ОБ ИСТИНЕ
Атархат — внимающим
Приветствую и желаю блага.
1. Поистине, безмерна тяга человека к обретению знаний. Во все времена жизни рода людей тяга эта была одною из главнейших сил, вершивших жизнь человечества. И может ли разумное существо жить и оставаться разумным, не исполняя предназначения своего разума? Разум совершенствуется через познание; и если бы мыслящая тварь могла не познавать, она не была бы мыслящей, и существование её не имело бы смысла. Стремление познавать столь сильно в человеке, что ему повинуются даже и те, кто ни разу в жизни своей не задался вопросом о смысле существования разумной твари в сравнении с не разумной. Инстинкт познания, вложенный в человека Природой, вершит своё дело. Едва ли отыщется кто-нибудь, кто стал бы всерьёз отрицать это. Всё в Мироздании существует по определённым законам, и в существовании каждой частицы Мироздания есть свой смысл. Смысл этот всегда практичен. При этом любой и всякий физический смысл в конечном счёте непременно сводится к смыслу духовному, — ибо эволюция Вселенной есть по сути эволюция её Духа, в коей физическая эволюция есть лишь часть пути, а никак не его цель. Всё материальное существует для того, чтобы служить Духу. Так, Природа породила человека для того, чтобы через этот акт физической эволюции двинуть вперёд эволюцию Духа. И физические потребности человека есть как бы слуги его духовных потребностей. Так, если человек стремится продолжить себя в потомках, если Природа в нём хочет этого, то это потому, что люди нужны ей: ведь через них она вершит себя, свою эволюцию. Если человек ест, то это для того, чтобы поддержать своё существование в той форме и в том облике, в каком это нужно Мирозданию. Вот что верно: человек ест для того, чтобы сохранить себя для познания. И даже тот, кто услады своего чрева и своей плоти предпочтёт труду души и ума, — даже такой всё же так или иначе познаёт мир; и со временем (в этой ли жизни или в одной из предстоящих) подспудная эволюция его Духа принесёт должные плоды, и он сознательно вступит на путь, подобающий человеку, этому сосуду разума. Да, люди познавали всегда; осознанно ли или нет, но они стремились исполнить предназначение человека как существа, наделённого активным разумом.
2. Сколько препон преодолел человек в своём стремлении познавать, сколько мук претерпел, — возможно ли вообразить? Знание Истины — великое благо и великое счастье; и цена этого счастья столь же велика. Сколько людей нашли свою гибель на пути поисков Истины; сколько их было гонимо, пытано, казнено и убито; сколько их приняло муки от других людей, и сколько их приняло муки в себе от самих себя? Да, — ведь свет причиняет боль глазам, смотрящим на солнце. Истина такова, какова она есть; в неколебимости своей она подобна горе, которая отнюдь не простирается в покорстве у ног того, кто пожелал взойти на неё, и не приемлет ту форму, в какой хотел бы её видеть тот, кто пожелал насладиться её созерцанием. Склоны сей горы круты и каменисты, и с них можно сорваться и покалечить душу, если оная слаба. И можно обессилеть в пути вверх по склону; а на вершине вместо чаши с животворным питьём можно обнаружить буйство урагана или реку огня, которые изломают или испепелят слабую душу, привыкшую к удобству заблуждений. Кто способен познавать, тот способен и заблуждаться: это закон. Но закон также и то, что заблуждения, поистине бесчисленные в своём многообразии, все вместе взятые бесконечно слабее Истины, которая одна и которая единообразна. Всякий знает это, — хотя многие и не знают, что они знают это. Стремление к Истине имеет исток свой в Духе: поэтому люди всегда стремились познать Истину, чтобы через неё стать совершеннее. Ни страдания, ни гибель не могли устрашить и удержать их; таков человек, — одно из лучших созданий Природы. И через препоны, полагаемые другими, и через препоны в самом себе, и через трясины заблуждений идёт он к Истине, — к той великой горе, о которой я сказал.
3. Я говорю и повторяю, что заблуждения бесчисленны и многоразличны. И есть среди них заблуждения о самой Истине. Теперь в мир пришло истинное учение, и Истина открыта для людей. И я вижу, как много тех, кто имеет ложное представление не о том лишь, что есть истина о том или другом, но даже и о самой Истине как таковой. Есть такие, которые мнят, что она повинуется произволу человеческого ума. Есть такие, которые мнят, что познать её невозможно. И такие есть, которые мнят, что есть много равнозначных Истин. И такие, которые мнят, что её не существует вовсе. Нелегко познать Истину тому, кто пребывает в плену заблуждений; и неизмеримо труднее познать её тому, кто не видит, какова она сама по себе. И заблуждения об Истине провозглашаются среди людей, и многие в них верят; и я скажу, что это подобно заразному недугу ума. Недуг этот проистекает из порока, о коем справедливо сказано, что он — мать всех пороков. Порок этот — гордыня. Можно заблуждаться, полагая, что знаешь истину о том или другом; но указывать самой Истине, какой ей быть и быть ли ей вообще, — вот подлинное безумие. Да, иные из людей возносят себя даже над Истиной, и научают тому же других. Это ли не душевная болезнь? И хотя не в их силах повелевать Истиной, сказанная болезнь от этого не становится менее горестной и страшной. И вот, я хочу сказать о том, какова Истина и как неправы те, кто верит в измышленную о ней ложь. Каждый имеет право говорить об Истине то, что он полагает верным: это так. И сама Истина тоже может сказать о себе устами того, кто знает её и принимает её такой, какова она есть. Теперь есть в мире истинное учение, именуемое Учением Единого Храма. Я — основатель сего учения, принявший знания от Бога Мудрости, и я знаю, какова Истина. Я скажу о ней и о том, каковы худшие заблуждения, являющие собою препону даже не на пути познания, но на пути к самому этому пути. И пусть найдутся такие, которые скажут, что я лгу, и что учение моё не есть истинное учение. Я говорю не для того, чтобы принудить других верить мне, но для того, чтобы была сказана правда. И Истина не перестанет быть Истиной от того, что кто-то не поверит в неё.
4. Свобода — великое благо; поистине, не много есть благ, сравнимых с нею. Но верно то, что любое благо в руках заблуждающегося и больного пороками разума может обернуться злом и великим горем. И к сказанному превращению, среди прочего, неизбежно ведёт излишество. Да, превышение должной меры в благе обращает это благо в зло. Для примера скажу, что вершение добра есть дело благое, достойное человека. Но кто ради достижения благой цели решается на подлость или злодеяние, тот этим обращает благо в зло; он не только убивает благо своего вершения, но и оскверняет злом благо своей цели, — так, что она уже не будет на пользу людям и миру. Это — от преступления естественных пределов в вершении. Что вышло за свои пределы, то утрачивает свою сущность и обращается в нечто иное, худшее, вредоносное. Так, лекарь, преступивший во врачевании должную меру, не исцелит больного, но изувечит или же вовсе убьёт его. Так во всём. Так и со свободой. Следует различать свободу воли и свободу иную, воле человека не повинующуюся. К примеру, человек волен идти в ту сторону или в другую, но он не может взлететь, подобно птице. И кто, как не безумец, тот, кто идёт по земле, а ему мерещится, что он летит в небе? И если он не различает, что есть что, то чего вернее ждать от него — добра или зла? Итак, для того, чтобы не быть безумным и опасным, нужно уметь различать, где проходят пределы свободы, доступной человеку. Есть свобода в границах морали и есть свобода в границах вершения. В морали человек повинуется совести, или же полагает себе пределы установлениями своего разума. Нарушить границы морали человеку по силам; нарушение их ведёт к подлости и преступлению. Нарушить границы вершения невозможно; стремление нарушить их чаще всего ведёт к отчаянию или к безумию. Повторю, что свобода — великое благо; но и она должна иметь пределы. Кто-то скажет, что у воли человека пределов быть не должно; я же скажу о таком, что он близок к безумию, взрастающему из гордыни.
5. Среди тех, кто понимает, что человек есть одно из совершеннейших созданий Природы, есть немало таких, которые убеждены, что поэтому он выше самой Природы. Это — заблуждение, и одно из самых горестных и губительных. Такие полагают, что коль скоро человек совершеннее прочих насельников этого мира, то он непогрешим в суждениях своих и желаниях. Но если собака совершеннее червя, то кто она в сравнении с человеком? И если человек совершеннее собаки, то кто он в сравнении с Природой, создавшей его самого? А многие мнят, что они лучше Природы знают, что и как, и лучше неё знают, чему и каким надлежит быть. И если один полагает себя вправе решать, где вырубать деревья, а где насаждать их, то другой берётся решать, какой быть Истине. Им настолько дорога свобода, — их личная свобода, — что они готовы принести в жертву этой свободе и Истину, и совесть, и всё, что угодно. Такой будет уверен, что он имеет право выбирать, погасить ему солнце или нет; и в том, что не в его силах погасить солнце, он усмотрит ущемление своей свободы, и будет страдать от этого. А Истина в сущности своей, лежащей в глубине её проявлений, незрима для глаза и неощутима для руки, — и потому некоторым кажется, что она будет такою, как пожелают они. Когда некто говорит: «Истина такова, потому что я полагаю, что она такова», — что это, как не торжество гордыни, близкой к превращению в безумие? Много сейчас таких, вернейшим из источников знания почитающих собственные свои ощущения и мнения. Иной зиждит свои убеждения на каком-либо учении, в котором знания, по преданию, проистекают из высших источников, а иной — на своих лишь чувствах и мыслях, будучи убеждён, что только он один не ошибается, а прочие — глупцы, не умеющие чувствовать и думать. Иметь такое мнение — его право; но право это не делает его правым. Некто заблуждается, доверяя учению, якобы полученному от некоего абсолютного и всемогущего божества, или другому подобному учению; такой, хоть и заблуждается, но всё же не полагает себя выше всех и всего, не равняет себя в мудрости и непогрешимости со сказанным божеством. Другой же мнит себя господином Истины. Вот что я хочу сказать: гордыня порождает стремление к непомерной свободе, не желающее знать естественных пределов, положенных человеческой свободе Природой, разумеющей, что хорошо, а что дурно. Так великое благо, — свобода личности, — будучи неверно понято, обращается в недуг совести и рассудка. И недуг этот, заражая других, становится препоной в их познании мира и в совершенствовании всего рода людей.
6. Я говорю, что Истина едина и конкретна. Она есть подлинный облик того, что существует и вершится в Мироздании. И люди знают это, — ибо это ведомо душе человека. Из них одни принимают за единую и конкретную Истину некоторые заблуждения, и ошибочно полагают, что знают, какова она, другие же, зная, что Истина едина и конкретна, и что её можно познать, согласны с тем, что сами они её не знают. Так первые заблуждаются, а вторые смиряются с тем, с чем мыслящему существу смиряться нельзя. И хотя первые могут быть весьма упрямы и могут даже испытывать вражду к тем, кто не держится их мнения, а вторые могут быть равнодушны к познанию, всё же те и другие не столько вредят чужим умам и душам, как те, которые отрицают саму подлинную сущность Истины. Кто видит перед собою конкретную гору, на вершине которой сокрыто нечто драгоценное, тот раньше или позже сможет взойти на неё и узнать, что же там сокрыто. И если он не сможет указать верного пути к вершине другим, то сможет хотя бы показать им гору. Но что, кроме унижения, может дать другим тот, кто мнит, что гора эта такова, как хочется ему одному, и находится там, где ему желательно чтобы она находилась? Что, кроме гордыни, даст тот, кто мнит, что у каждого человека — своя гора и своё сокровище, сокрытое на её вершине, которое равноценно сокровищам других? Что, кроме отчаяния, даст тот, кто мнит, что, хотя гора эта и одна, но взойти на неё невозможно? Что, кроме потерянности, даст тот, кто мнит, что горы этой не существует вовсе? Все они чинят вред своим и чужим умам и душам, даже и не желая того. И таких становится всё больше. Я говорю и повторяю вам, что это проистекает из того, что некоторые смотрят на свободу глазами гордыни. Мало надежды переубедить таких, — ведь гордыня для них слаще и драгоценнее и рассудка, и совести. Я затем говорю то, что я говорю в этом писании, чтобы была провозглашена правда. И может быть, этим я помогу какому-нибудь заблуждающемуся избавиться от заблуждений, а тому, кто готов впасть в рабство к сказанной гордыне, помогу избежать этого.
7. Человек не может без Истины. Она (в разных своих проявлениях) составляет половину его жизни, — его чувств, желаний, стремлений, мыслей, действий. Другую половину жизни человека составляет любовь. И как некоторые безумцы пытаются противостать любви, желая одолеть её, так другие безумцы мнят, что они могут повелевать Истиной. Они убеждены, что Истина обязана быть удобной для них. Такой человек будет придавать ей такой облик, какой удобен лично ему. Так, если он, к примеру, склонен к воровству, то он и будет утверждать, что это — нормально и естественно для человека, и что, таким образом, ничего дурного в этом нет; а если это всё же зло, то, поскольку оно естественно, сопротивляться его искусам не следует. Он будет даже воспевать это преступление, придавая ему облик благородного соперничества, — с жертвой или с другими ворами, — искусства, упражнений, воспитывающих ум, волю и ловкость, романтических приключений и чего угодно ещё. И всё это только потому, что лично ему воровство по душе. Ещё он может так оправдывать свою слабость, — если он не в силах сопротивляться сказанному пороку. Он будет принуждать Истину носить угодную ему маску; будет лепить её по своему образу и подобию. И он будет сам верить в то, что она именно такова, как нужно ему. Если бы он не верил в это, то весьма вероятно, что совесть не позволила бы ему предаваться преступному пороку; а если бы он переступил через совесть, то она всё равно не позволила бы ему жить спокойно, наслаждаясь пороком. Так он в одно время бежит от страданий и гонится за извращённым своим наслаждением. Не безумен ли этот человек, — измышляющий ложь, возводящий её в степень закона Природы и сам же в неё верящий? Он найдёт других столь же эгоистичных или слабых людей и научит их надевать на Истину выгодные маски. Этим он опасен. А ведь такой человек способен объявить естественным и позволительным всё, что угодно, — от лжи, неуважения к другим и хамства до убийства и людоедства. Такое обращение с Истиной есть несомненное зло. И хотя она всё равно не будет такою, как угодно подобным людям, однако это не обратит их из безумцев в нормальных людей. У таких людей, о которых я говорю, нет моральных рамок; а вернее будет сказать, что они сами создают и меняют для себя эти рамки, руководствуясь в этом только и исключительно своими желаниями. И если сегодня такой человек положил себе за Истину некое сравнительно безобидное заблуждение, то чего ждать от него завтра? Если человек видит не то, что есть, а то, что ему желательно видеть, и сам верит в это, то не очевидны ли здесь признаки душевной болезни? Можно по-разному толковать увиденное; но может ли умственно здоровый человек видеть то, что сам же и измыслил вопреки реальности? Так отношение к Истине может быть показателем душевного здоровья. И люди, о которых я веду здесь речь, есть скорее нездоровые люди, чем сознательные противники Истины. И я говорю, что истоки их недуга лежат не только в приверженности порокам и слабости воли, но и в привычке думать, что человек выше всего и что свобода его не должна иметь пределов.
8. Другие говорят, что Истины не существует вовсе. Они говорят, что всё относительно, и, таким образом, то, что с одной точки зрения — Истина, с другой точки зрения — заблуждение. А значит, конкретной и незыблемой Истины не существует. Так они полагают, и этим они руководствуются в мнениях своих и поступках. Опора мнений этих — в том, что всякий предмет, явление или действие может быть или не быть таким или иным. Про зло они не знают, точно ли это — зло, а про благо не знают, точно ли это — благо. И в самом деле, бывает так, что весьма непросто различить зло и добро, потому что для них естественно содержать в себе частицы друг друга, и оттого они могут представать в смешении. Однако же зло есть зло, а добро есть добро, — и как бы они ни переплетались, они остаются таковыми. Те же люди, о которых я говорю, мнят, что, по сути, нет ни добра, ни зла. Так, если некто совершил насилие или убил другого, защищаясь, и понимает, что всё же поступил дурно, совершил зло, то человек из тех, о ком я говорю, сделав это, будет убеждён, что совершил благо. И так всегда и во всём. Поступив дурно, он ради успокоения своей совести будет думать, что ещё неизвестно, дурно ли он поступил, — ибо ни зла, ни добра как таковых нет. Я скажу, что такое мнение об Истине есть пища вседозволенности, — ибо когда нет добра и зла, правильного и неправильного, тогда позволительно всё. Что удержит от преступления того, кто и преступление не признаёт таковым? Разве только страх, — чувство, руководствоваться которым в жизни человеку не подобает. Тот, кто убеждён, что Истины не существует, живёт как бы в пустоте. Он не имеет в жизни иной опоры, кроме самого себя, своих страстей и потребностей. От ума его, сколь бы ни был он остёр, мало проку, — ведь уму для вершения своего дела необходимы опора и цель. Где же взять опору, если нет незыблемой Истины? Здесь лучше уж иметь хотя бы мнимую Истину, чем не иметь никакой. Где взять цель, подобающую уму, если познавать нечего? И уму остаётся только изыскивать пути для удовлетворения сказанных страстей и потребностей.
9. Да, ум такого человека по сути пребывает в бездействии, — ибо удовлетворение потребностей плоти есть то, что присуще и животным. Для того ли дан человеку рассудок, чтобы жить подобно животному? Что же до страстей, то они есть верный путь к тому, чтобы пасть ниже животного. Животное не вершит зла, живёт по естественным законам. Страсти же человеческие бывают и противоестественными. И это — поле, на котором может взрасти любой недостойный поступок, любое злодеяние. Даже естественное желание или стремление, вышедшее за известные рамки, обращается в противоестественное. А откуда взяться пределам этим, если разум не может их познать? Они ведь должны зиждиться на ясном понимании того, что хорошо, а что — дурно; без Истины же откуда взяться такому пониманию? Хорошо, если человек, отрицающий существование Истины, сам по себе не порочен и не зол: тогда влечение души и совесть могут удержать его от гнусных и преступных деяний. Но в сём случае он и сам не будет понимать, почему совесть его такова. Совесть есть голос справедливости в человеке; справедливость же представляет из себя одно из проявлений естественности, которую нельзя подлинно понять и осознать, если не познавать Истину. И может быть человек, о котором я говорю, следуя велению совести будет удивляться сам себе. Душе ведь Истина ведома, — отсюда и совесть. Иной же может и противопоставить совести разум, — дескать, если нельзя объяснить совесть, то не следует и повиноваться ей, потому что ещё неизвестно, что такое добро и что такое зло. Так разум, который существует для того, чтобы служить благу, может противостать ему через критику совести. Отрицание существования Истины удобно если не для того, чтобы оправдать порок и зло, то хотя бы для того, чтобы иметь возможность не возбранять их себе. Поэтому иной может и из этой выгоды убеждать себя в том, что Истины не существует. Это сродни тому, о чём я говорил уже; человек этот желает управлять Истиной, как её господин: он желает, чтобы Истина заключалась в том, что Истины не существует.
10. Ещё скажу, что человек, отрицающий существование Истины, противоречит сам себе. Он говорит, что Истины не существует, — и в то же время считает своё мнение верным, то есть истинным. Так он отрицает Истину, в то же время провозглашая то, что полагает Истиной. При этом он даже не замечает противоречия. И я спрошу: если так, то умеет ли он мыслить? Можно ли назвать его разумным человеком, и имеет ли смысл хоть сколько-нибудь серьёзно относиться к мнениям его и суждениям? Он имеет право держаться своего мнения; но это не значит, что оно должно цениться другими наравне с мнениями людей, мыслящих более разумно. Каждый волен держаться сколь угодно нелепой точки зрения; её можно и нужно уважать как взгляды свободной личности, — но едва ли можно принимать в расчёт с точки зрения осмысленности. И если такой человек не может отвечать за здравость своих рассуждений, то в какой степени он может отвечать за здравость своих действий? Здесь хочу сказать вот что. Я не пытаюсь объявить всех тех, о ком говорю, безумцами. Но ведь человек потому и человек, что он разумен. И когда чей-нибудь разум начинает противоречить сам себе или же вовсе отказывается познавать, то это есть очевидное отклонение от нормы. Заблуждение естественно для разума, а противоречивость и отказ познавать — нет. Это, конечно, тоже, по сути, род заблуждений; но заблуждения эти убийственны для разума. Разница между ними и другими заблуждениями приблизительно такова же, как между самоубийством и протыканием мочек ушей, делающимся ради украшения. Да, я говорю, что люди эти есть интеллектуальные самоубийцы. Мнения их — это мнения мертвящие, и потому гораздо более вредоносные, чем обычные заблуждения. Ведь разница между тем, что сбивает с верного пути, на который всегда можно вернуться, и тем, что убивает, велика. Живое, каково бы оно ни было, — это всё же живое; мёртвое же — мёртвое и есть. И не годится жизни повиноваться смерти. Поэтому можно пожалеть не только самих этих людей, но и тех, кто перенимает их мнения и тем убивает свой рассудок.
11. Далее скажу о тех, кто мнит, что существует много различных, но при этом равноценных Истин. По сути это то же самое, что вовсе отрицать существование Истины. И причины такого мнения могут быть различны. К примеру, та же гордыня. Иной предпочтёт иметь свою, пусть и мелкую, Истину, только бы не допустить, чтобы кто-то был просвещённее его в единой всеобщей Истине. Это всё равно как если бы птица не желала летать, чтобы не делить бескрайнее небо с другими птицами, а вечно сидела бы в своём гнезде, радуясь, что оно принадлежит только ей, и утверждая, что никакого неба нет вовсе. Такой предпочтёт не знать ничего, чем узнать нечто от кого-то и признать, что тот умнее или знает больше. А быть может, причина — страх. Если птица боится затеряться в беспредельности неба, то она и будет сидеть в своём гнезде, даже погибая от голода. А быть может, причина — жадность. Если птица желала бы завладеть небом и повелевать им, но не может, то ей будет спокойнее думать, что неба не существует, и что каждая птица может владеть только своим гнездом. Или причина — леность. Зачем небо птице, которая от лени едва ворочается в своём гнезде? Словом, для такого взгляда на Истину может быть немало причин. И среди причин, проистекающих из явных пороков, есть и причины совершенно иного рода. К примеру, миролюбие. Иной, не желая отстаивать Истину в борьбе с заблуждениями, предпочтёт считать, что правы все, — кому бы что ни взбрело на ум. Да, если один не желает бороться с заблуждениями из лени, то другому столь дороги мир и спокойствие, что ради них он пожертвует Истиной и неведомо чем ещё. Такой не видит разницы между борьбой и враждой; во всякой борьбе ему видится ненависть. Стремление к миру есть великое и несомненное благо; но благо, отравленное неестественностью, — отрицанием единой Истины, — есть благо иллюзорное. Так можно придти и к тому, что ради сохранения мира не следует противиться злу. А подчинение злу или даже простое попустительство ему уже само по себе есть зло. Так бездумное стремление к благу ведёт в зло. Да и «борьба» вовсе не значит «вражда». Вместо того чтобы бежать от борьбы, что недостойно человека, не лучше ли постараться научить себя борьбе без ненависти и без страха перед чужой ненавистью и нарушением своего покоя? Покоя всё равно не бывает; а вернейшее средство изжить в себе склонность к вражде — познание Истины, которая говорит о всеобщем единстве и любви ко всем и всему.
12. Да, так они стремятся сохранить мир, словно бы говоря остальным: «Уймитесь, не спорьте; правы все, и все должны быть довольны». И они говорят, что будто бы есть некая общая цель, к которой стремятся все разными путями различных Истин. Несчастные, они не желают понять, что у разных путей разные цели. И хотя противоречия этих путей очевидны, они стараются не замечать их, ослепляя себя, замалчивать, затыкая рот своей совести, или отыскивать этому различные казуистические объяснения. И они возводят это своё мнение в степень эталона совести; и многие из них полагают, что если кто-то говорит, что Истина — одна, то он тем самым желает встать над другими или нарушить мир. И они ополчаются против таких, тем самым как раз и нарушая мир через покушение на право сказанных людей провозглашать своё мнение. И хотя некоторые из них пытаются утверждать, что многие эти Истины как бы дополняют друг друга, но звучит это нелепо и лицемерно. Часто те, кто признаёт существование множества Истин, через это стремятся к миру и единству с остальными. Однако же странно пытаться придти к единству через разделение. Что может разделять людей больше, чем разные Истины? Ведь это значит, что каждый живёт как бы в своём отдельном мире, со своими законами и своей реальностью. А если так, то незачем и познавать людей: каждый может представлять себе каждого таким, как это желательно или выгодно, — ведь каждый населяет свой мир теми, кем хочет. Зачем стараться понять кого-то, если можно сказать: «Я считаю, что тот таков-то, и это — Истина, независимо от того, что он сам думает или знает о себе»? Если жить так, то как понять друг друга, как достичь подлинного единения и мира, — мира между душами, а не только между мнениями? Такое мнение об Истине есть почва для взрастания эгоизма, — ведь проблемы других людей оказываются проблемами других миров, никак друг от друга не зависящих. Итак, я говорю, что такое мнение об Истине есть семя равнодушия, на деле разъединяющее людей вместо того, чтобы сближать их. Слеп тот, кто этого не видит.
13. Есть ещё такие, которые убеждены, что познать Истину невозможно. Причин у сказанного заблуждения тоже может быть немало. И равнодушие, и леность, и страх, и иное. Но суть его в том, что оно отрицает смысл существования человека как такового. Как было уже сказано, человека делает человеком разум. Дело разума — познавать; если же познание невозможно, то что тогда такое разум? И что тогда такое человек? В чём тогда его отличие от животного? Каково тогда его место в мире и какова его роль в Природе? Его словно бы и вовсе нет. Я знаю и говорю, что человек — подлинно великое существо, по сути своей прекрасное, мудрое и могучее, одна из опор Мироздания. Но он таков тогда, когда он — человек. Что же сказать о нём, если он — бездумное создание, подобное червю? В таких себя превращают те, кто мнит, что Истину познать нельзя. Они видят перед собою великую гору, — но взойти на неё не желают. Им удобнее делать себя ничтожными, чем осмелиться на тяжкий труд восхождения и на боль телесную и душевную. И они считают глупцами и даже гордецами тех, кто чувствует подлинное предназначение человека. При этом они тоже не замечают, что сами же опровергают себя, вопреки здравому смыслу полагая Истиной утверждение, что Истину познать нельзя. И что могут они дать другим, — что, кроме унижения самой сущности человека, кроме недоумения и растерянности? Что, кроме блуждания между бездумной животной жизнью и безнадежностью вопроса «Зачем вообще живёт человек?». Держаться такого мнения об Истине, — вот верный способ утратить себя. А чего сможет достичь человек, утративший себя? Едва ли он достигнет чего-нибудь хорошего; и хорошо ещё, если в потерянности своей он не учинит ничего безумного и опасного.
14. Итак, я сказал о некоторых заблуждениях, живущих в умах людей. Как видно, все эти заблуждения ведут человека к умственному или моральному увечью. Первая причина этого — отрицание Истины, ведомой Духу каждого человека, следовательно — противоречие самому себе. Физическая и умственная сущности человека противоречат внутренней, наиболее совершенной его сущности, — Духу. А если кожура и мякоть плода станут отторгать семя, то будет ли этот плод здоровым, не погибнет ли, убив сам себя? И если человек вот так раздваивается, как бы разделяясь на две противные части, то это уже — болезнь, вне зависимости от того, проявляется ли она открыто или нет. Вторая причина — отрицание предназначения разума. Утверждает ли человек, что он уже знает всю Истину, или что её невозможно познать, — то и другое есть по сути запрет разуму идти естественным путём познания. А способен ли поступать разумно тот, кто сам изувечил свой рассудок? Третья из основных причин — гордыня. Тот, кто ставит себя выше Истины и Природы, указывая им, какими им быть, — разве будет он в желаниях и намерениях своих считаться с людьми? Кратко говоря, неверное восприятие сущности Истины есть отклонение от нормы, которое не может иметь благих последствий. Простое заблуждение тоже вредоносно; но оно хотя бы не убивает разум. Для разума оно естественно, и он избавляется от него естественным же путём. Суть различия между обычным заблуждением и тем, о чём говорю я в этом писании, заключается в том, что первое, хотя и мешает человеку идти по верному пути в жизни, всё же не мешает разуму идти по пути познания, второе же делает разум слепым, глухим и немым, лишает его возможности познавать, и тем самым как бы уничтожает самого человека. Это как бы неестественность помноженная на неестественность, отзвук небытия в живом человеке. Это то, что более всего препятствует познанию Истины, совершенствованию человека и вершению им блага для людей, мира, и даже для самого себя.
15. Теперь скажу об Истине, — не о том, какова она в отношении чего-либо, но о том, какова она по своей сущности. Я скажу, что она одна, — ибо это в действительности так. Она подобна земле, на которой живёт человек: сколько бы ни пинал он землю, земля не сотрясётся. Даже солнце может разрушиться, — Истина же всегда такова, какова она есть. Она едина и неколебима, — подлинно неколебима. Бесполезно восставать на неё, пытаться подчинить её себе или отрицать её. Она есть та реальность, в которой всё существует; она — сама реальность, и потому неизбежна. Что бы ни делал человек, — всё это он делает в Истине, как в некой субстанции, проницающей всё существующее. Истина рождается во всякий миг, — и рождается такой, какова она есть, а не такой, какой её желательно видеть гордецу или безумцу. И её можно познать. Сам человек существует для того, чтобы познавать её и через это познание делать совершеннее себя, свой мир и всё Мироздание. Верно то, что нельзя познать всю Истину сразу. Прежде прочего человеку нужно познавать самого себя, затем — людей и мир. После он достигнет иных ступеней познания, — и миры Мироздания станут зримы и понятны ему. Путь познания подобен восхождению по ступеням, которые никогда не кончаются. Путь этот не знает завершения. Познающий познаёт, — и всегда есть и будет нечто, что ещё не познано им. Путь познания Истины продолжается и за пределами Вселенной. Это ли не радость и наслаждение, — шаг за шагом преодолевать столь великий путь и знать, что путь этот посилен идущему? Это ли не один из ликов счастья, — идти по пути бесконечного познания, бесконечного вершения и бесконечной жизни? Такова Истина и таков человек. Итак, я сказал всё, что желал сказать в этом писании. Кто услышит меня, тот услышит; кто не пожелает услышать, тому да не послужат мои слова причиной для обиды или злобы. Я, Атархат, приветствую и услышавших, и не услышавших, и желаю им блага.
Доброго пути.