О ДУХОВНОМ БЛУДЕ

Атархат — внимающим

     Приветствую и желаю блага.

     1. Здесь скажу об одном из худших бедствий нашего времени. Мало кто считает его таковым. Более того: весьма многие считают его великим благом и всячески его поощряют. Но в том и заключается особая опасность многих зол, что они кажутся благом. А некоторые из них и вправду были им когда-то; но существует непреложный закон, согласно коему благо, преступившее в себе естественную меру, претворяется во зло. Так произошло и с тем, о чём я говорю. Истоком его было желание духовной свободы. Однако же верно то, что люди поистине ненасытны в своём стремлении к свободе, — о каком бы из её проявлений ни шла речь. Будь то свобода политическая, научная, сексуальная, творческая или духовная, — в руках человеческих она всегда тяготеет к переходу в разнузданность и вседозволенность. Так необузданное стремление к политической свободе ведёт к отверганию всякого общественного порядка и закона; так необузданное стремление к научной свободе ведёт к появлению всё более ужасных средств уничтожения людей и к противостоянию человечества с самою Природой; так необузданное стремление к сексуальной свободе ведёт к процветанию и оправданию противоестественных пороков; так необузданное стремление к творческой свободе ведёт к тому, что искусство, призванное порождать доброе и прекрасное и делать людей лучше, начинает потоками изливать на них всевозможную грязь и мерзость. А о том, к чему сейчас приводит людей необузданное стремление к свободе духовной, я и хочу здесь сказать. Но ошибётся тот, кто подумает, что я порицаю здесь саму свободу как таковую. Не против неё я выступаю, но против преступления разумной её меры. Так я выступал бы против применения чрезмерной дозы лекарства, — ведь тогда оно из целительного средства становится опасным ядом. Иному трудно не только осознать, но даже и просто допустить, что в благе тоже надо знать меру. Увы: многие умы привыкли скользить по поверхности понятий и суждений, не досягая их сути. Они ослеплены звучными словами — и уже не видят, каковы сами по себе и по отношению к жизни и реальности живые понятия, обозначаемые этими словами. Так, например, люди ослепляются словом «свобода», и словом «духовность», и словом «благо». Это подобно тому, как слепит яркий свет. А слепота — всегда беда, что бы ни было её причиной. Незрячий лишён многого из того, что ему необходимо; и в своём движении он может разрушить что-нибудь хорошее или же покалечить встречного человека. Что же говорить о слепоте ума?
     2. Среди людей, небезразличных к вопросам духовности, сейчас много тех, кто не идёт определённым путём, но стремится создать себе путь из смешения других путей. Такие были всегда; но никогда не было их столько, сколько сейчас. И их становится всё больше. Такой не принадлежит ни к какому учению, — или принадлежит, но лишь на словах, — а берёт из различных учений то, что ему мнится истинным и правильным, и следует взятому. При сём он не принимает во внимание того обстоятельства, что части различных учений плохо сочетаются меж собою или не сочетаются вовсе. Разные учения видят мир по-разному, и каждое учит своему, и каждое указует человеку свой, особый путь, и ведёт его к своей, особой цели. Но тот, о ком я говорю, не желает видеть этого и задумываться над этим. Он сочетает несочетаемое, — и оттого взгляды его противоречивы, и он бездумно верит во многие взаимоисключающие вещи. Он убеждён, что ни одно из существующих учений не является единственно истинным, но что все они содержат в себе Истину, и что все они на самом деле говорят об одном, и что все эти пути ведут к одному и тому же. Потому он и не делает меж ними никакого различия, и полагает возможным смешивать всё то, что заимствует из них. В одном он прав: нет на свете такого учения, которое не содержало бы в себе хотя бы некоторой толики Истины. Но Истина одна, и она есть подлинный лик самой реальности. И может существовать учение, ведающее Истину, — ведающее в той степени, в какой это доступно человеку. Все же прочие учения лишь содержат в себе её частицы, — одни больше, другие меньше. Это подобно тому, как если бы несколько человек увидели одну и ту же картину, но лишь один из них сумел разглядеть и понять, что на ней изображено, и рассказать об этом. Из прочих же никто не сумел сделать этого: одни разглядели и поняли одну часть того, что увидели, другие другую; кто-то меньше, кто-то больше; а кто-то и ту малость, которую увидел, разглядел неправильно и неправильно понял. И каждый из них по-своему додумывает себе то, чего он не разглядел и не понял. Ясно, что и рассказы их о картине будут несходны. И разобрать, который же из них увидел и понял верно, весьма непросто. А может быть и так, что ни один из них не смог разглядеть и понять всю картину; да, такое может быть. Но не может быть того, чтобы разные люди описывали картину по-разному, и все были одинаково правы. Ведь на картине изображено то, что изображено, и верное мнение об этом может быть только одно. Если на картине гора, то солжёт тот, кто скажет, что на ней лесное озеро, или скачущий в степи конь, или накрытый стол.
     3. Так же и с Истиной. Она подобна картине, изображающей саму реальность; и она такова, какова она есть. Можно допустить, что ни одно из существующих учений не видит её верно, — но нелепо будет допустить, что все они верно видят её. Да, это будет подлинно неразумно и нелепо, — ибо они противоречат друг другу. Однако же тот, о ком я говорю, усматривает некую особую духовную доблесть в том, чтобы не обращать внимания на эти противоречия. Величие идеи, гласящей, что все учения говорят об одном, он предпочитает смыслу. Но ведь известно, что величественным бывает и безумие. Однако он не безумец и не глупец; в убеждениях его сокрыто иное. Они подобны реке, имеющей два истока, из коих один — непомерная гордыня, другой — нежелание чем-либо ограничивать себя. То и другое может легко разглядеть всякий, чей разум не одурманен громкими словами и чьи глаза не ослеплены блеском величественных заблуждений. Да: тот, о ком я говорю, одержим пожирающей его изнутри гордыней. Ведь он, ни много ни мало, посягает на то, чтобы самому создать Истину и заставить её себе служить. Он не принял целиком и полностью ни одного из учений, созданных великими мудрецами, глубоко познавшими мир и людей, или полученных через откровения свыше. Нет: он берёт из этих учений лишь то, что самому ему представляется Истиной, а прочим пренебрегает. Когда он нечто принимает, то говорит, что делает это потому, что видит в принимаемом утверждении Истину; когда он нечто отвергает, то говорит, что делает это потому, что не видит в отвергаемом утверждении Истины. Он поступает так, будучи совершенно уверенным в том, что уж он-то видит и чувствует Истину вернее других. Он полагает, что Истина такова, какой она мнится ему; и весь мир, и всё Мироздание он выверяет по своей утлой мерке. Любой Учитель авторитетен для него лишь в том, что ему по душе; любое откровение истинно для него лишь в том, что совпадает с его мнением. Во всём же прочем для него и Учителя заблуждаются, и откровения лгут. Так он делает свои ощущения мерой Истины, и так он возносит себя превыше всех и всего. И он вырывает куски из различных учений, и соединяет эти куски вместе, создавая мировоззрение нелепое и уродливое, многажды противоречивое и годное только на то, чтобы удивлять собою здравомыслящих людей. Он подобен вору, обворовывающему храмы различных учений, стаскивающему добычу в своё логово и бездумно сваливающему её в груду, где рядом оказывается то, чему никоим образом не надлежит быть рядом. Но ему нет до этого дела, и он нисколько не заботится о том, чтобы украденное хоть как-то сочеталось меж собою. Так он живёт духовным воровством; а гордыня заменяет ему совесть.
     4. Однако же сам он не считает себя гордецом. Напротив: он преисполнен сознанием своей скромности; он делает её нарочитою, выставляет напоказ и упивается этим. Он говорит, что почитает должным учиться у всех мудрецов и Учителей, и потому берёт что-нибудь у одного, и у другого, и у третьего, и у десятого. Но где же тут скромность? Ведь он не принял чьё-нибудь учение во всей его полноте, признав, что Учитель мудрее и лучше знает Истину; он не стал скромно, как человек, не имеющий великих знаний и потому учащийся, следовать Учителю во всём, — даже в том, истинность чего для него не очевидна. Вместо этого он берёт от любого из Учителей то, что сам считает Истиной, — всё же прочее отвергает как заблуждение. Так он ставит себя выше их, — ибо берётся разбирать, кто из них в чём заблуждается. Это ли не гордыня? Следовать же какому-нибудь одному учению и доверять одному Учителю он полагает зазорным для себя. Его непомерная гордыня не велит ему признавать чью-либо правоту или доверять кому-либо в том, что ему не нравится или в чём он сам не ощущает Истины. А ведь учиться — значит узнавать то, чего прежде не знал, и принимать это. Принимать даже тогда, когда оно тебе не по душе, и когда принять его трудно. Но сей гордец не желает поступать так. Тех же, кто поступает так, кто способен понять, что Учитель на то и Учитель, чтобы знать больше и вернее, кто способен смирить гордыню и признать своё мнение ошибочным, — таких он не считает за нормальных людей. Он говорит, что они подпали под чужую власть, и что они стали рабами Учителя, и что у них не осталось ни собственных мыслей, ни собственной воли. Так он ставит им в упрёк их свободный выбор, их скромность, почтительность, преданность и усердие в познании и практике избранного учения. Любого же из Учителей, кто считает своё учение истинным и учит своих учеников неуклонно следовать ему, он назовёт тираном и духовным деспотом, стремящимся обратить учеников в бездумных рабов, покорно повинующихся его воле. Такова ненависть гордеца к тем, кто не подобен ему. И если он даже следует учению какого-нибудь Учителя, то лишь такого, который подобен ему самому: такого, который сам промышляет духовным воровством и поощряет в том своих учеников. Ныне подобных лжеучителей развелось много; и вырастают они из таких вот гордецов, — из тех, кто поумнее, потщеславнее и попредприимчивее.
     5. Из двух истоков, о коих я говорил, гордыня — первый. Второй же — нежелание ограничивать себя. Тот, о ком я говорю, руководствуется не одною лишь самонадеянной верой в то, что он способен везде узреть Истину и безошибочно отличить её от заблуждений, но также и стремлением к удобству. Он выбирает из различных учений лишь то, что ему по душе и с чем он согласен, и что он готов признать Истиной; а признать ею он готов лишь то, что для него удобно и что не препятствует ему делать то, что он хочет. Так в нём слились в одно великая гордыня и жадное стремление к ничем не ограниченной свободе. Он — гордец и своевольник; но величает он себя духовно свободным человеком. И вместо того, чтобы стараться познать Истину, он старается создать её для себя, — и создать так, чтобы была она удобна, тешила гордыню и не мешала жить так, как ему хочется. Того ради он и вырывает куски из различных учений, соединяя их как придётся и не обращая внимания на то, что они противоречат друг другу и никак не сочетаются. Он мастерит для себя такую Истину, которой было бы удобно пользоваться и которая бы нигде не жала, — так, словно из кусков ткани шьёт удобные штаны на своё гузно. Он не примет одного определённого учения, — ибо в любом учении непременно встретится нечто такое, в чём он не увидит Истины, или что ему не понравится, или что будет ему невыгодно или неудобно. Поэтому он мастерит для себя удобную Истину из краденых кусков чужих верований. И он гордится собою, и называет себя человеком, не устанавливающим себе вредных ограничений в духовном пути — тогда как на самом деле он подобен пьянице, опьянённому своей гордыней и стремлением к своеволию и удобству. Он принимает за Истину лишь то, что для него приятно и выгодно; и он изменяет свою «Истину», целиком или частично, всякий раз, как того требуют обстоятельства или же его изменившиеся вкусы. Тех же, кто не вымеряет весь мир по себе, кто держится однажды избранного пути и неуклонен в нём, кто верен и стоек, и кто готов страдать за Истину, он называет бездумными фанатиками и духовными рабами. Его восприятие искажено, и нормальное ему мнится ненормальным, а ненормальное — нормальным. Но кто же он сам? И как назвать то, что он делает? Дела его есть подлинный духовный блуд, — ибо душа его подобна прожжённой блуднице, продающей себя ради удовольствий или выгод. И сам он — духовный блудник; поистине, нет для него иного достойного названия.
     6. Весьма много сейчас духовных блудников; и становится их всё больше. И будет их становиться всё больше, — ибо настало время тех, кто ради гордыни и своевольства, кое они именуют благородным словом «свобода», готов пренебречь всем остальным, вкупе с Истиной. Не раз уже стремление к свободе оборачивалось великими бедствиями, в коих было погублено множество человеческих жизней и изувечено множество судеб. Так случается тогда, когда свобода превращается в самоцель и поднимается над моралью и человечностью. Ныне то же самое происходит с духовной свободой; и это уже приносит горькие плоды. Больно и скорбно сознавать, что уродливое это древо произросло из доброго корня. Мудрые люди сказали мудрые слова; они сказали, что в каждом учении можно обнаружить зерно Истины, и потому каждое учение достойно доброго слова, и что вражды меж их последователями быть не должно, но должны быть терпимость и взаимное уважение. Всё это так. Сказавшие это были подлинно мудры. Они понимали, что каждый считает истинным то учение, к которому он принадлежит; и они хотели, чтобы люди умели при этом разглядеть проблески Истины и в чужих учениях. Они хотели, чтобы люди, даже считая истинными свои учения, не испытывали ненависти и презрения к людям из других учений. Они хотели, чтобы все учения, все верования и убеждения сосуществовали мирно, и чтобы соперничество их не несло в себе вражды. Вот чему хотели они научить людей. Поистине благородное намерение! Но человек таков, что даже лучшее начинание он способен обратить во вред. Так вышло и здесь. Углядев в том, о чём я говорил выше, благодатную почву для своей гордыни и своеволия, духовные блудники исказили суть мудрых наставлений. Сколь бы добрый человек ни посадил древо, у дурного садовника оно не будет расти правильно и не даст хороших плодов. И в устах духовных блудников утверждение о том, что в каждом учении имеется зерно Истины, превратилось в утверждение о том, что все учения истинны равно. Из сего же они сделали вывод, что никто не должен утверждать, будто истинно лишь то учение, к которому он принадлежит.
     7. Сие мнится им оскорблением всех других учений. Но разве оскорбительно, когда некто считает, что он в чём-то прав, а другой не прав? Иметь различные мнения для людей естественно. Таков процесс познания: разным умам мир видится по-разному, — и люди всегда спорили, всегда изыскивали доводы и доказательства в пользу своих мнений, всегда старались убедить других в своей правоте. Так и должно быть, — ведь Истина не познаётся в одночасье, и путь к ней неизбежно пролегает через ошибки, заблуждения и разность мнений. Нужно лишь, чтобы всё это не приводило к ненависти и вражде. Потому и в существовании различных учений, каждое из которых считает себя истинным, нет ничего оскорбительного для кого-либо. Прежние мудрецы понимали это. Они понимали, что приверженцы различных учений имеют право считать свои учения истинными, и хотели только, чтобы между ними не было вражды. Ведь вражда между учениями и религиями — сиречь между их приверженцами — принесла человечеству неисчислимое множество бед, злодеяний, боли и горя. Мир и взаимное уважение между учениями, соперничество через познание и убеждение, а не через насилие и принуждение, — не это ли есть наилучшее для людей, не об этом ли всегда мечтали многие и многие? Этого хотели и сказанные мудрецы. Духовные же блудники представили это так, что это стало для них оправданием гордыни и своеволия. Они твердят, что все учения равно истинны; а это значит, что можно брать что угодно из любого учения, и сколько угодно заменять одно на другое, и в каждый момент следовать тому, что на сей момент наиболее приятно или выгодно. И заимствуя что-то, всегда можно тешить свою гордыню мыслью, что в этом ты узрел Истину. Ведь если считать Истиной всё, то что ни возьми, всегда можно будет сказать, что ты нашёл Истину, и кичиться этим, и не опасаться ошибок, и дать обоснование и оправдание любому своему поступку. Гордыня, своеволие и эгоизм, — вот что кроется за тем, что духовные блудники называют свободой и отсутствием предубеждений. Они избегают определённых, конкретных путей, — сиречь учений, преподающих определённые и конкретные мировоззрения. Ведь в таких учениях приходится признавать, что ты несведущ, и доверять более сведущим; в них приходится принимать даже то, что не весьма удобно и приятно для тебя; в них надо трудиться, изменяя себя; в них нужно следовать определённым принципам и правилам; и нужно стараться быть верным избранному учению, — даже если это трудно. А всё это для духовного блудника хуже смерти, ибо ущемляет его гордыню и окорачивает своевольство. Он боится этого. Потому духовные блудники желают иметь путь столь широкий, чтобы не было в нём никаких границ; и чтобы не нужно было трудиться и страдать, преодолевая препоны в себе и вне себя; и чтобы можно было, идя в любом направлении, быть уверенным, что идёшь туда, куда надо; и чтобы Истина во всякий миг была такою, как им удобно. Но иметь такой путь — значит не иметь никакого. Не нужно быть великим мудрецом, чтобы понять это.
     8. Духовные блудники призывают уважать чужие взгляды, — но на деле поступают иначе, ибо им свойственно лицемерие. Услыхав, как кто-то говорит, что учение, к которому он принадлежит, истинно, они преисполняются возмущения и вражды, и начинают всячески поносить это учение. Они говорят, что его приверженцы возносят себя над приверженцами всех других учений, почитая тех за людей второго сорта; что в сём учении отнимают у людей духовную свободу, принуждая их подчиняться правилам учения; что им калечат умы и превращают их в рабов; что руководители учения — лжецы и преступные тираны; что оно взращивает в людях лишь худшее. Они говорят это и иное, что могут измыслить. Но половина из этого — клевета, а в другой половине на самом деле нет ничего дурного. Так, им невдомёк, что можно считать, что принадлежишь к истинному учению, но при сём не презирать последователей других учений и не считать их за низших. Духовным блудникам неведомо уважение к тем, кто не таков, как они, — и потому они не умеют разглядеть его в других. Далее, что плохого в том, чтобы следовать принципам того учения, к которому принадлежишь? Так было всегда и везде, — и не только в духовных учениях. Присоединившись к любому сообществу, люди следуют его правилам и принципам, — а иначе зачем и присоединяться к нему? В духовном же учении принципы эти проистекают из представлений оного учения о мире; и следовать им необходимо для того, чтобы достичь результатов, необходимость коих вытекает из тех же представлений. Да: так было всегда и везде; и именно это делает пути путями; и когда и кого это возмущало? Для духовных же блудников это страшно, ибо подразумевает ответственность, от коей их своевольные и не знающие преданности натуры бегут, как от великой беды. И даже в других они не могут этого видеть спокойно, и потому злобствуют. И свободу выбирать между учениями — коих немало! — они уже не считают свободой; им мнится, что избрав нечто, человек обращается в раба. Поистине, малодушное и нелепое мнение! Выбор и следование избранному, — как в духовных делах, так и в любых других, — есть важный шаг на пути формирования личности, упражнения ума, становления воли и чувства ответственности. Так тоже было всегда и всегда будет; через череду выборов каждый человек создаёт себя и свою жизнь. Выбор же духовного пути важен особенно, — ибо каков будет путь, таков будет и человек, его взгляды, стремления и поступки. Но духовным блудникам выбор определённого, конкретного пути — под каковыми путями я разумею различные учения — мнится великим злом. Да: тем, чья душа привыкла к разнузданному своевольству и гордыне, трудно понять благо, заключающееся в выборе и ответственном следовании избранному. Тех, кто поступает так, они называют рабами, чьи умы пребывают под злонамеренным внушением Учителей. Самих же этих Учителей, проповедующих то, в истинность чего они верят, духовные блудники всячески поносят и чернят, и проповедь их называют инструментом, с помощью коего те якобы туманят людские умы, вкладывая в них свою волю и подчиняя их себе. И хотя сами они тоже проповедуют то, во что верят, и стоят за правильность своих взглядов, свою проповедь и свои утверждения они инструментом внушения не считают. Такова их двойная мера, — одна для себя, и другая для других.
     9. Так поступают духовные блудники. Они называют злом то, что было всегда и что является естественным: веру человека в истинность учения, к которому он принадлежит, выбор пути и стремление верно следовать ему, проповедь своих взглядов с убеждением в их истинности, и прочее подобное. И что такое эти лживые и клеветнические речи, как не взращивание вражды меж людьми? Прежние мудрецы учили людей уважать друг друга, невзирая на то, что истинными они считают различные пути; духовные же блудники насаждают вражду к тем, кто избирает определённый, конкретный путь и верит в его истинность, и к тем, кто такие пути проповедует. Так доброе семя, попав в руки гордецов и своевольников, дало дурные ростки; так то, что должно было изжить вражду и научить уважению, стало тем, через что насаждается нетерпимость и взращивается вражда. Духовные блудники утверждают даже, что через тех, кто убеждён в истинности своих путей, в мир изливается влияние неких тёмных сил, имеющее целью порабощать людей и заставлять их враждовать меж собою. Я же скажу, что вражды не будет, если приверженцы различных учений научатся уважать взгляды друг друга. Это возможно; именно этого и хотели мудрецы, о коих я говорил; именно этому надо учиться. То же, что делают духовные блудники, вносит разлад и вражду. У каждого из них своя, удобная «Истина», пестующая его гордыню и своевольство; и они добиваются, чтобы все люди стали такими. Но если существование различных учений, проповедующих различные взгляды, могло принести, приносило и до сих пор приносит людям столько бед и горя, то что же будет, если «Истин» станет столько же, сколько людей, и если все станут такими же своевольными гордецами? Трудно даже представить, какой размах примет тогда вражда: ведь не учения будут тогда враждовать, но каждый человек с каждым человеком. Если это случится, в мире воцарится духовный хаос; и тогда вражда станет неудержимой, а бедствия неисчислимыми. Вот к чему ведёт дорога, по которой идут духовные блудники и вступить на которую они призывают всех прочих. Вместо духовного единения людей — самое большое разделение, какое только возможно, и все беды, которые оно может принести. И если бы некие тёмные силы вправду хотели излить своё влияние в мир и заставить людей враждовать меж собою, то не это ли было бы наилучшим средством к тому? Однако же всякого, кто укажет на это, духовные блудники станут ненавидеть и называть вершителем зла, внушающим людям то, что выгодно ему для его тёмных целей. И обо мне они скажут то же; и это моё писание, предостерегающее от духовного блуда, назовут злобной ложью и словесными тенётами; и скажут, что через него я стремлюсь навязать другим своё мнение и подчинить себе их умы и души. И точно так же каждого, кто станет обличать их, они обвинят во всём дурном и мерзком, что только смогут измыслить. Они таковы, ибо гордыня их не терпит уличения, а своевольство — противления.
     10. Впрочем, нельзя сказать, что таковы все они поголовно. Есть среди них и скромные люди, и уважительные к чужим взглядам. Это те, кого духовный блуд ещё не развратил окончательно, в ком гордыня и своевольство ещё не окрепли и не дали плодов. Но духовный блуд — та почва, на коей эти пороки разрастаются быстро и буйно. Поэтому среди духовных блудников всё больше становится высокомерных пустословов, речи коих красивы, но на деле не содержат конкретного смысла, и являют собою плевелы, имеющие вид доброго зерна; и всё больше среди них становится ненавистников чужих взглядов, изливающих вокруг себя нетерпимость и вражду. И самих духовных блудников становится всё больше. Не все видят это и понимают, — ибо одни имеют мало интереса к духовной стороне жизни, а другим то, что я именую духовным блудом, представляется чем-то неопасным, а то и вовсе благотворным. Нынешнее общество, в коем много лет насаждались гордыня и своеволие, готово к тому, чтобы принять и взрастить в себе духовный блуд, почитая его за нечто доброе. Люди забывают, что зло нередко имеет вид блага, и что не горечью и тяготами привлекает оно к себе души, но сладостью и удобствами. Так и в духовный блуд они погружаются с радостью, будучи уверены, что для них это полезно и хорошо, и что это таково не для них только, но и для всех прочих. Однако же на свете весьма много есть такого, что приятно и полезно на вид, а на деле несёт вред и даже губит. Таков и духовный блуд, который сам по себе соблазнителен, — приятен на вид, удобен и льстит самолюбию, — но на деле есть ни что иное, как искажение духовной свободы, преступление её естественной меры. И потому надо смотреть на плоды, приносимые им. Плоды же его таковы: духовный разброд, цветение гордыни в душах, буйные потоки красивого пустословия, нетерпимость и вражда. Кто не желает ослеплять себя, тот увидит. К великому огорчению, в наше время духовный блуд распространяется по миру всё более и более, проникая даже и в различные учения, многие приверженцы коих остаются таковыми лишь на словах, на деле же сделались духовными блудниками. Убедиться в справедливости моих слов легко: надо лишь посмотреть вокруг непредубеждённым взором. Нетрудно увидеть, что напасть эта ширится и становится подобной духовному потопу; и нетрудно понять, что сие чревато для мира новыми тяжёлыми бедствиями. Я ясно вижу это, и я предостерегаю вас от этого. Пусть глаза душ ваших будут зрячими; пусть притягательный дурман не заменит вам подлинную жизнь ума и Духа; пусть пути, на коих вы ищете Истину, не обратятся для вас в путь, уводящий от неё. Ибо не для того рождается человек, чтобы утонуть в омуте самообмана и порока, но для того, чтобы познать Истину и стать благом для мира и Мироздания.

     Доброго пути.