время не ел и не пил. Наутро третьего дня он возвратился и, увидев меня, сказал: «Я думал, что ты не таков». Затем он вновь ушёл, и возвратился через малое время, неся пищу и воду. После он сказал: «Не говорил ли ты, что боишься быть в Орунте?»; я ответил: «Да». Тогда он сказал: «Иди в Орунт и стань у главного колодца; там я приду к тебе». Я спросил его: «Ты хочешь, чтобы я умер?»; он же ответил: «Я хочу, чтобы ты жил, если сможешь». Сказав так, он ушёл; я же пошёл в Орунт, ибо подумал, что Сияющему нужна моя жизнь. В Орунте я стал у главного колодца; скоро пришёл Дескн и позвал меня за собою. Он вывел меня из Орунта и увёл далеко от него, — на четыре дня пути. Приведя меня к слиянию двух рек, он сказал: «Для чего тебе знать, какого бога мы чтим?». Я ответил: «Из-за тебя я едва не погиб, а в другой раз был в страхе смерти: это было весьма тяжело для меня. Нет у меня ничего, кроме жизни; хочу знать, кто ты, и за кого я мог дважды поплатиться тем единственным, что имею. Скажи, — ибо жизнь моя мне дорога, и потому стал дорог и ты». Тогда он сказал: «Есть множество богов; но мы не поклоняемся ни одному из них». Я удивился его словам, и спрашивал его об их жизни; он же отвечал, что для того, чтобы узнать об их жизни, надо жить так, как живут они. Он сказал, что мир не таков, каким он кажется многим, и что жизнь людей неверна, и потому дурна. Он сказал, что им ведома верная жизнь, — ибо сам мир говорит с ними. Он говорил о многом; и сказал, что из богов Сияющий — дурной бог. Слыша это, я пожелал услышать и голос мира, ибо подумал: «Боги — в мире; не сильнее ли эти люди богов, если и Сияющий не может истребить их?». И я пожелал быть сильнее Сияющего, и просил Дескна научить меня такой силе. Он же сказал: «Боги не страшны; но люди могут причинить зла больше, чем они. Если ты хочешь быть сильнее Сияющего, то ты должен делать иное, нежели чем то, что делают те, кто поклоняется ему. Ты не знаешь того, через что мы обретаем силу, — а я не могу научить тебя этому. Есть тот, кто мог бы научить тебя; но знание это стоит столько же, сколько стоит жизнь. Если ты станешь учиться, то уже не сможешь жить иначе, как только через это знание; и если не научишься жить через него, то умрёшь». Тогда я спросил его: «Было ли так с тобою?»; и он ответил: «Да». И я сказал: «Твоя жизнь теперь так же дорога мне, как и моя; так и мне надлежит испытать то, что испытал ты». Он сказал: «Жизнь не превыше всего; но если для тебя она такова, то ты назначил хорошую цену. Знай, что я сожалею о тебе, ибо ты, быть может, умрёшь». И он велел мне подумать, и ушёл, обещав возвратиться через день. Возвратившись, он нашёл меня на том же месте, потому что я не изменил своих желаний. Тогда он сказал: «Нельзя, чтобы другие знали то, что известно нам; поэтому если пойдёшь сейчас со мною, то вернуться не сможешь». Я ответил: «Пойду: веди». Он повёл меня, и привёл в лес; и, войдя в дикую чащу, указал мне там малую хижину. Затем он ушёл, а из хижины вышел человек, не старый ещё, но седой; он имел длинную бороду, и волосы, не заплетённые в косы. Этот человек приветствовал меня и назвал по имени, и дал мне пищу, а после велел расплести косы. Я думал, что это дурно; но сделал это, ибо желал знать то, чего не знал прежде. Тогда этот человек велел и далее повиноваться ему, говоря, что так будет хорошо. И я, страшась, вошёл в его дом. 

ЭНОН II

Я жил в доме знающего и делал то же, что делал он. Я добывал пищу вместе с ним; и я дивился, видя, какова наша пища. Он собирал дурные наросты, какие бывают на деревьях, и несъедобные коренья, и листья, и почки, и хвою, и кору, и ядовитые ягоды, и приготовлял из этого вкусную еду, от которой мы не умерли. Собирал он и всё доброе, что мог найти; из живых тварей убивал немногих; птиц не убивал вовсе, а из гнёзд их брал не более одного яйца. И бывало так, что он взбирался на хижину и сидел там два или три дня и ночи без пищи и сна, глядя в чащу и слушая. И бывало, что он взбирался на вершину дерева и оставался там столько же; он говорил мне, что оттуда глядит на небо. Ещё он говорил мне, что может видеть небо сквозь кроны деревьев, и что глаза его не боятся яркого солнца. Ещё он говорил, что тело его не боится жара и холода; на моих глазах он клал руку в огонь, и на ней не оставалось следов иных, кроме следов копоти. Бывало так, что он закрывал глаза и так видел, что я делаю, и говорил мне об этом; и видел то, что я делал за его спиною. Видя его дела, я дивился; он же говорил мне, что я дивлюсь малому, и дивлюсь лишь потому, что не знаю большого. Я просил его показать мне то, о чём он говорил; он же в ответ велел мне лечь и заснуть. Я лёг, но заснуть не мог; тогда он сказал: «Ты знаешь, что сон приятен; но даже заснуть легко ты не можешь, пока для этого не приспела надобность. Как же я могу делать великое и трудное без надобности, но лишь для твоего удовольствия?». По истечении некоего времени от того дня, когда я пришёл к нему, он спросил меня: «Если научу тебя многому, то чем ты заплатишь мне?». Я ответил: «Не знаю, чем можно заплатить за то, что я оценил равно с жизнью». Тогда он сказал: «Хорошо; вижу, что можно учить тебя». И он стал учить меня, говоря о многом; я же, видя его дела, верил и его словам. Когда же я усомнился в том, что небо подобно воде, которая разделяет земли, он спросил меня: «Видел ли ты, что это не так?»; я ответил: «Нет, не видел». Тогда он сказал: «Я видел, что это так; кому же ты поверишь — себе или мне?»; и я поверил ему. Так он говорил о живой твари, большей мира, и о её жизни, которую хранят знающие в наших землях и в землях иных, добраться до коих можно лишь переплыв небо. Он рассказывал о мире столь прозрачном, что чистейшая вода в сравнении с ним подобна каменной стене, и который доступен лишь взору знающих. Он говорил о жизни и смерти, и о том, что хорошо и что дурно. Он говорил о великом боге, вершащем зло и от того страдающем; и говорил, что этот бог слабее человека; и что он жаждет не иметь власти, — ибо чем больше его власть, тем ближе его гибель; что это так, — ибо став сильнейшим он пожрёт мир, и великую тварь, и себя. Он говорил, что быть уязвлённым человеком для этого бога больно, но в боли этой — его радость, ибо она питает его жизнь. Услышав это, я сказал: «Как это может быть!»; знающий же сказал: «Завтра я покажу тебе это». На другой день он сварил в каменном горшке снадобье из неких трав, и дал его мне, говоря: «Выпей — и узнаешь то, о чём говорил я вчера». Я выпил и стал ожидать, какое зрелище увижу; знающий же взял другой горшок и сварил другое снадобье. Я же не видел ничего, кроме этого, и весьма огорчался. Скоро я ощутил боль в животе, груди и горле; после тело моё стало как бы пронзаемо ножами. Скоро это прошло, — но мне было дурно, и я слабел; тогда знающий сказал: «Я отравил тебя; скоро ты будешь страдать ещё сильнее, а вечера уже не увидишь». Потом он сказал: «Дам тебе то, что спасёт тебя; но прежде возьми нож и положи его в огонь, чтобы он раскалился». Я так и сделал; когда же нож раскалился, знающий сказал: «Возьми его и приложи к своей груди: тогда дам тебе исцеляющее снадобье». Я сделал так, крича от боли, — и тогда он дал мне немного снадобья; затем он велел мне вновь сделать то же, а за это дал ещё немного снадобья; и так было пять раз. Тогда я вновь ощутил боль, а после пал во мрак. Очнувшись, я увидел себя здоровым и бодрым; лишь болели ожоги на груди. Знающий сказал мне: «Узнал ли ты, что спасение часто следует за болью, и что оттого она бывает приносящей радость?»; с того дня я никогда больше не осквернял его слов своим сомнением. Ещё многому он учил меня; я же верил его словам, и видел мир и себя иным, чем прежде. В некое утро я пробудился ослепшим; но знающий сказал: «Я отнял у тебя зрение; не бойся, ибо я же и верну его тебе». В тот день некто пришёл в наш дом; и тогда знающий велел мне встать и стоять молча. Долго я стоял; затем пришедший сказал: «Хорошо; пусть так будет и далее»; сказав так, он ушёл. На другое утро я пробудился зрячим, а знающий сказал мне: «Я радуюсь». Скоро он сказал мне: «Спаси мир, чтобы не был он пожран великим богом, вершащим зло». Я ответил: «Как смогу я сделать столь великое дело? Ты говорил мне, что всякий борется с этим богом в себе и собою; разве могу я принудить других к борьбе?». Он сказал: «Много есть такого, что тебе под силу»; тогда я сказал: «Что могу, то сделаю». Он спросил: «Что же ты будешь делать?»; я ответил ему: «Хочу жить». И я сказал: «Знаю теперь суть деяния Дескна, ради жизни влёкшего меня туда, где я боялся умереть. Ныне хочу того же, — ибо узнал, что не моя лишь жизнь есть моя жизнь. Теперь знаю и от тебя, что не страх и боль повергают жизнь, но то дурное, которое может быть и приятным. Но я есть не я лишь, но и ты, и иные; и знаю, что без этого единения я не могу ничего. По своему уму могу сделать мало, по твоему же слову — больше: поэтому скажи, что мне делать». Тогда он сказал: «Благое деяние может быть и страшным, и горьким, и гибельным. Хочешь ли ты вершить благо телом, словом, умом и волей, зная, что оно — таково?». Я ответил: «Да»; он же сказал: «Вижу, что ты узнал цену жизни». С того дня он учил меня не только речами, но и иначе. Он брал мои испражнения и измазывал ими меня всего, говоря: «Если не вытерпишь своего смрада, то как устоишь против смрада чужого?». Он бил меня больно, — и даже так, что я падал и не мог подняться, — говоря: «Если не перенесёшь ударов моей руки, то как перенесёшь удары руки враждебной?». Он велел мне подолгу не вкушать пищи, говоря: «Если сам не можешь обойтись без пищи, то как предложишь её другим?». Он велел мне подолгу обходиться без сна, говоря: «Если не можешь бодрствовать, то как обережёшь жизни других?». Он велел мне подолгу молчать, говоря: «Если не умеешь молчать, то как сможешь говорить?». Он учил меня счёту и запоминанию, и учил видеть, слышать и обонять. Он учил моё тело быть быстрым и сильным; и учил так, что я мог бежать в чаще меж деревьями столь же быстро, как по лугу, и мог целый день, от восхода до заката, висеть, уцепившись за древесную ветвь пальцем руки или ноги, или зубами. Он учил меня различать время и исчислять его по вдохам. Он учил меня многое понимать и ничего не страшиться. В один из дней он вновь отнял у меня зрение; в тот день вновь пришёл некто, и смотрел на меня, и сказал: «Хорошо». Скоро знающий спросил меня: «Чего ты хочешь?»; и я ответил: «Необходимого». С того дня он учил меня многим добрым умениям, коих я не знал прежде. Он учил меня сносить боль, и научил при надобности не страдать от неё. Он учил меня такому бою, когда копьё и меч не могут устоять против безоружной руки. Он учил меня различать полезные и вредоносные травы, и учил приготовлять из них питьё умерщвляющее и питьё исцеляющее. Он учил меня умерщвлять и исцелять через истечение из моего тела силы, которую научил добывать и сохранять в себе. Он учил меня испускать силу, от прикосновения которой двигались тяжёлые камни, и которой я легко сломал дерево в моё бедро толщиною. И он сказал, что я не мог бы испускать из себя эту силу, будь я плох в знании и в стремлении. И кроме прочего, ещё многому он учил мой ум своими речами. И пришёл день, когда он сказал: «Настало время испытать тебя малым испытанием». Сказав так, он дал мне выпить питьё из трав; когда же я выпил, то сказал ему: «Я выпил отраву». Тогда он сказал: «Если ты распознал, из каких она трав, то приготовь другое питьё и спаси себя». И я приготовил противоядие, и выпил его, и так спасся; знающий же сказал: «Если бы ты ошибся, я не стал бы спасать тебя». Спустя день он сказал мне: «Защити себя», и напал на меня тем боем, против которого бессилен и меч. Я сражался с ним также голыми руками, и мы бились долго; затем он сказал: «Довольно; если бы ты был не столь хорош в своём умении, я убил бы тебя». Спустя день он сказал: «Противостань мне», и испустил великую силу, которой прижал меня к толстому дереву. Тогда и я испустил силу, и ею оттолкнул от себя его силу. И он сказал: «Хорошо; если бы твоё стремление к благу, коему стремлению я тебя учил, было не столь великим, тогда ты не имел бы этой силы, и я раздавил бы тебя». Тогда я спросил его: «Не равен ли я тебе во всём?». Он же в ответ спросил меня: «Не глупее ли ты самого себя?». И он сказал: «Я мог бы приготовить отраву, от которой нет спасения; я мог бы убить тебя неизвестным тебе ударом; я мог бы легко раздавить тебя. Но нельзя хотеть от едва оперившегося птенца умелого полёта; поэтому я испытал тебя так, чтобы ты выжил, если учился хорошо, и погиб, если учился плохо и если твоё стремление к должному слабо». Тогда я спросил его: «Если это было малое испытание, то каково же испытание тяжёлое?». Знающий ответил: «Нет испытания более тяжёлого, чем правильная жизнь. В эти дни ты мог погибнуть трижды; когда уйдёшь отсюда, будешь близок к гибели каждый день. Но это — и награда, ибо нет ничего лучше, чем погибнуть, породив благо, и нет ничего позорнее, чем бежать от такой гибели ради прозябания меж добром и злом». На рассвете следующего дня он велел мне заплести косы, затем вывел меня из леса и сказал, куда мне надлежит идти. И я пошёл; а жил я в лесу чуть более четырёх лет.

ЭНОН III

Я отыскал человека, которого велел мне отыскать знающий, и был в его доме два дня. Затем он позвал меня с собою, и привёл в Орунт, в некий дом, где были люди, которые меня приветствовали. Среди них был Дескн, которого я узнал не сразу, ибо у него всё лицо было опалено огнём и не было правого глаза. Люди эти говорили со мною, и каждый из них дал мне что-нибудь: одежду, пищу или серебро. После пришёл человек, которому все поклонились; он приблизился ко мне и дал мне палец золота. Затем он ушёл, и ушли все прочие, кроме хозяина и Дескна; и Дескн спросил меня: «Понял ли ты, что сюда приходил наш водитель?». Я сказал: «Я думал так, — ты же сказал мне это». И я отдал хозяину палец золота, говоря: «Передай его водителю, и скажи ему, что мне не золото нужно от него». Тогда хозяин сказал мне: «Хочу, чтобы ты жил в моём доме, и прошу тебя об этом». И я поселился в его доме, живя так, как жил бы, если бы был его братом. Он научил меня жить так, чтобы видящие меня не знали, что я не чту Сияющего: для этого было множество хитростей, заменявших ложь. В дом наш приходил человек по имени Онат, говоривший с хозяином, имя которого было Лаеш, и со мною. И бывало, что я ходил в дом Оната, и видел там других людей, — ибо Онат был знающим. В один из дней я сказал ему: «Я не делаю ничего, что было бы хорошо для многих, и от этого страдаю». Он ответил: «Подожди немного; а пока собирай мои слова, — ибо это сейчас хорошо для тебя». Через некоторое время за мною пришёл человек, и мы вместе вышли из Орунта. Он вёл меня с утра до вечера; и когда мы пришли к дому, стоявшему в роще среди холмов, он сказал мне: «Войди в свой дом». Сказав так, он ушёл, а я вошёл в дом; войдя же, нашёл в нём водителя. От него я узнал, что люди построили этот дом для меня; и водитель велел мне идти к знающему, у которого я учился. Я пришёл к нему и нашёл его там же, где он был прежде. Он сказал мне: «Среди прочего своего всякий имеет и своё дело, — как в теле своём имеет глаз, язык или руку. Ты хорош для понимания трав и иного коренящегося в земле и воде; так ныне я говорю тебе, что теперь ты будешь учиться большему, нежели чем та малость, которая тебе известна». С того дня я жил попеременно у него и в своём доме, и учился искусству распознавания трав и древес и приготовления из них снадобий. Он говорил мне, что всякая трава может убить, а может и исцелить; и он говорил, что в травах и деревьях есть свойства и есть сила. Он говорил, что свойства их содержатся в зримой их плоти, а сила — в незримой; и говорил, что сила не может обратить эти свойства в иные, но может убить их. Сказав это, он велел мне приготовить смертоноснейшую из известных мне отрав; когда я приготовил, он выпил её, — и с ним не сделалось ничего дурного. Он научил меня этому, и научил ещё многому. Я собирал травы, и приносил их в свой дом, и приготовлял из них различные снадобья. Я приходил к знающему и учился у него; и я знал, что он не выходит из леса. Но однажды к нему пришёл водитель и велел ему идти с ним; и я видел, как знающий заплёл косы и пошёл за ним. Спустя четыре дня знающий возвратился и приготовил некий напиток; на другой день он велел мне отнести его в Орунт и отдать Онату. Я сделал это; и потом я делал то же самое каждый шестой день. В один из дней Онат сам пришёл в дом знающего, и дал ему маленькую деревяшку с неким знаком; и такую же дал мне. Тогда знающий вновь заплёл косы и ушёл с ним в Орунт. Возвратился он через два дня, и больше не расплетал кос. И он сказал мне: «Послушай слова о том, что было, и о том, что происходит сейчас. Мать властителя Орунта заболела, и жрецы не могли излечить её. Тогда водитель велел мне пойти и излечить её; я пошёл и предложил главному жрецу, чтобы он провёл меня к властителю, — ибо тогда я излечу его мать, и он за это будет благодарен жрецам, а они — мне. Он не поверил мне, и жрецы долго испытывали меня: но их знания малы, а искусство их в исцелении — не искусство. И они провели меня к властителю; я сказал ему о своём умении, и потом спросил его, дороже ли жизнь его матери других жизней. Он сказал: «Дороже»; тогда я показал ему знак и просил, чтобы жрецы и воины не трогали тех, у кого обнаружится такой знак. Он сказал: «Хорошо; но если ты излечишь мою мать, то будешь лечить и меня, и моих жён, и моих детей». Я сказал: «Хорошо; но ты награждай за это жрецов — так, как если бы лечили они». Он согласился, и я ушёл от него, чтобы узнать болезнь его матери, а затем возвратился сюда. Вот для кого ты относил снадобье; теперь же она здорова в меру здоровья старухи. С этого дня я буду жить близ Орунта, чтобы часто быть у властителя; ты же будешь доставлять необходимое для целения. Если же тебя схватят воины, покажешь им деревяшку со знаком; такие теперь есть у каждого из нас». Я спросил его: «Разве властитель не узнал, что ты не чтишь Сияющего?». Он ответил: «Он узнал об этом от меня; но он знает, что лучше ему, и его матери, и его жёнам, и его детям, и его братьям и сёстрам жить, чтобы самим чтить Сияющего, чем убить меня». Я сказал ему: «Ныне ты хорош и для властителя, и для жрецов, и для нас, но плох для себя, ибо оставил лес». Он же ответил: «Если я благими деяниями хорош для других, то как могу быть плох для себя?». С того времени было так, как он сказал. Каждый из нас делал своё дело; и никого из нас не убивали воины. Я делал то, что велел мне делать знающий; и говорил с прочими; и сам водитель дважды говорил со мною. Многому я научился и многое узнал. Я узнал, что водитель учился у другого водителя, а тот — у другого: и далее — так же; срок же знанию был сто пятьдесят лет от первого водителя. Этот первый жил в Орунте; в некий день он увидел огненную тварь, незримую для прочих, и получил от неё многие знания о мире. И ему было велено искать достойных; и он искал; когда же находил, незримая тварь говорила ему: «Этот хорош». Тогда он говорил с достойным; и не было среди них такого, который не пошёл бы за ним. В час своей смерти он избрал себе преемника; с того времени так было и далее. Первый водитель повелел ожидать некоего человека; и когда он придёт, идти с ним тем, кого он изберёт. Дело это он назвал великим делом, ради которого и говорила с ним огненная тварь. И я узнал, что сказанный человек приходил за четырнадцать лет до нынешних дней. Он пришёл, и водитель узнал, что это — он, хотя до того дня не знал его. И этот человек избрал шестерых, и увёл их с собою; прочим же сказал, что им больше нечего ждать, и чтобы они вершили далее по своему разумению для блага. Нынешнего же водителя оставил за себя прежний, ушедший одним из шестерых. Он велел ему водительствовать двадцать лет и год; по истечении же срока пусть он изберёт себе двоих, которые останутся с ним в Орунте, — другие же пусть уйдут из этой земли в земли иные, чтобы в них вершить своё дело. Я спросил водителя, так ли будет; он же сказал, что осталось менее семи лет. И ещё я узнал, что знания среди людей подобны крови, которая ходит в теле человека ради его жизни; и если она отравлена, то тело болеет и может умереть. Знающий сказал мне, что всякий из нас есть целитель, исцеляющий людей знанием; и он сказал, что тот, кто не может исцелить себя, не сможет исцелить и другого. И я делал необходимое, кое разумел сам, и о коем говорили мне водитель, знающий, Онат и другие. Пришёл день, когда и я мог уже говорить о необходимом, научая ему других. То было доброе время, — ибо я вершил должное благое, и ничего не опасался. В один из тех дней ко мне пришёл человек, который был одним из нас; он был тяжёлых лет, и звался Энарнан. Он сказал мне: «Ты молод и хорош умом; вот тебе дар — хорошая одежда и два пальца золота; и я — друг тебе. Прошу тебя о благом деле: ты знаешь, что я имею шестерых дочерей; хочу, чтобы ты совокупился с ними; когда же они родят от тебя, научи детей благу». Услышав его слова я не знал, что должен сделать; и я привёл его к Онату, чтобы спросить об этом. И когда Энарнан сказал ему о своём желании, он сказал: «Дурное дело ты задумал. Разве ты не знаешь, что негоже совершать совокупление лишь по желанию плоти или ума? Человек есть тварь, в коей плоть и ум мертвы без силы, вершащей любовь. Поэтому не принуждай дочерей к совокуплению без любви; и скажи им, чтобы и сами они себя к этому не принуждали. Если же полюбят — не препятствуй им силой, — хотя бы то был и дурной человек. А чтобы не полюбили дурного человека, научи их разуметь благо и различать зло. Дары же, которые ты принёс Везу, оставь ему; а он пусть даст их нуждающемуся, — кому захочет»; услышав это, мы возвратились в свои жилища. Был и день, в который знающий привёл ко мне некоего юношу и дал его мне в ученики. И знающий, и Онат научали меня тому, как учить других; и они говорили мне, что я имею скорый ум. Пришло время, когда и двух девушек дали мне в ученицы; я стал Учителем трёх учеников, и сам тому дивился. Так миновало два с половиной года; и за это время никто из нас не был схвачен и убит воинами. Однажды властитель призвал знающего и сказал ему: «Я имею ум, и потому вижу, что не жрецы призвали тебя ко мне; и знаю, что ты уступил и уступаешь им свою награду для того, чтобы откупиться от них. Но дурно это, когда награждаем не тот, кто заслужил: от этого мне горько видеть тебя. Я хочу, чтобы и ты получил награду, — ибо столь ли жалки жизни моей семьи, что я не смею наградить их сберегателя! Сегодня ты получишь пятьдесят пальцев золота, и жрецы об этом не узнают; употреби свою награду так, как захочешь». Взяв награду, знающий пришёл к водителю и спросил: «Не бросить ли это золото в речную яму?». Водитель же сказал: «Награда эта не может быть презираема, ибо получена не силою и за благое дело. Но и взять её себе мы не можем, ибо обещали жрецам не брать себе наград. И отдать её жрецам не можем, ибо тогда они возомнят, что мы получили больше, а это даём им для того, чтобы обмануть их. Пусть же это золото обменяют на серебро, а серебро раздадут тем в городе, кто весьма беден и имеет много детей». Так и было сделано; я узнал об этом деле от знающего, и сам был среди раздававших серебро. Мы давали серебро и показывали свои деревяшки со знаками, — но о себе не говорили ничего. Среди семей этих была такая, в которой умерли обе жены: и их муж просил нас взять себе меньшего из детей, коих было восемь. Мы взяли ребёнка и отдали его одной из наших женщин, и она назвала его сыном. После я спросил Оната: «Для чего людям знать нас по нашему знаку?». Он ответил: «Узнав знак, они не узнают нас; но пусть они смогут хотя бы так знать, что в этом городе есть нечто доброе, — как жилище для многих нуждающихся в нём». И он сказал: «Я покажу тебе, что человек слеп, если у него нет знания». Он привёл меня на площадь у главного колодца и показал некоего человека. Этот человек был стар; все знали его, потому что он во всякое утро приходил к площади и весь день сидел на большом камне, а вечером уходил неведомо куда. Он ни с кем не говорил, а только глядел вокруг; и он один во всём городе не заплетал кос. И Онат сказал мне: «Вот один из нас. Много лет он пребывает здесь; все его видят, но никто не знает, что он — один из нас. Они слепы; но ты слеп более, чем они, — ибо ты видел подобного себе, а узнал об этом только от меня. Теперь запомни: кто не видит существующего, тому не поможет узреть его ни указующий знак, ни иное знамение. Если ты не видишь самого человека, то может ли быть явственнее его простой кусок дерева? Люди эти не узнают нас по знаку; но пусть хотя бы в знаке видят доброе и радуются ему, сколько могут». Сказав так, он ушёл; я же долго смотрел на старца, не приближаясь к нему, а после возвратился в своё жилище.

ЭНОН IV

В один из дней в Орунт пришла весть о том, что некое племя вторглось в его владения. Тогда властитель послал войско, и оно изгнало пришельцев; плен же, числом более двух тысяч, был приведён в Орунт. Вскоре водитель призвал к себе тех из нас, кто имел учеников; так к нему пришёл знающий, и Онат, и я, и ещё десятеро. И он сказал нам: «Вы знаете о плене, но не знаете о том, что никто из него не будет обращён в работника или взят в семьи, как было прежде. Я знаю, что жрецы уговорили властителя обратить весь плен в жертву Сияющему; они говорят, что он гневен из-за деяний властителя и своих жрецов, которые, прельстившись нашими пользами, попустительствуют нам. И если плен будет обращён в жертву, то в этом будем виновны мы, — ибо это мы прельстили властителя и жрецов своими пользами. Нам надлежит воспрепятствовать этому, чтобы не быть хуже Сияющего. Знаю, что следует нам сделать, и скажу о том; но прежде сделайте то, что необходимо сделать сейчас, и о чём я скажу вам». И он велел нам сделать так, чтобы все, кто есть среди нас, в должный день вышли из города и собрались в должном месте — на голом холме посреди леса. И чтобы те из нас, кто умеет испускать из себя силу, стали отдельно от прочих — на самой вершине. Так и было сделано: всё было так, как он велел. В должный день все собрались на холме; а на вершине его кроме меня было шестнадцать человек, и ещё водитель. Он сказал: «Каждый из вас знает, как приносится жертва Сияющему, ибо каждый из вас видел это; вспомните же это сейчас». И я вспомнил принесение этой жертвы, которое видел с отцом дважды. Посреди Орунта было широкое голое место без строений и деревьев; посреди этого места было большое круглое основание из камня, высотою почти в полтора роста. На нём был каменный же алтарь; а вокруг этого места была насыпь из земли, перемешанной с глиною и камнями. Насыпь эта была столь широка, что все жители Орунта могли, взобравшись на неё, видеть принесение жертвы Сияющему; высотою же она была в три роста с четвертью. Со стороны восхода её пересекал храм, — так, что один из его входов был снаружи её, а другой — внутри. В должный день жрецы брали того из пойманных в городе злодеев, который не был казнён, но сохранялся ради принесения жертвы, и проводили его через храм, а затем возводили на каменное основание и приковывали к алтарю золотыми цепями. После все жрецы выходили на крышу храма и стояли там; народ же стоял на насыпи. И в некий миг над алтарём появлялся Сияющий: он был как облако из дыма, который был как бы из света; и он был на высоте около двухсот ростов. Он опускался к алтарю, — и я видел, что он похож на облако шириною и вышиною в несколько ростов; и он сиял, подобно солнцу, — но взору не было больно; а свет, исходивший от него, не давал теней. Он опускался и покрывал собою алтарь; и от него исходил жар; и не успеть было вдохнуть и двадцати раз, как он вновь возносился ввысь, и там исчезал. На алтаре же оставалась пыль, не имеющая явственного цвета; и один из жрецов поднимался к алтарю и сбрасывал её на землю, к подножию основания. Таково было принесение жертвы Сияющему. И водитель сказал нам, что жрецы вознамерились в первый день принести в жертву одного из плена, а в каждый из последующих дней — по сотне, пока не принесут в жертву весь плен. И он сказал, что нам надлежит делать; после свёл нас с холма и повёл за собою в Орунт; прочим же велел оставаться на холме. Так на холме осталось много людей, —может быть, более тридцати десятков, потому что те из них, кто имел детей, взяли их с собою. Так впервые собрались все в одном месте, и каждый видел каждого. Мы же возвратились в Орунт; войдя в него, многие из нас пошли к месту принесения жертвы; а знающий, я, человек по имени Валар и юноша по имени Омешдан пошли туда, где был главный жрец. Когда мы пришли, нас пропустили к нему, ибо видели, что нас ведёт знающий. Мы вошли в ограду малого храма, где был главный жрец; и знающий сказал ему: «В сей день вы готовите жертву Сияющему: это так. Если бы не наши пользы, угодные властителю, не было бы и великих жертв. Так ныне мы хотим, чтобы первою жертвой был этот юноша»; так он сказал и указал на Омешдана. Выслушав его слова, главный жрец долго молчал; после же сказал: «Нет людей хуже вас. Я вижу, что вы не только желаете принести жертву чужому богу, но и хотите предать смерти одного из своих — и не дряхлого, а юного. Хочу измыслить нечто более злодейское — и не могу; верно, никто ещё не видел в Орунте злодеев, подобных вам!». И он стал сзывать всех жрецов, которые были поблизости; и он велел им смотреть на нас, и говорил им о нашем желании. Мы же стояли и ожидали, что он скажет нам. И он сказал: «Будет так, как вы хотите, — ибо я допущу это ради вашего позора и ради того, чтобы умер один из вас». Тогда жрецы увели Омешдана с собой; мы же вышли из ограды малого храма и пошли к месту принесения жертвы. Там мы взошли на насыпь, где нас ждали водитель, Онат и прочие. И мы разошлись, встав цепью по всей насыпи у внутреннего её края, и так образовали из себя круг. Скоро стали сходиться люди, и по прошествии некоего времени заполнили почти всю насыпь. И я видел, как жрецы возвели на алтарь Омешдана и приковали его там. Скоро появился Сияющий и опустился на алтарь, покрыв его собою. Тогда я стал считать время по вдохам; и отсчитал их шестьдесят, — а Сияющий всё не оставлял алтарь. Тогда каждый из нас испустил из себя силу и даровал её Омешдану. И тогда Сияющий стал тускнеть, и исчез, подобно жару внутри угля, брошенного в воду. И я увидел, что Омешдан мёртв: он был обожжён, подобно головешке; а цепи расплавились, и золото растеклось по алтарю и капало с него. В тот же миг алтарь треснул и распался надвое, а каменное основание треснуло во многих местах, раскололось и распалось на множество частей. Тогда народ закричал в изумлении; но никто не побежал в страхе, ибо все думали, что то Сияющий явил им свою мощь, и радовались этому. Мы же сошли с насыпи и вышли из Орунта; и когда пришли на холм, водитель сказал собравшимся: «Больше нет Сияющего; но и Омешдан умер». Все остались на ночь на холме; Онат же, я и ещё трое вечером пошли в Орунт. И там мы видели, что всем уже ведомо о смерти Сияющего; многие кричали и плакали; жрецы же ходили по городу молча. Когда они видели нас, тогда те из них, кто видел меня среди прочих у главного жреца, указывали на меня другим. И они смотрели на нас со страхом, не зная, что им делать. Мы пошли к дому властителя; и по дороге мы видели, как воин убил жреца. Когда мы пришли к дому властителя, никто не преградил нам путь и не воспрепятствовал пройти к нему. Когда же мы увидели его, с ним был главный жрец. Онат сказал им: «Так случилось, что мы погубили вашего бога; ныне же наш водитель велел мне спросить вас, не станет ли ваше горе менее тяжким, если он предаст свою жизнь в ваши руки?». На это властитель ответил: «Если вы столь сильны, что боги не могут устоять против вас, то как можем мы распорядиться его жизнью? Я сам виновен в происшедшем, — ибо прельстился вашими пользами; не облегчит моей вины чужая смерть». Жрец же сказал: «Я виновен более, — ибо не только прельстился вашими пользами, но и сам допустил вас к алтарю. Вы же поступили правильно; и если бы мы могли истребить чужих богов, то сделали бы это». Затем властитель сказал: «Я — властитель Орунта; его жители есть те, кому я желаю добра. Вы же лишили их бога, — и потому должны оставить Орунт, ибо вы питаете его горе». Онат ответил ему: «Водитель предвидел эти твои слова, и велел мне сказать тебе, что народ Орунта слеп и не видит себя. Мы можем дать ему многое взамен погубленного бога; но сам он не примет от нас даже и блага, — а ты можешь научить его не отвергать нас». Властитель же сказал: «Однажды я прельстился благом — и вот свершилось страшное. Ныне не хочу того же: посему оставьте Орунт». Онат ответил: «Истребив дурного бога ради спасения невинных, мы совершили благое дело, — и награда за это пребудет в нас. Но этим мы ввергли Орунт в горе и хаос, и изменить сего не можем: поэтому мы должны повиноваться твоему слову. Теперь уже почти ночь: позволь же нам завтра остаться в городе, чтобы взять с собою то, что нам принадлежит, — а на другое утро мы уйдём». Властитель сказал: «Пусть будет так». И мы вышли из Орунта и возвратились на холм. Наутро водитель объявил всем необходимость ухода; и каждый пошёл в Орунт, чтобы взять с собою необходимое и последнюю ночь быть в своём доме. И я видел, как водитель пришёл к человеку, который молча сидел на камне, и сказал ему: «Только ты один не выходил из Орунта, — и я не принуждал тебя к тому: но завтра ты должен будешь уйти с нами». На другое утро уходящие ушли из Орунта; остались лишь водитель, Онат, я и человек по имени Бахара. Мы вновь пришли к сидевшему на камне, и водитель сказал ему: «Пойдём». Тот, к удивлению нашему, ответил; он сказал: «Тело моё не покинет этого города; но душа желает подчиниться тебе. И если нельзя мне остаться, потому что необходимо иное, то избавь меня от тела, — ибо сам я этого совершить не должен». Сказав так, он подал водителю нож; водитель же взял его, говоря: «Я — наибольший среди подобных мне, и мне не миновать тягот и горя, которые обойдут их». И он ударил сидевшего на камне ножом в глаз, и так убил его. Затем мы вышли из Орунта и присоединились к прочим. После все мы вновь пришли на тот же холм, и оставались на нём два дня. На третий день водитель велел всем идти за ним, а пятерым велел остаться, чтобы жить близ Орунта. По его слову остались знающий по имени Кйазис, Валар, я, моя ученица по имени Вола и ещё одна женщина по имени Иргале. Все прощались с нами, уходя; и они ушли. Мы же выказали своё почтение Кйазису, — ибо он теперь стал нашим водителем. И все мы отрезали свои косы, — ибо теперь стали не таковы, каковы были прежде.

ЭНОН V

Мы сделали себе жилища в полудне пути от Орунта; было их два: одно — для мужчин, другое — для женщин. Там мы жили, во всякий день сходясь вместе и говоря меж собою; и во всякий день Кйазис говорил к нам и говорил с каждым из нас. Мы делали то, что нужно было делать: добывали пищу и изготавливали для себя то, что было в наших силах изготовить. Я собирал травы и иное из того, что знал как полезное для целения, и учил тому же Волу, и учил её приготовлять снадобья. Валар имел различное оружие и обучал бою женщин, чтобы могли они защититься; меня же он учить не мог, потому что я одолевал его и голыми руками. Видя это, Кйазис велел не Валару, но мне обучать женщин, и обучать самого Валара. Валар охотился для нас; и бывало, что он или я ходили в другие селения. Их жители удивлялись тому, что у нас нет кос, но не гнали нас; и мы говорили с ними и обменивались необходимым. Иргале и Вола изготавливали одежду для тела и ног и выращивали близ наших жилищ съедобные коренья и травы, а мы помогали им. Кйазис учил нас и наставлял в том, как следует жить; и бывало, что он делал вместе с нами то, что делали мы, — и делал хорошо или лучше нас. Время от времени он уходил куда-то для того, чтобы выслушать тех, кто говорил ему о происходящем в Орунте. Так мы узнали, что часть жрецов убила себя, а большая часть их стала воинами, чтобы так радеть о благе Орунта. Самая же малая часть жрецов оставила Орунт; многие из тех, кто видел это, также оставили его. Спустя некоторое время мы узнали, что народ Орунта пожелал вновь иметь бога. Властитель же не знал, который из чужих богов хорош, и потому не дозволял почитать никакого бога. Тогда возмутились и народ, и воины; и воины изгнали властителя, а сами создали совет из шести лучших воинов; и он стал властвовать. Совет этот дозволил поклоняться любым богам — кроме тех лишь, которым в жертву приносили людей. Тогда в Орунте началась большая вражда; в ней многие гибли, а многие бежали из Орунта, и даже проходили через наше селение. И в одну из ночей совет послал воинов, которые входили в дома и убивали тех, кто был известен своей враждой с прочими. И совет воспретил вражду меж чтящими разных богов; враждовавших же убивали у главного колодца. И совет повелел, чтобы кроме своего бога каждый почитал ещё и Орунт и радел о его благе. Так была изжита вражда; но после она была из-за споров о том, кому быть в совете: была она многажды, и многие из-за неё погибали. Мы же жили так, как нам надлежало жить; каждый делал своё дело ради себя и прочих. Были такие, которые бежали из Орунта через наше селение; и один из них пожелал взять в жёны Волу, и ради этого остался с нами. Мы сделали для них жилище; и человек этот, по имени Тас, учился у Кйазиса знаниям, а у меня и у Валара — бою. По прошествии малого времени Валар взял в жёны Иргале; и они стали жить в доме, где прежде жили женщины. И ещё к нам пришли трое, из коих один ушёл, а двое стали одними из нас. И ещё к нам пришёл человек, прежде бывший жрецом в Орунте; два года он бродил близ Орунта, а потом пришёл к нам. Он звался Руманан, и он был лучше других пришедших. И ещё пришёл человек со своей женой и двумя детьми, и с ними была сестра его жены; её скоро взял в жёны один из пришедших ранее. И мы радовались, и строили для приходящих жилища. И вот пришло время, когда надлежало расселиться по слову предпоследнего водителя. Тогда Кйазис решил уйти; и он велел идти с ним Руманану, и ещё Тасу и Воле с их ребёнком. Вола же была беременна во второй раз; и Кйазис дождался, когда она родила, а потом они ушли. Всем же прочим из пришедших он велел идти в Орунт и жить там, — ибо их не было среди тех, кто был изгнан из Орунта. И они пошли туда и там жили; в селении же остались только я, Валар и Иргале. В должные дни мы приходили к Орунту, а из него выходили те из нас, которые жили там; и я говорил с ними и учил их. Теперь я был знающим, а они учились тому, чему я их учил. И нас становилось всё больше, — ибо в Орунте говорили не таясь, и были такие, которые примыкали к нам; и за пределами Орунта находились такие, и поэтому мы вновь строили в селении новые жилища. Мы давали в Орунт полагающийся налог, и нас никто не притеснял; когда же началась война, наши мужчины взяли оружие и обороняли Орунт от пришельцев. Тогда Валар прославился своей доблестью и погиб, ибо не мог укрыться в Орунте; мы же с Иргале укрывались в лесу. После всё стало по-прежнему; и так было долго. Я стал стар; и среди нас было двое знающих, научившихся от меня, и сто сорок прочих, из коих было более сорока женщин; а я был водителем. И пришло время, когда я увидел, что многие желают знать то, что им не было дозволено знать: а я не мог поделать ничего. И среди них появились ложные знания; и среди этих людей были такие, которые мнили заблуждения Истиной. Я же мог учить их тому, как надлежит поступать, но не мог открыть всех причин. И они сами измышляли причины; те из них, кто преуспел в этом, были почитаемы как знающие. Стало так, что они начали враждовать меж собою; я же ничего не мог поделать, и ничего не могли поделать те знающие, которых я научил. Тогда я увидел, что дело моё обращается в дело иное, и что умы людей не могут оставаться без пищи; но дать её многим я не мог. И тогда я позвал с собою двух своих учеников, и ещё шестерых наиболее верных, и ушёл с ними далеко от Орунта. Мы поселились в предгорьях, среди скал, построив себе малое селение из трёх жилищ. Было так, что обитатели тех земель однажды напали на нас: но мы испустили из себя силу и раскололи большую скалу, даже не коснувшись её руками, — и тем весьма устрашили их. Они бежали, и больше уже не приближались к нашему селению. Мы же жили, скудно питаясь тем, что могли добыть в окрестностях. Я учил пришедших со мною тому, что знал и умел сам. И пришёл день, когда я ощутил, что час моей смерти уже не столь далёк. Тогда я разделил своих учеников по двое и велел им уйти, и идти не менее пятидесяти дней или до тех пор, пока не преградят им путь воды, неприступные горы или леса. Когда же остановятся, чтобы поселились среди тамошних людей и учили их так, как должно и как смогут; если же людей там не будет, чтобы шли туда, где они есть. И они повиновались мне, и ушли; я же остался один. Хотя был я стар, однако силу имел ещё немалую: поэтому я прожил в том месте ещё двадцать два года. За эти годы я ни разу не говорил с человеком, — ибо люди боялись меня, и детей своих научали тому же. Я же знал, что для меня дело моё завершено, ибо я сделал всё, что должен был сделать. И я жил, черпая из мира то, что мог. Так я обрёл многие знания, каких не имел прежде; и я понял, какой малый срок два десятка лет, и понял, почему смерть моя виделась мне близкою. Я увидел, что, как бы ни был далёк час смерти, срок этот всё равно короче, чем срок одного вдоха. И я узнал, что в тот миг, когда я ощутил смерть близкою, я не ошибался, а лишь увидел суть сроков. Так я жил, и познал ещё многое. Но настало время, когда я обессилел и больше уже не мог заботиться о своём пропитании. Тогда я лёг в своём жилище и рассказал себе о своей жизни и о своих деяниях. И я лежал, и думал о вершащемся, и созерцал его до тех пор, пока не умерла моя плоть.

ЭНОН VI

Я увидел себя стоящим посреди большой равнины, где не было ничего и никого, кроме меня; и земля была не землёй, а небо — не небом. И я увидел, как издали ко мне приблизились двое; они приветствовали меня, а я — их. Один из них сказал, что среди приходящих в сей мир нет таких, кто не нёс бы в себе тяжёлого камня. И он сказал, что с ним тот, кто всегда был со мною, и что он и теперь будет подле. Затем они удалились; я же пошёл за ними, желая достичь края равнины. И когда я шёл, нечто всё сильнее удерживало меня; и скоро я был как бы связан, и больше не мог идти. Затем я увидел, что равнина подобна пещере; так, она становилась всё меньше, и в ней наступал сумрак. Я же не страшился, ибо знал, что испытаю здесь неведомое прежде. И потом я упал; упав же, не ощущал верха и низа, и не знал, где левая сторона, а где правая. Пространство, в котором я пребывал, облекло меня подобно одежде и сдавило подобно оковам. И я ощущал как бы себя в нём и себя за его пределами, и ещё ощущал себя в себе. Далее было многое, и было оно мучительным, и радостным, и дивным, как рождение жемчужины в цветке. Я испытал удивительное: я был как бы тремя сущностями одновременно. Та из них, которая была за пределами меня, коснулась той, которая была в глубине меня, — и так они оплодотворили друг друга. Тогда та, которая была сдавлена пространством, как бы родила каждою своею частицей плод их слияния: то была великая мука и великое наслаждение. И после она родила себя через рождённое ею: и тогда страдания мои были велики. Так я вырвался из сдавливавшего меня пространства — подобно птенцу, покинувшему яйцо, не разрушив его скорлупы. И тогда я вновь увидел себя на равнине; и у неё не было предела, — но в то же время у неё было множество пределов. Я же уже не имел обличья старца, и на мне было одеяние, не отдельное от самого тела. Тогда опять явились те же двое, и они опять приветствовали меня. Потом тот, который ранее говорил со мною, удалился, а другой остался. Я спросил его, изверг ли я из себя камень; он же ответил, что мой камень ещё извергнет меня в мир, из коего я пришёл. Он сказал, что камень этот есть худшая часть меня, и что не извергнуть его надлежит мне, но претворить в благо. Затем он сказал, что я испытываю великие тяготы потому, что я таков, каков я есть. Он сказал: «Каменные опоры служат для держания крова столь тяжёлого, что деревянные не удержали бы его и разрушились бы, и он рухнул бы, и убил бы обитающих в жилище. Сосуд для хранения огня делают из глины, потому что дерево не устоит против пламени. Меч изготавливают из металла, потому что меч, сделанный из дерева, не сможет отразить смертоносного удара меча, сделанного из металла. Ты видишь, что прочное предназначено для больших тягот, нежели чем непрочное. Так и человек: чем он лучше, тем тяжелее ноша, им влекомая. Но чем он лучше, тем он и сильнее; если же он мнит себя слабым, то это говорят в нём леность, трусость и равнодушие к благу; это значит, что он не столь хорош, как кажется. Благой — силён; ему ведома его сила — но ему следует знать и её предел, чтобы однажды не солгать себе и не нанести вреда великому делу. Твоя сила велика; и ты сам можешь увеличить её ещё больше: в этом тебе будет содействие. Но прежде всего ты должен узнать себя и свои деяния лучше, чем знал их прежде. Немногие из приходящих сюда способны узнать это так, как теперь узнаешь ты; я скажу тебе о тебе». И он стал говорить мне о моих прежних деяниях, желаниях и мыслях; и я знал, что в его словах нет лжи и заблуждения. Когда он сказал мне всё, что надлежало сказать, я сказал ему: «Дивлюсь тому, как слеп может быть человек. Дивлюсь этому с того дня, когда Онат явил мне сидящего на камне; ныне же дивлюсь ещё больше». Он ответил: «Не тот излечился от слепоты, кто узнал нечто, но тот, кто не погубил в себе это знание и взрастил из него благо». Потом он сказал: «Ты и теперь слеп для многого, и ты это знаешь; ты не видишь даже места, в коем находишься». Сказав так, он коснулся меня; и я увидел, что место, в коем мы были, содержит в себе и иные места, — подобно тому, как некто перемешал мелкие камни, зёрна и песок, а другой видит лишь одно из трёх. И он повёл меня с собою; и шаги наши не были шагами. И далее он многое показывал мне и о многом говорил; и времени прошло немало. Я видел мир, из которого пришёл, и видел многое из того, что пребывает за его пределами. Зрение моё было столь острым, что я видел находящееся вдалеке, и взор мой проникал сквозь многие преграды. Я видел богов, коим поклонялись многие из людей: боги эти имели явственный облик и в то же время не имели его. Они были окружены свечением; и от них нечто как бы изливалось в мир людей, а из него нечто как бы изливалось к ним. Всякий из них имел свои владения, за пределы коих его свечение не выходило; и я видел, что часто владения одного были во владениях другого: но они не сливались в одно, хотя и пребывали одновременно в одном месте. Некоторые из них жгли друг друга своим свечением, стремясь разрушить друг друга. И я видел людей, оставивших плоть: они пребывали в свечении своих богов; иные из них страдали, а иные наслаждались, приближаясь к страданию: но все они были более слепы, чем зрячи. Тогда я сказал бывшему со мною: «Покажи мне истинных богов, — тех, о которых говорили мне научавшие меня». Он сказал: «Ты слеп, — ибо видишь их, но не ведаешь о том; знай же, что всё, что ты видишь, есть они. Ты видишь их всегда; но поэтому ум твой не приемлет того, что дарует ему взор. Теперь же я покажу их тебе, явив тебе иную их сущность». Сказав так, он коснулся меня; и я увидел неисчислимое множество сияний, которые были раздельны и в то же время слиты в одно. Они переплетались и проходили друг сквозь друга: и я знал, что они зиждят и питают друг друга. Они проходили сквозь меня, — и я видел и знал, что я составлен из них. И тогда я ощутил, что бессмертен: и ощутил это так ясно, как никогда прежде не ощущал. В тот миг сопровождавший меня перестал касаться меня, и я перестал видеть сияние богов; но я увидел, что сияю сам. И я увидел, что тот, кто был со мною, сияет тоже; и он сказал мне: «Приветствую тебя вновь, — ибо сейчас ты вошёл в обитель себя иного». И он сказал мне: «Узнай себя прежнего». Тогда я пожелал знать о том, что было со мною прежде; и я узнал, каковы были мои жизни в мире материи, — ибо вспомнил их. Многое ещё я узнал; после же бывший со мною сказал: «Долго пил ты знания: теперь отдохни». Тогда я пожелал отдохновения; и меня как бы окутала мягкая ткань, которая не была ни светом, ни тьмою. И мне было весьма приятно; моё покрывало как бы омывало и питало меня; и оно порождало во мне спокойствие и негу. Но скоро я ощутил нечто подобное жажде, и нега стала тяготить меня подобно оковам или же недугу. Тогда я пожелал, чтобы моё покрывало исчезло; когда же оно исчезло, я увидел, что сопровождающий меня находится подле. Он сказал: «Бессмертие есть бесконечное деяние: поэтому тот, кто познал своё бессмертие, может изведать покой только в нём. Покой был приятен тебе, пока он питал твои силы: когда же они взросли, они разорвали путы покоя. Так и должно быть, — ибо благое является таковым только тогда, когда оно соответствует должной мере». Затем мы посещали многие места, и я видел многое. Я видел мир, из коего пришёл сюда, и видел, каков он. Я видел многое из вершащегося в нём, — и благое, и дурное; и видел, как возводятся и рушатся обители блага и зла. Я видел, какие твари окружают людей незримо для них; среди тварей этих было больше вредоносных, нежели чем полезных. Я видел людей, умением своим порождавших в нынешнем моём мире вредоносных тварей ужасного вида или же вовсе без явственного облика. И я видел, как создания эти находили и терзали свои жертвы; но видел я среди людей и таких, которые повергали и истребляли этих тварей. Я испросил у своего спутника позволения придти на помощь терзаемым несчастным, и он не воспретил мне этого. Но я не мог поделать ничего, ибо нечто мешало мне приблизиться к ним; если же я мог приблизиться, то лишь терял силы, оставаясь незримым и для терзающего, и для терзаемого. Тогда сопровождавший меня сказал мне: «Это вершащееся не призывает тебя, ибо в нём ты не нужен миру. Ты — из числа знающих: поэтому если ты сможешь вмешаться и должен будешь сделать это, то ты узнаешь о том, — и узнаешь не от стремления своих чувств. И даже если будешь знать, что сможешь вмешаться, всё же не делай этого, если не должен». Я сказал ему: «Я буду поступать так, как ты велишь; но скорбь моя о сих несчастных велика»; он же ответил: «Так и нужно, — ибо благо есть благо и вне деяния, но не всякое деяние есть благо». Затем он сказал: «Вершащееся — многолико, и необходимости его неисчислимы. Тебе ведомо много — но столь мало, что это подобно тому, как если бы некий человек, живущий в изобильном краю, съедал бы лишь одно зерно в пять тысяч лет. Вот как малы твои знания; не удивляйся же тому, что нечто тебе не ведомо, и не покушайся на вершение, смысл которого незрим для тебя и о котором тебе не известно доподлинно, что тебе следует вершить его. Но не осуждай себя за своё незнание; помни, что всякий хорош тем, что знает благо и вершит его, — но ещё более хорош он тем, что познает больше и свершит благо большее, чем то, которое посильно ему ныне». Ещё я видел странников, блуждающих меж мирами. Среди них больше всего было тех, кто в заблуждении искал несуществующее; они не видели многого вокруг себя, ибо желали видеть иное. И мой спутник сказал мне: «Если некто измышляет то, что не может быть таким, каким оно ему мнится, и мнит его существующим, то оно как бы возникает. Но это есть лишь образ, и внутри он пуст; пустота же эта есть пустота сути. Она стремится наполниться, и потому притягивает силы того, кто создал её, стремясь пожрать их. Но сила не может породить сути, — и потому силы его разбиваются о пустоту; и часть их питает собою жизнь образа, а другая часть рассеивается, подобно дыму на ветру. И сей несчастный слабеет; и слабеет он, даже если не ищет своего порождения; и если он пребывает в мире материи, тело его слабеет, как от тяжкого недуга, а сознание обращается в логово безумия. Таких весьма много; и они идут от меньшего страдания к большему, — ибо не погибнут, но истерзают себя, а после будут в муках рождать себя вновь. И для других они опасны, ибо заблуждения подобны заразному недугу. Ты видишь, как их много; помни же, что одно заблуждение бывает повергаемо другим заблуждением, — но все заблуждения повергаемы Истиной. Она есть снадобье, которое излечивает все недуги; знания же подобны травам, в коих содержатся целебные свойства и силы. Делай же то, что делал так хорошо и прежде. Знай, что всякое благое вершение имеет своим истоком Истину, и в Истину же истекает само». Ещё я видел многие и многие порождения заблуждающихся: они были весьма разнообразны, и все были пусты внутри. Были среди них образы различных тварей, и предметов, и деяний, и были даже целые земли и державы. И все боги, кроме истинных, сияние коих — во всём, были таковы же. Я видел людей, в сём мире терзаемых порождениями собственного ума и чувств. И я видел таких, которые как бы спали, скованные собою в себе; порождения же их пребывали подле и терзали их спящих. И тот, кто сопровождал меня, сказал мне: «То, что было с тобою по явлении твоём здесь, было таково же. То, что терзало тебя, сдавливая, было совокупностью твоих порождений; и то, что есть в тебе лучшего, боролось с нею и победило её». И я видел многих странных тварей; видел и таких, которые не имели явственного обличья, или были как свечение, дым, вода и иное прочее. Видел я людей и иных тварей, которые приветствовали нас; их пребывание вблизи нас порождало во мне наслаждение. Я знал, что они подобны нам; и я просил своего спутника сказать мне о том, какие связи есть между ими и нами. Он ответил: «Истина есть наибольшая из связей: незнающих она связует незримо для них, а знающие сами связуют себя ею и собою в ней». Многое ещё я видел; и после шедший со мною показал мне ещё многое в том мире, из коего я пришёл. Там я видел многие земли, — и в их числе те, в которых некогда жил. Видел я и Орунт; и я видел, что ни в нём, ни где-либо ещё в том мире нет уже тех, кто знал меня. Тогда я спросил шедшего со мною: «Где же наши водители, знающие и прочие?». Он ответил: «Во всяком пути столько дорог, сколько есть тех, кто идёт по нему. Может быть, ты встретишь некоторых из тех, кого хочешь встретить, — но это будет позднее; ныне же вершится иное должное». Скоро он привёл меня на некое место наподобие холма, на котором было весьма приятно находиться. И он сказал мне: «Я явил тебе то, что должен был явить: для дальнейшего же я мал в своём праве. Теперь оставляю тебя, — ибо ты не должен утратить большее ради меньшего». Сказав так, он удалился; я же остался, пребывая в ожидании.

ЭНОН VII

Некоторое время я пребывал на сказанном месте, созерцая окружавшее меня и себя в нём. Скоро я ощутил зов, пришедший из не весьма великой дали; он был ощутим и для разума моего, и для тела. И я пошёл туда, откуда он исходил; а он был мне водителем, указующим путь. И столь сильно желал я придти туда, куда мне надлежало придти, что преодолевал даже те пространства, которые не знал, как преодолеть; и передвигался столь быстро, что дивился тому сам, — ибо прежде не знал за собою таких умений. И я достиг величественного строения, которое на деле не было выстроено из чего-либо, но имело цельный вид, подобно скале. Было оно зримо, но очертаний имело много; входов же в него не было, — но в то же время они были, и были многочисленны. Я вошёл в него; войдя же, не увидел его изнутри, но увидел великое пространство, в коем было множество пространств иных. Затем ко мне приблизился некто, и я ощутил его радость; и был он таков, что от него как бы исходило то, чем дышало нынешнее моё тело. И он сказал: «Нет приветствия лучше, чем сама встреча или чем доброе желание». Он сказал, что имя его — Амоселена; но имя его я знал уже, ибо услышал его в себе, когда увидел его; он же знал моё имя, но всё же просил меня назваться. После он сказал: «Приходящих сюда мало, — но они сильны; если ты здесь, то это значит, что сила твоя стремится излиться в должное русло». Я ответил: «Я жил так, как меня учили жить; ныне же знаю, что и жизнь может жить мною. Хочу этого, и иначе не могу, — ибо для чего ещё мне быть, как не для вершения смысла Бытия?». Он же сказал: «Живущий иначе не мог бы быть здесь; поэтому я знаю то, о чём ты сказал, и знаю то, о чём ты ещё не сказал мне». После этого он повёл меня вверх, — и мы очутились как бы на вершине горы; и я глядел вниз, и видел, что у неё нет ни склонов, ни подножия. И сверху, и снизу, и со всех сторон был великий простор, в коем вершилось всё вершащееся. И Амоселена сказал: «Вот то, бытие чего есть твоё бытие». Затем он сказал: «Место, на котором мы пребываем, подобно горе: но это не гора. Место это есть та часть вершащегося, которая возносится над прочим, в то же время пребывая в них. Истина знает себя; и она знает, что она есть всё. И есть такие, которые осознают Истину; и чем явственнее они её осознают, тем явственнее она осознаёт себя ими, и тем прочнее становится истинная реальность. Место, где мы сейчас пребываем, есть частица этой реальности. Бытие, прошедшее через осознание, упрочивается, — ибо всё дурное извергается из него; так возникают частицы существующего, недоступные дурному. Они есть утроба, в коей зачато грядущее благо, которое есть наилучшее из благ. Во множестве миров обитают осознающие; и в каждом из этих миров есть место, подобное этому месту. Они раздельны — но едины, ибо подобны членам единого нераздельного тела. Так, во Вселенной множество таких мест; все они созданы осознающими, вкусившими от Истины и стремящимися к Благу». Тогда я сказал: «Если они едины, то я могу их увидеть»; и Амоселена приблизился ко мне и слился со мною, подобно тому, как смешиваются две жидкости. И тогда я увидел вокруг тьму, а в ней — множество сияний: они были подобны звёздам в ночи. Затем я увидел, что в каждой частице тьмы содержится частица света; сияния же, подобные звёздам, не заключены в тьму, а окружены ею. И я увидел себя пребывающим в каждом из них; и я ощутил наслаждение жизнью Жизни; и понял, что не способен ещё ощутить всего того, что возможно здесь ощутить и узнать, — ибо река наполняет сосуд лишь до краёв, а остающаяся её вода минует его. И я увидел, что сияния эти есть частицы света, наполняющего собою всё, — и даже тьму. Я понял, что тьма подобна земле, которая сама по себе не годна в пищу, и которая убивает того, кто живьём зарыт в неё, отнимая у него дыхание. Но она содержит в себе то, без чего не может жить даже тот, кто дышит свободно, и из чего рождается его пища. И если очутится в земле доброе зерно, то оно взрастёт и даст плод; живущий же употребит его в пищу, а потом породит новую жизнь. Так, всякий живущий есть земля, — ибо он живёт через пищу, происходящую из земли, и тело его обращается в землю. И то, что виделось мне тьмою, было подобно земле, а то, что виделось мне светом, было подобно тому, что содержится в земле и питает живущих. И я понял, что каждый, будучи землёю, способен узреть в себе благое, взрастить его, вкушать его и передавать другим. И сияния эти есть то благое и сильное, что взращено многими в себе и излито ими из себя; и оно есть и сам живущий, и семя, которое он бросает в землю, и то, что питает это семя, и взросший плод, коим он питается сам и питает других, и в коем рождаются новые семена. Я узрел вокруг себя свет, содержащийся в тьме, и узрел себя, слитого со всеми, кто слит со светом. Так я был как бы одним существом, содержащим в себе все другие существа, из коих одни сияли сильнее и были в сияниях, а другие сияли слабее, ибо не взросли ещё из своей тьмы. И я понял, что не могу ещё ощутить и узнать всей полноты этого; и тогда Амоселена отделился от меня. И он сказал: «Не только скорби о том, что не можешь чего-то, но и радуйся тому, что в должный час сможешь это». Затем он сказал: «Свет не обращается в тьму, а тьма обращается в свет. Поэтому место, на котором мы пребываем, не исчезнет; так же и прочие подобные ему. Но тьма, вокруг них пребывающая, будет обращаться в свет; так они будут становиться всё больше, — пока не достигнут друг друга не только внутреннею своею сущностью, но и внешнею. Тогда они сольются ещё раз; и тогда вся тьма станет светом, а свет — тем, в порождении чего есть смысл жизни света». Тогда я спросил: «Что же это будет?»; и Амоселена ответил: «Лик вершащегося — в его сути; суть того, о чём ты вопрошаешь, и будет его ликом. Ныне нет ничего равного ему, — и потому никто не знает, каково оно будет; менее совершенное не может познать того, что более совершенно, пока не станет им. Можно лишь знать, что более совершенное — это более совершенное; это я знаю, и это я сказал тебе». Затем он сказал: «Тебе ведомо, что есть зло и для чего оно существует; и тебе ведомо, что будет, если благо не восторжествует в должный срок. Ты видишь, что место это есть опора должного в мире людей. Но знай ещё и то, что мир людей не видит этой опоры, ибо сияние её незримо для взора плоти, а голос её неслышим для разума тех, кто не знает, что может слышать её голос. Поэтому пребывающие здесь не могут взывать к миру людей до тех пор, пока снова не облекутся в плоть. И когда ты облечёшься в плоть, ты должен будешь радеть и о себе, и о других. Первый водитель в Орунте был таким: поэтому он услышал слова Мудрого. Только Мудрый может воззвать к кому-либо из людей; мы же не можем, — ибо люди не ведают о нас доподлинно и не пролагают нам путей в свой мир. Лишь некоторые из тех, у которых есть водители, научающие их Истине и благу, способны принять нашу помощь в своём мире или в этом. Водители в мире людей научают явственно немногих; прочим же они лишь зримо указуют путь, ведущий к наилучшему пути. Если же люди не сумеют узреть его и не сумеют сами отыскать его, то они встанут на путь, ведущий к гибели. Тогда Мудрый взрастит среди них одного, и даст ему знания, через него даруя их прочим. И этот человек возведёт твердыню, одна сущность которой будет светом здесь, а другая — плотью в мире людей. Тогда и мы сможем явственно взывать к людям, — ибо через твердыню эту проляжет путь, явственно связующий миры. И те, кто обитает в местах, подобных этому, но близ миров иных, тоже смогут говорить с людьми; познавшие же должное люди смогут говорить с ними. Так, люди познают многое, — ибо не малое число избранных будет научаться у знающих, но всякий, кто того пожелает; и кто сумеет научиться, тот научится. Но будет это, лишь если роду людей будет грозить гибель; так, если он будет готов пожрать сам себя, тогда свершится то, о чём я сказал, — свершится дабы отвратить его от дурного и далее зиждить в благе. Поистине, всё есть у людей для того, чтобы видеть и познавать, а затем вершить должное. И они могут обратить свой мир в твердыню блага, и могут никогда не познать угрозы гибели от собственных рук. Об этом мы радеем здесь, сколь можем; ты же, пребывая в мире людей, видел тех, кто радеет об этом там, и сам был одним из них». Я сказал: «Есть весьма много миров, и много есть родов осознающих; во всех ли мирах вершится так, как вершится в мире людей?». Он ответил: «У каждого мира — свой путь; есть среди них такие, которые более или менее подобны друг другу. Осознающий разум бывает вершителем зла, ибо может ошибаться и принимать дурное за доброе. Он способен познавать; но бывает так, что в заблуждениях своих он не даёт себе на познание достаточного времени. Вершение его бывает более скорым, чем его познание: так некто, испытывая жажду, мнит, что любое питьё хорошо для того, чтобы утолить его жажду; и он полагает, что чем вкуснее питьё, тем оно лучше, — и не ведает того, что оно может быть и отравою. Великие силы и великое тщание прилагает Мироздание для того, чтобы взрастить каждый из родов осознающих; и вершится это в великие сроки. Плохо, если это вершится напрасно; и плохо, когда всё благое, что мог бы свершить некий погибший род, не свершается, — ибо с этим несвершённым погибает через несвершение и то доброе, что проистекло бы от него далее. Если погибает через несвершение одна частица блага, то вместе с нею погибает великое множество блага, кое могло бы произойти от неё во временах. Если же оно погибнет, то и прочее благое не обретёт от него содействия в борьбе с дурным; так дурное сделается сильнее, чем оно было, и так Мирозданию станет труднее избежать гибели и достичь лучшего. Плохо, когда разум, существующий для вершения блага, вершит зло столь яро, что истребляет сам себя через истребление осознающих. Нет большей победы зла, чем эта, и нет её ужасней». Затем он сказал: «Я явлю тебе нечто из того, что некогда вершилось в мире людей». И он повёл меня за собою, и привёл к потоку, который был как бы из камня, подобного воде. Мы вошли в него; и я увидел, что там было пространство, малое и обширное одновременно. И я увидел нечто подобное скале; и Амоселена сказал: «Вот скрижаль, которая будет доступна тебе через меня». Сказав так, он смешал с нею свою руку, а другую руку смешал со мною. И в малый миг мне стало ведомо о происходившем некогда. Я узнал, что в своё время в мире людей обитал иной род осознающих. Было в нём как бы два народа, которые разнились меж собою обликом и обитанием. И в некое время сильнейший из этих народов взрастил в себе вражду к слабейшему, — ибо тот народ некогда проистёк из сильнейшего. Сильнейший народ назвал себя старшим, а другой народ он назвал младшим, и презирал его. И настало время, когда старший народ захотел гибели младшего и стал истреблять его. Младший народ был гоним и истребляем, — но не желал гибели старшего; однако настал день, когда он воспротивился старшему народу. Но к тому времени он был уже малочислен; и многие в нём говорили, что лучше будет истребить себя, и так преклониться перед сильнейшим; другие же говорили, что как бы ни было, всё будет благом. Миновало некое время, и младший народ был истреблён. И тогда мир возмутился деяниями старшего народа, и стал отнимать у него силу жизни, чтобы он, взросши, не совершил ещё худшего. И старший народ стал слабеть телесно; многие в нём испытали тяжкие недуги, от коих умирали; а многие были столь слабы, что умирали и не ведая недугов. Потомства же в сём народе рождалось всё меньше, и оно было всё слабее, а из рождавшихся многие имели ущербный разум. И тогда в тот народ пришли страх и отчаяние. Но один из них познал причину вершащегося, а от него её узнали многие. Лучшие из них учили других; и каждый, кто познавал её, устанавливал в себе закон, который был един для всех и заключался в знании и вершении лучшего. И пришёл день, когда мир вновь стал питать тот народ своею силой; и тогда горестное стало обращаться в благотворное. Род тот взрос и достиг лучшего для себя; уйдя же, оставил в мире своё семя. Семя это слилось с тем, с чем должно было слиться, — и в мире людей взрос другой род осознающих. Он шёл к лучшему для себя долго, — но в некое время достиг лучшего и ушёл, оставив в мире своё семя. Оно слилось с тем, с чем должно было слиться, — и в этом мире взрос род людей. Это я узнал; и потом мы возвратились на то место, с коего пришли. Тогда Амоселена сказал мне: «Ты видишь, что бывает с родами осознающих; и ты видишь, что род, который губит себя, тем губит плоды жизни многих родов, бывших до него, и тех, которые будут после него». Я ответил: «Теперь знаю, о сколь великом радеет тот, кто радеет о благе рода людей». Тогда Амоселена сказал: «Пойми теперь, что и тяготы этого радеющего столь же велики. Узри, сколь велики должны быть его стремление, и его терпение, и его храбрость, и его самоотверженность, и его доброта, и его любовь ко всему, что существует. Узри, сколь сильно должно быть его желание обретать знания и передавать их другим, и сколь тщателен должен он быть в сём деле. Вокруг него бушуют великие потоки сил — и благих, и дурных: и ему надлежит устоять в их вихре. Видишь ли теперь, каким должен быть тот, кто подлинно радеет о благе рода людей?». И я знал, что должен ответить; и я ответил: «Вижу и знаю». Тогда Амоселена сказал: «Благо — одно для всех миров; времена же протекают, питая своею сущностью то, что стремится к благу. Поэтому тот, кто радеет о благе рода людей, не должен оставлять своего радения, но должен соблюдать его во всех временах, пространствах и субстанциях. Хорошо, когда некто узнал, какова Истина и что есть благо; но такой должен иметь стремление к вершению должного. Если же он не имеет такого стремления и не вершит должного, то это значит, что дурное весьма сильно в нём. Тот, кто не знает должного и потому не вершит его, не столь преступен, — ибо он вершит то, что мнит должным, а значит, в себе стремится к благу. Тот же, кто знает должное, но не вершит его в себе, такой стремится к злу, — ибо для него недеяние и вершение дурного есть одно, и оно есть худшее из зол. Знание без вершения подобно пище, которую невозможно вкусить; поэтому тому, кто знает, но не вершит, нет причин радоваться о себе, но есть причины скорбеть, — ибо он стал хуже, чем был тогда, когда не знал. Знание должно быть осознано; если же некто знает, но не вершит, то это значит, что он не осознал своего знания, — ибо истинное осознание и должное вершение нераздельны. Поэтому тот, кто осознал необходимость вершения блага, но в заблуждении мнит благом зло, лучше того, кто знает благо, но не желает его вершить. Осознавший Истину вершит благо. Он не оставит своего дела; где бы он ни был и когда бы он ни был — он будет вершить должное. Он не ведает малого блага для малого, потому что и в малейшем из существующего содержится всё Мироздание. И он знает, что всякое благо, вершимое им, вершится для всего Мироздания во всех временах существования оного. Только истинное благо имеет такие свойства, и только вершащий его столь силён. И он знает, что личная его скорбь, сколь бы велика она ни была, всё же много меньше малейшего из посильных ему благ. Поэтому ни скорбь, ни личное горе или тягота не могут повергнуть его, — ибо благо питает его и придаёт ему сил больше, нежели имеет их то, что уязвляет его. Вершимое им благо принадлежит всему Мирозданию, а всё благо, вершимое в Мироздании, принадлежит ему. Поэтому нет зла, способного повергнуть его или устоять против него, — ведь если бы существовало зло, равное Мирозданию, то Мироздание не могло бы существовать». Я сказал: «То, о чём ты говоришь, исполнено такого величия, что ничто не сравнится с ним». Он сказал: «Я сказал о том, каким должен быть каждый из нас: и говорил я лишь о возможном и необходимом. Настанет время, когда каждый из людей будет таков; но для этого каждый должен идти по пути познания и осознания. Путь этот пролегает через многие времена, пространства и вершения; и он таков, что пройти его возможно и должно для каждого. Одна жизнь в мире материи сменяется другой; меняется облик живущего, и имя, и прочее; и даже род осознающих не неизменен для того, кто многого достиг: но должный путь — один, и он остаётся всегда». Затем Амоселена повёл меня с собою, и мы возвратились на то место, где я очутился, когда вошёл в строение. Оттуда он повёл меня в другое место, которое было подобно лучшему из мест мира людей. Оно было прекрасно в одно время как величественный храм, уютное жилище, дикие горы, утроба леса и берег реки; и многие другие приятности также были ему свойственны. Амоселена сказал мне: «Вот наилучшее прибежище; благое вершение создало его. Останься здесь, чтобы нынешнее твоё тело могло вкусить должное отдохновение; когда же этого будет довольно, я узнаю о том и приду за тобою». Так сказав, он удалился; я же остался, радуясь тому, что вершится должное.

ЭНОН VIII

Некое время спустя Амоселена пришёл за мною, и я последовал за ним; и оставить это место мне было столь же приятно и отрадно, как и пребывать там. Амоселена вновь привёл меня на место, подобное вершине горы. Я увидел, что оно было как бы окружено кольцом из сияния и блеска; и я увидел, что это — люди, взирающие на меня. Я видел их, но не видел их числа, — ибо было их в одно время и не много, и много. И Амоселена сказал мне: «Вот те, кто воздвиг эту обитель блага, и кто есть она. Знаю, что ты не умеешь исчислить их; причина этого в том, что и те из них, кого сейчас нет здесь, здесь присутствуют, пребывая в своих собратьях. Они видят тебя; а ты не знаешь, видишь ли ты их, — ибо единство ваше для них явственнее, чем для тебя». Сказав так, Амоселена приблизился ко мне и слился со мною. И тогда я ощутил, что частью себя слился со всеми стоявшими вокруг нас, и с теми, которые пребывали в этом месте через них. Я увидел облик каждого из них и узнал имя каждого из них; и я узнал их радость обо мне. И я ощутил силу столь великую, что то, что смог я ощутить, было лишь малою её частицей. Тогда Амоселена отступил от меня и сказал: «Никто не может ощутить больше, чем он способен ощутить, или совершить большее, чем он способен совершить. Место это содержит в себе многое; и хотя оно едино и цельно, всё же оно различно в себе многими своими свойствами. Ты таков, что смог войти сюда; но из того, что здесь возможно, ты — в числе наименьшего. Малое едино с великим; но перед сим малым — путь достижения, потому что ему надлежит достичь себя, единого с великим. Так и ты ныне: будучи в благом и сильном, ты должен достичь себя такого, каково оно. Хотя ты здесь, тебе надлежит ещё взрасти в себе, чтобы суметь потом взрасти здесь. То, что сейчас происходит с тобою, есть лишь начало: а предела нет». И тогда я ощутил как бы прикосновение ко мне каждого из тех, что пребывали подле нас. От этого прикосновения я ощутил в себе силу, прежде мне не ведомую, и о коей я не знал достоверных слов. Я увидел в касавшихся меня то, что было во мне, и то, чего во мне не было, но о чём я мог узнать, и то, чего я не знал потому, что не мог видеть его прежде. В тот час я увидел многое из того, чего должен был достичь, и узнал, как обрести многое из полезного. Затем многие из окружавших нас удалились; со мною остались Амоселена и ещё шестеро. Я смотрел на них, надеясь увидеть среди них водителя, знающего, Оната или кого-либо ещё из знакомых мне людей; но их не было подле меня. Я спросил о них Амоселену, говоря: «Я видел лики бывших здесь и узнал их имена; но я думал, что по незнанию не усмотрел среди них тех, кто мне знаком. Теперь вижу вновь, что их нет здесь; где же они? Ведь я учился у них; может ли быть так, чтобы их не было здесь?». Он ответил: «Некоторые из них были здесь; но сейчас их здесь нет, потому что они завершают свой круг. И тебе это предстоит; может быть, ты встретишь их в пути. Но вот рядом с тобою один из тех, кто жил в твоём городе прежде тебя и был из знающих». Тогда один из бывших подле заговорил со мною; имя его было Орбалат. Он говорил со мною; и другие тоже говорили со мною. Многое я от них узнал; и они говорили мне даже о жизнях своих в мире людей. И тогда я понял, что все знающие из людей, от первого из знающих до нынешних, связуют собою времена рода людей. Связь эта есть как бы все эти времена в одном времени, — ибо то, что создано из материи, изменяется и разрушается, и люди меняются, вновь и вновь рождаясь в мире людей, а Истина пребывает в них всегда. Все знающие, благие и правые вершат одно дело, не имеющее предела во времени и пространстве; в этом деле соединились они, видя воочию и ощущая друг друга. В них сошлись времена и пространства, во всей своей полноте пребывающие там, где есть кто-либо из них. Я сказал об этом Амоселене, и он ответил: «Через высший из миров мы объемлем всё. Поэтому если есть в Мироздании хотя бы один из нас, то это значит, что все времена и пространства едины дважды. Первый раз они едины по свойству своей сути, а второй раз — через осознавшего». Затем он сказал: «Ты видишь род людей; но помни и о тех, кто был прежде их в их мире и в мирах иных. Человеческое обличье временно и преходяще, как и всякое другое, — кроме последнего из обличий, которое есть одно для всех. Лучшие из лучших, оставившие материю своих тел, сущностью своею не разнятся с подобными им из других родов осознающих. Они едины так же, как едины те, кого ты видишь здесь: и в сём месте взрастают такие. Здесь едины те, кто был лучшим в знании и вершении в роде людей во все его времена; среди тех же, о ком я сказал, лучшие рода людей едины с лучшими родов иных. В таких времена древнейших из родов осознающих слились с временами нынешних родов; и все лучшие всех родов там едины. Из своей обители восходят они в высший мир; но достояние уходящего, уходящее вместе с ним, в то же время остаётся с теми, кто ещё не ушёл, — ибо они были едины с ним, и его достояние стало их достоянием. Поэтому ничто не утрачивается; и всякий пребывающий там видит себя каждым прочим, — и из тех, которые пребывают там, и из восшедших в высший мир. Каждый из них живёт как бы всеми их жизнями во все их времена, так связуя их собою». Тогда я сказал: «Хочу увидеть их обитель»; Амоселена же ответил: «Я говорил тебе, что всякий может не более того, на что он способен. Никто из нас не может видеть её, ибо мы заслоняем её от своего взора собою; и отыскать туда дорогу мы не можем будучи такими, какие мы есть. Но путь всякого знающего и вершащего должное благо проходит через неё, — и потому всякий, кто свершил себя достойным этого, бывает призван туда. Наш путь не ведает течения вспять: поэтому никто из нас не минует этой обители, каждый будет призван туда в должный час. Будешь призван туда и ты, как был призван сюда; но прежде взрасти до сияния того места, где сейчас находишься, и взрасти ещё больше. Каждый из рода людей будет призван сюда, а затем — туда, ибо должный путь — один. Из сего места изливается великое благо, порождающее и зиждящее благо в мире людей; из той обители изливается благо во много крат большее, порождающее и зиждящее благо во многих мирах. Та обитель принимает в себя роды осознающих, и принимает их целиком; и могущество её не ограничено ничем, кроме законов Мироздания». Так сказал Амоселена; затем я увидел, что бывшие с нами приблизились ко мне. Приблизившись, они приветствовали меня; затем они удалились, и мы остались вдвоём. Тогда Амоселена сказал мне: «Хорошо то, что вершится ныне; но есть и ещё должное. Сейчас ты не можешь остаться здесь, ибо должен завершить свой круг. Совершив это необходимое, ты возвратишься сюда, и останешься здесь до того часа, когда должен будешь вновь обрести плоть в мире людей. Но когда покинешь это место ради мест иных, частью своею всё же будешь пребывать здесь». Затем он сказал: «Ты знаешь место, где испытал отдохновение; избери: желаешь ли перед уходом отсюда вновь побывать там, или же испытать великую тяготу во благо». Я ответил: «Желаю испытать тяготу, — ибо рвение ко благу не ведает мер приятного, кроме самого блага». Тогда Амоселена привёл меня в место, где я не смог увидеть ничего, кроме тьмы; и чувства мои были как бы слепы. Там Амоселена оставил меня и удалился. Затем я ощутил в себе как бы великий холод, который породил во мне великую боль. И я не ощутил в себе себя, но ощутил, что где был я, там — пустота. Я же пребывал вокруг неё, и простирался в пространствах столь великих, что и сам не мог знать своих пределов. И я не знал, что есть я, — ибо и пустоту ощутил собою; но я знал, что пустота сущностью своею не существует, и оттого усомнился в своём существовании, в то же время усомнившись и в своём несуществовании, ибо ощущал себя вокруг пустоты. Тогда я испытал нечто столь ужасное, что в сравнении с ним мучительнейшая боль не только казалась едва ощутимой, но даже мнилась равной отсутствию боли. В тот миг я понял, что то, что казалось мне пустотой, было не ею, но лишь близким к ней состоянием Бытия, а само существование моё было лишь малой частицей бытия самого Бытия, — но частицей, целиком объемлющей собою Бытие. И я стал как бы втекать в ту часть себя, которая казалась мне пустотой; я наполнял её и истекал из неё, при этом смешиваясь с той частью себя, которая продолжала втекать в неё. Так, я был круговоротом; и то, что истекало, всегда было горячее втекающего. И так по прошествии некоего времени великий холод моего подобия пустоты обратился в тепло; и уже не было различной двойственности, но лишь множественное единство. Тогда я увидел себя, и увидел, что то, что окружало меня и прежде казалось тьмою, на деле было светом. Видя это, я понял, что во всяком бытии есть другое бытие, а одну тьму видит лишь тот, кто не умеет ещё видеть свет, который выше его. Так я понял, почему не может существовать ни абсолютной пустоты, ни абсолютной тьмы. И ещё я понял, что абсолютного света также не может существовать, ибо «абсолютное» значит «последнее», — а Бытие не имеет предела ни в пространстве, ни во времени. И ещё я понял и познал весьма многое: нечто из этого я не смог бы выразить словами, а нечто не должно быть выражено мною. Скоро явился Амоселена и приветствовал меня. Затем он сказал: «Ты избрал лучшее из того, что было тебе предложено. Ты мнишь, что уже узрел и понял себя теперешнего: на деле же пока ещё ты видишь и понимаешь лишь часть нынешней своей сущности. Многое ещё тебе откроется в тебе же; ты содержишь в себе сокровища, которые пока ещё не счёл. Но сочтя их ты увидишь, что за ними есть ещё и другие сокровища, ещё более прекрасные и драгоценные; а за теми обнаружатся ещё другие; и так будет многажды. И пока не сочтёшь и не оценишь ближайших сокровищ, других увидеть и взять не сумеешь. И чем больше будешь ты себя исчерпывать, тем более неисчерпаемым будет то, что в тебе содержится. И ты никогда не прекратишься, каков бы ты ни был». Сказав так, он повёл меня за собою и вывел из того, что было подобно строению, но изнутри не имело пределов. И он сказал мне: «Теперь ты должен идти и странствовать в доступных тебе пространствах: так ты завершишь свой круг. Когда он будет завершён, ты вновь отыщешь по зову путь сюда. То, что ты знаешь и можешь теперь, поможет тебе в пути, — ибо ты заслужил это. Иди прямо, — и скоро перед тобою окажется место, откуда расходится множество дорог; не удивляйся этому, ибо это будет лишь проявление того, что ты имеешь в себе. Из дорог этих избери любую, — ибо для тебя ни одна из них не хуже прочих. Иди, познавая и верша: чем больше ты познаешь и чем правильнее будешь вершить, тем скорее возвратишься сюда. Помни, что знание необходимо для вершения. Тот, кто знает должное, но не вершит его, хуже того, кто не знает, — ибо незнающий не имеет семени, которое мог бы взрастить, а он имеет семя, но губит его, не позволяя ему породить плодов. Помни же о том, что знание и вершение не должны быть раздельны. Всё, что ты встретишь, отыщешь и свершишь, останется с тобою; прочее же в должное время станет таковым. Из опасностей в пути нет для тебя ничего хуже тебя малого, запирающего тебя в том, что мнится ему конечным: преодолевай же его в меру своей силы. Из содействия в пути нет для тебя ничего лучше тебя великого, в коем даже ты малый беспределен: взращивай же его в себе в меру своего умения. Иди; мы же будем ожидать тебя. Но вершащееся таково, что все мы будем с тобою, потому что ты — с нами». Затем я увидел, что из строения вышли и приблизились к нам некоторые из тех, кого я видел там. Они приветствовали меня, — и я слышал голосов больше, чем было их. Каждый из них сказал мне свои слова напутствия, — и все их слова как бы сливались в единую речь. Затем они возвратились в своё обиталище, вновь оставив нас вдвоём. Тогда Амоселена сказал мне: «Всё, что могли мы дать тебе с собой, ты уже получил. Теперь возьми с собой себя и иди». Затем он приветствовал меня и сказал: «За чем идёшь — узнаешь в пути сам; когда достигнешь цели — узнаешь об этом сам подобным же образом. Теперь пора: сделай шаг». Я шагнул, и затем увидел себя в месте, которого не видел прежде; и я уже не видел прежнего места и Амоселены, ибо был далеко от него. Место же, в коем я находился теперь, было подобно ущелью в горах; и по нему как бы дули горячие и сухие ветры. Поблизости находилось несколько людей, взиравших на меня со страхом; я приветствовал их, но они не ответили мне. Я пошёл вперёд; но я увидел, что лишь едва продвигаюсь, а скалы с обеих сторон становятся ниже, как бы уходя в землю. Скоро я вышел как бы в котловину, со всех сторон замкнутую кручами; и в той стороне, откуда я пришёл, было то же; и даже прохода, по которому я шёл, больше не было. И меня сотрясло некое великое содрогание; и затем я увидел, что в окружающих меня кручах теперь есть множество проходов, подобных ущельям. И тогда я приветствовал должное вершащееся.