К вопросу о свободе

I. Предварительная часть

     Свобода. Одним этим словом сказано очень много. Так много, что даже непросто разбраться сразу, что же именно подразумевается под этим понятием в каждом конкретном случае. Обязательно найдётся тот, кто скажет: «Что здесь непонятного? Свобода — она свобода и есть. Ну, это же ведь свобода!». Однако подходить к определению свободы подобным образом — это то же самое, что утверждать, будто добро и зло не нуждаются в определениях, и добро — это просто добро, а зло — это просто зло. Конечно, можно согласиться с тем, что это так и есть, — но на ином уровне осознания понятий, нежели чем человеческий. Скажем, в христианской традиции Бог, создавший мир, точно знает, что для мира хорошо, а что — плохо: ведь ему-то, Богу, доподлинно известно, что полезно для его творения, а что губительно. Таким образом, Бог не нуждается в определениях: он просто знает, что и как. То же самое в пантеистических учениях, где Бога-творца заменяет Природа: она точно так же знает, что и как. В случае же человека неконкретное определение добра и зла (добро — это просто добро, а зло — это просто зло) является основанием и возможностью для того, чтобы при необходимости придавать этим понятиям какое угодно значение, — иначе говоря, подгонять их под свои мнения и потребности. Это — заранее одобренное право на любое действие, любой поступок; это — мораль, утратившая определённую и постоянную точку отсчёта, утратившая онтологические критерии; другими словами, это — отсутствие морали. То же самое и в отношении свободы, — с той разницей, что её степени и проявления находятся уже в рамках системы определений «добро-зло». Отсутствие у понятия «свобода» определения, физических, моральных и психологических критериев превращает его… во что угодно, по желанию того, кто исповедует такой подход к нему. И именно это во многих случаях оказывается в представлениях о свободе самым соблазнительным моментом. Этот соблазнительный момент имеет вполне чёткое терминологическое определение: «вседозволенность».
     На самом деле вопрос о свободе достаточно сложен. Чтобы иметь возможность рассмотреть его более-менее конкретно, придётся разбить его на ряд вопросов, относящихся к разным аспектам понятия «свобода». Это онтологический аспект, физический, моральный и психологический. Далее я буду рассматривать их именно в таком порядке. Для того, чтобы читателю была понятна мировоззренческая основа моих рассуждений, уточню, что сам я являюсь приверженцем пантеистического взгляда на мир.
     

II. Онтологический аспект свободы

     Онтологический аспект проблемы заключается, по сути, только в одном вопросе: существует ли в Природе такое понятие, как «свобода»?
      Если в теистических системах мира Бог устанавливает пределы свободы для своих созданий, сам оставаясь вне этих рамок, то Природа творит сама в себе, одновременно являясь и творцом, и его творением. Это значит, что она устанавливает пределы свободы для самой себя как каждой своей частицы в отдельности и как единой совокупности таких частиц. Она — саморазвивающаяся система, имеющая заданную надсистемой (той Вселенной, частью которой является наша Вселенная) цель и заданные ею же основные принципы развития (Великие Начала). Она строит модель своего развития в соответствии с этой целью и этими принципами, но в своих собственных внутренних условиях, — т.е. выбирает наиболее для неё эффективный и надёжный путь развития. Её можно сравнить с живым компьютером, который, исходя из поставленной задачи и известных основных принципов работы, сам разрабатывает для себя программу функционирования, и при этом сам же проектирует и производит для себя необходимые комплектующие. В такой системе всё работает отлаженно и чётко: известны основания и цель каждого действия, известен наилучший вариант и способ произведения этого действия, известно, в какие сроки должно быть совершено это действие и как оно соотносится с каждым другим действием в пределах данной системы. Даже малейшее отступление от «программы» непозволительно, поскольку оно нарушило бы функционирование системы в целом и привело бы к её распаду. Из этого с неизбежностью следует вывод: такого понятия, как «свобода», в Природе не существует. Но в то же время не существует и несвободы, поскольку Природа управляет собой сама. Понятие «свобода» в Природе замещено понятием «необходимость». Вся Природа в целом и каждая её частица в отдельности следуют необходимости, от точного следования которой зависит само их существование. Цель Природы — существовать и развиваться; в её «механизме» всё находится на своих местах и делает своё дело наилучшим образом.
      Следует задаться вопросом: в данном случае отсутствие свободы является добром или злом? Ответ однозначен: оно является добром. Система нормально функционирует, продвигается к цели, для достижения которой и была предназначена изначально; любое отступление от этого стало бы сбоем, могущим привести к гибели системы, — иначе говоря, оно было бы злом. Свобода в Природе просто не нужна; она в ней не предусмотрена. Частицы Природы не способны осознать саму идею свободы, дающей возможность отступить от исполнения своих функций, — ведь такое отступление привело бы к гибели системы и, следовательно, оказалось бы злом. Выбор же между добром и злом есть выбор моральный, доступный существам уровня человека. Элементы, составляющие Природу как систему, в рамках которой мы существуем, не предназначены для того, чтобы совершать моральный выбор; их время для этого ещё придёт, — а пока они являются составляющими среды, в которой обитают сами и в которой обитают существа, способные совершать моральный выбор.
      Порождение таких существ является одной из важнейших промежуточных целей Природы в процессе её эволюции. Без появления таких существ («осознающих») и без совершения ими морального выбора эволюция вообще невозможна. Поэтому всё, что существует в Природе, в своё время достигнет такого уровня и обретёт способность и возможность выбирать. Пока же не осознающие частицы Природы в такой способности и возможности просто не нуждаются. Они не нуждаются в свободе. Их роль в эволюции иная. Галактики формируются согласно определённым закономерностям; планеты обращаются вокруг своих звёзд по определённым орбитам; ветер дует в соответствии с метеорологическими условиями, формирующимися в соответствии с климатическими закономерностями планеты; поведение животных основано на инстинктах, наличие и способность к проявлению которых является плодом длительного эволюционного процесса. Всему этому свобода не нужна. Она есть эволюционный фактор, имеющий моральный смысл и напрямую зависящий от наличия разума, способного осознавать и являющегося, в свою очередь, продуктом эволюции. Эволюция создаёт осознающие существа, без морального выбора которых её дальнейшее успешное движение невозможно. Итак, свобода есть эволюционный фактор, и её наличие (а значит — и сама постановка вопроса о том, является ли добром или злом отсутствие свободы) актуально только для существ, достигших определённого уровня развития. В нашем случае — для человека.
     

III. Физический аспект свободы

     В простейшей своей ипостаси свобода ограничена физическими факторами: физическими возможностями человеческого тела и физическими условиями окружающей среды. Одно это уже способно нанести сокрушительный удар по концепции «абсолютной свободы». Нет и не может быть абсолютной свободы там, где что-то остаётся физически невозможным. Когда есть желание сделать что-то, а возможности нет, то о какой полной свободе личности может идти речь? Невозможно сделать шаг и оказаться на другом континенте, хотя бы этого и безумно хотелось. Невозможно выжить при абсолютном нуле или при температуре, естественной для поверхности Солнца. Нельзя даже сорвать с высокой ветки яблоко, не применив хотя бы простейшего подсобного приспособления. Таким образом, физическая свобода имеет даже две степени ограничения: задачи, которые нельзя выполнить без применения существующих для этих целей технических средств, и задачи, для выполнения которых технических средств не существует. К первой степени ограничения примыкают также финансовые проблемы. Если нет денег на реализацию какой-либо задачи через технические средства или через оплату услуг других людей, то эта задача превращается в невыполнимую.
      Физическое ограничение свободы имеет и практическую сторону, и моральную. Сколько добрых и полезных дел остаются несовершёнными потому, что для их свершения требуются действия, которые оказываются физически невозможными! Начиная от помощи попавшему в беду человеку и заканчивая счастьем всего мира. Однако в то же время физические ограничения свободы мешают и проявлениям негативной стороны человеческой натуры. Немало зла остаётся несовершённым по той же причине, которая не позволяет свободно вершиться добру: по причине ограниченных возможностей. Эти ограничения кому-то не позволяют спасти человека, а кому-то не позволяют убить человека. Впрочем, следует признать, что в то время как средство осчастливить всё человечество пока ещё не изобретено, уже имеются верные способы его уничтожить. Разрушать всегда легче, чем созидать: здесь мы видим яркий этому пример. В моральном же плане немало людей не стали преступниками только по причине отсутствия физической возможности совершить преступление. И это важно опять же для физического аспекта их жизни, — в смысле избежания попадания в условия тюремного ограничения свободы. Моральный аспект здесь имеет значение более для закона и общества, чем для самого потенциального преступника, — ведь человек, способный на преступление, по сути, уже морально пал, и физическая невозможность совершить это преступление важнее для того, против кого это преступление могло бы быть направлено. Иначе говоря, невозможность совершить зло сама по себе не делает человека лучше. Разве что чисто психологически такой субъект не совершит того, что превратило бы для него преступление в норму поведения, и, таким образом, у него — опять же чисто психологически — останется больше шансов в будущем измениться в лучшую сторону. Точно так же физическая невозможность совершить добро не делает человека хуже. Здесь тоже важнее всего само стремление. Если кто-то желает добра, то он может стать от этого только лучше, — вне зависимости от того, удалось ли ему осуществить своё желание или нет.
      Итак, физический аспект перечёркивает возможность относиться к полной свободе личности как к чему-то реальному. При этом он актуальнее для деятельности человека, нежели чем для формирования его внутреннего мира, в котором и лежат истоки стремлений и поступков.
     

IV. Моральный аспект свободы

     Моральная сторона вопроса гораздо более глубока и сложна. Прежде всего следует отметить, что здесь возможны три «точки отсчёта»: свобода с точки зрения естественности (ведь человек тоже является частицей Природы), свобода с точки зрения общества и свобода с точки зрения индивидуума.
      В Природе, как уже было сказано, понятия свободы не существует за ненадобностью. В ней всё решает необходимость. Человек же и подобные ему существа стоят на том уровне развития, когда становится возможным осознание выбора — следовать ли необходимости или отвергать её. Конечно, необходимость эта актуальна для человека не меньше, чем для других частиц Природы. Поэтому появление свободы значит ещё и появление возможности поступать неправильно, противоестественно, иначе говоря — вершить зло. В этом заключается суть моральной эволюции: из добра и зла нужно избрать добро и научиться идти по его пути. Более примитивные частицы Природы избавлены от необходимости делать выбор. Они всегда поступают правильно. С одной стороны, они не вершат зла; с другой же бездумное следование естественности ограничивает возможности их развития. В результате моральной эволюции человек должен научиться жить так же естественно, как живёт, например, камень или животное, — но научиться этому сознательно. Сказанное отнюдь не значит, что жизнь человека должна иметь примитивность животного уровня; здесь имеется в виду естественность поступков и их мотивации при абсолютно иных условиях жизни. Интересы человека и его возможности простираются гораздо дальше интересов и возможностей животного; но основания и мотивации этих интересов и способы их воплощения в жизнь должны быть естественными, — то есть основанными на тех естественных законах и принципах, по которым живёт Природа. Не требует доказательств тот факт, что возможности человека гораздо шире возможностей того же животного; это значит, что человек может вершить благо сознательно и более эффективно, тем самым в гораздо большей степени содействуя успешной эволюции Вселенной. Но за столь широкие возможности в вершении блага мы платим возможностью заблуждений и неправильного выбора, иначе говоря — возможностью оказаться вершителями зла. Природа имеет естественные представления о морали: с её точки зрения морально то, что хорошо и полезно для неё в целом и для каждой из её частиц в отдельности. Хорошо же для неё то, что содействует её успешной эволюции как системы, являющейся совокупностью подсистем и составляющих их частиц. Другими словами, с точки зрения Природы хорошо (а значит — морально) то, что естественно. Нарушение естественных законов с точки зрения Природы аморально. Это — зло. И возможностью вершить зло обладают как раз самые высокоразвитые её порождения. Такова оборотная сторона эволюционных преимуществ.
      Вопрос о том, совершает ли он аморальные поступки с точки зрения Природы, волнует далеко не каждого. А ведь Природа создала человека для своих целей, которые в то же время являются и целями его самого как частицы Природы. На самом деле именно она и является тем беспристрастным и безошибочным судьёй, который судит каждый наш поступок. Об этом принято забывать. Так человек забывает самое своё предназначение. Безусловно, это отнюдь не способствует успешному исполнению упомянутого предназначения; это помогает пойти скорее по неверному пути, чем по верному и должному. Люди привыкли считать, что только человек может судить о поступках человека; Природа как реальный фактор, определяющий моральность или аморальность того или иного поступка, в расчёт не принимается. Это значит, что человек преступен перед Природой, — перед той высшей инстанцией, которая создала его самого и дала ему цель существования. Он преступен даже уже тем, что не принимает в расчёт возможности преступления перед Природой. Некоторые, правда, понимают это, и пытаются хотя бы как-то помочь это понять другим. Но даже они, вероятнее всего, при этом воспринимают Природу как бездумную «среду обитания», неспособную иметь какие-то понятия о морали. А между тем именно она и является тем судьёй, который имеет большее право судить человека, чем сам человек, и способен делать это безошибочно, в отличие от последнего.
      Общественные понятия о свободе с точки зрения морали в общем заключаются в том, что свободу должны ограничивать рамки общественной пользы или хотя бы ненанесения вреда и ущерба общественным интересам. Общество — система, во многом похожая на Природу: у него также есть частицы, из которых оно состоит (различные общественные институты, формации и отдельные индивидуумы), и законы, по которым оно функционирует как система и совокупность подсистем. Разница в том, что, в отличие от Природы, общество не есть система, изначально функционирующая по правильным, естественным законам. Эти законы устанавливаются людьми, которые способны заблуждаться и принимать неестественное за естественное. Конечно, в формировании общества, социума есть и доля проявления естественных принципов; но всё же преобладают принципы, устанавливаемые сознательно группами лиц или отдельными лицами. Это значит, что принципы и законы, по которым формируется и живёт общество, далеко не всегда бывают естественными по отношению к Природным принципам и законам, и могут им противоречить. Следовательно, преступным по отношению к Природе может быть не только отдельный человек, но и различные человеческие сообщества и общественные институты, и даже всё общество в целом. Но общество считает законы своей жизни правильными и естественными. Здесь уже имеет смысл провести разделение между историческими этапами развития общества и его региональными формациями. Каждая культура (как и каждое время) имеет свои представления о морали. Есть некоторые элементы, которые являются общими для всех времён и культур; но даже эти элементы варьируются в определённых пределах. И каждая культура устанавливает для людей те пределы свободы, которые представляются ей допустимыми с точки зрения её морали. Общество оберегает свои установления. Аморальным считается то, что нарушает их. С этой позиции и устанавливаются пределы для свободы индивидуума.
      В разных культурах имеют место различные обычаи и законы. Нередко обычаи и законы одной культуры противоречат обычаям и законам другой культуры. Таких противоречий множество. Это значит, что все обычаи и законы всех культур не могут быть одинаково естественными и правильными с точки зрения Природы. Разные культуры считают естественными совершенно противоположные вещи. Простым примером могут служить моногамия у христиан и полигамия у мусульман. Есть и более яркие примеры. Скажем, в современном мире любая культура осуждает детоубийство; в прошлом же существовали культуры, не запрещавшие его в определённых ситуациях. Другой пример. Сейчас одним из самых тяжких преступлений считается каннибализм; в прошлом же, у племён, стоявших на первобытном уровне развития, он часто был в порядке вещей. Из этого видно, что моральные каноны общества относительны. Причина такой относительности в том, что эти каноны имеют в своей основе практическую необходимость, осмысленную с точки зрения более или менее превратных представлений о естественности. Мало кто понимает необходимости Природы и роль человека в ней. Из непонимания проистекают многочисленные заблуждения, нередко со временем превращающиеся в законы, «освящённые» санкцией государства. Но мы видим, что в одном месте карают за то, что в другом месте не запрещено и даже поощряется. Мораль общества (обществ, культур) относительна, поскольку не имеет под собой постоянной основы. Мнение человека непостоянно, и далеко не всегда правильно обосновано, — в отличие от законов Природы. Поэтому и рамки свободы в этом отношении являются достаточно зыбкими. Общество, определённая культура, живущая по своим законам и понятиям, не желает, чтобы этим законам и понятиям противоречили. В этом она видит угрозу самому своему существованию (что, в общем, недалеко от истины). И именно этим ограничивается свобода отдельных индивидуумов, живущих на территории распространения данной культуры. Общество просто хочет выжить, — и оно ведёт постоянную внутреннюю войну с нарушителями его законов. То же самое относится и к столкновениям культур. Каждая из них защищает своё понимание мира и человека.
      Между тем человек далеко не всегда бывает согласен с представлениями общества о нём, о том, что хорошо для него, конкретного индивидуума, и о том, как ему, конкретному индивидууму, следует жить. Конечно, каждая культура слагается из людей, являющихся её носителями; однако это отнюдь не значит, что абсолютно все склонны всегда и во всём придерживаться её установлений. Всегда есть несогласные, желающие что-то изменить, желающие иметь право выйти за установленные рамки. Человеку в общем свойственно хотеть того, на что он не имеет права или что не принято в той культуре, частью которой он является. Эти желания могут быть самыми разными, — от безобидных до преступных. Но даже безобидные желания и порождённые ими поступки могут квалифицироваться как преступления только потому, что противоречат моральным нормам определённой культуры. Например, убийство считается преступлением практически везде, а употребление в пищу свинины или говядины, само по себе безобидное, считается в известных культурах преступлением против морали. Общество ограничивает индивидуума массой правил и условностей, — от установлений закона (т.е. юридических) до установлений религиозных (которые тоже могут быть санкционированы юридически) и этических, основанных на простой традиции. Однако человек, как существо мыслящее и способное отвечать за свои действия, желает быть более свободным, чем ему позволяет общество. Он полагает (и совершенно обоснованно), что он сам имеет право решать, что для него лучше. Его могут не устраивать традиции и законы, — как светские, так и религиозные, — по той причине, что они являются продуктами решений других людей. Проще говоря, ему неприятно выполнять установления, которые избрал для себя не он сам.
      Такая позиция может проявляться в диапазоне от молчаливой досады и затаённого недовольства до открытого бунтарства. При этом бунтарь зачастую имеет в виду не изменение довлеющего над людьми общественного строя, а свою личную свободу. Недовольство существующим строем в этом случае есть, вероятно, одно из проявлений желания защититься. Запрещение чего-то, что человеку представляется желательным или необходимым, воспринимается им как проявление по отношению к нему агрессии со стороны общества (государства, религии и т.д.). Как уже было сказано, расхождения во взглядах между человеком и обществом могут касаться самых безобидных предметов; но бывает и так, что человек воспринимает как агрессию по отношению к нему установления всеобщей морали, актуальной для большинства или даже для всех культур. Это значит, что некоторые индивидуумы могут быть недовольны, например, запретом на убийство. Является ли такой человек потенциальным убийцей? Не обязательно. Может быть, у него никогда и не возникнет желания убить. Но уже сам запрет воспринимается как покушение на свободу, а следовательно — как акт агрессии против личности.
      В отличие от животного, не нуждающегося в осознанной свободе, человек нуждается в ней. Более того: она является одним из коренных факторов его развития как осознающей личности. Она естественна для человека. Он это знает и понимает, или, по крайней мере, чувствует. Даже тот, кто вследствие невысокого интеллекта или других причин неспособен обосновать своё право быть свободным с позиций философии или этики, всё равно хочет свободы и так или иначе её добивается, — открыто или подсознательно, совершая поступки, которые иногда и сам не может объяснить. Стремление к свободе заложено в человеке на уровне инстинкта; оно естественно для его эволюционного уровня в той же степени, как и инстинкт познания. Поэтому он всегда хочет устанавливать для себя границы морали, — а значит, и границы свободы, — самостоятельно. С точки зрения политики это стремление должно находить удовлетворение в принципах демократии. И действительно, как новинка после зажатости в более жёстких рамках — например, феодальных, или при диктатуре — она может на первых порах удовлетворить стремление людей быть свободными. Но даже демократия не позволяет индивидууму пользоваться той степенью свободы, какой ему хотелось бы пользоваться. Там, где решает большинство, всегда остаётся ущемлённое меньшинство. К тому же, выбор из чего бы то ни было — личностей, политических программ, законопроектов и прочего — всегда ограничен. Демократия смягчает ощущение несвободы, но не ликвидирует его. Люди настолько разные, желания и стремления каждого и их сочетания настолько своеобразны, взгляды каждого как комбинации понятий и представлений настолько уникальны, что, по сути, каждый человек сам по себе является как бы отдельным миром, маленьким государством, которое, естественно, хочет независимости и права самоопределения в жизни.
     

V. Психологический аспект свободы

     Стремление к свободе — это, прежде всего, фактор психологический. Человек стремится устанавливать для себя моральные рамки самостоятельно; это проявляется, как уже было сказано, на уровне инстинкта. Но всякий инстинкт имеет естественные пределы. Инстинкт свободы тоже имеет их; однако нередко случается так, что человек забывает об этих пределах или, вернее будет сказать, перестаёт воспринимать их. Стремление к свободе настолько важно для человека и, вследствие этого, настолько сильно, что человек часто абсолютизирует его. В особенности он склонен к этому в условиях сильного ограничения свободы. Он стремится к тому, чего ему не хватает, — и это может превратиться в патологию. Следует признать, впрочем, что и наличие широких свобод может породить такую же патологию. Свободы всё время кажется мало, её всегда недостаточно; и поиск новых проявлений личной свободы может привести к преступлению. Однако преступление, по сути, ещё не является самой патологией. Патологией является неспособность обуздать себя и удержаться от аморальных или преступных действий. Здесь я разделяю обдуманное или хотя бы внутренне обоснованное с точки зрения личного мировоззрения действие и действие неподконтрольное тому, кто его совершает. Так само наличие ограничений для личной свободы может спровоцировать психически неустойчивого человека на поступки, которые, не будь этого ограничения, показались бы ему самому ненормальными и совершенно недопустимыми.
      С одной стороны, стремление к свободе совершенно естественно. С другой стороны, оно, как и всё, что естественно, может выйти за рамки естественности и приобрести противоестественные формы. Для человека естественно решать самому, что морально, а что нет. Но в неутолимой жажде свободы кроется своего рода ослепление, — когда перестаёшь понимать, что мораль вообще имеет какие-то рамки. Например, естественно — и поэтому морально — не чинить насилия над другим человеком, тем более — не лишать его жизни. Но тот, кто в таком ослеплении безумно жаждет свободы, часто бывает уже неспособен это понимать. Так естественное превращается в противоестественное. При этом такой одержимый идеей свободы человек может отнюдь не выглядеть ненормальным. Он может даже развивать некие мировоззренческие концепции, провозглашающие отсутствие для свободы каких бы то ни было законодательных и моральных рамок, находя для этих концепций правдоподобные и на первый взгляд логичные основания. Однако при этом такой человек остаётся психически ущербным. Едва ли можно считать нормальным того, кто ставит свою личную свободу выше всего, — даже выше неприкосновенности чужой жизни. Естественные моральные рамки установлены Природой. К примеру, она создала род человеческий уж конечно не для того, чтобы люди истребляли друг друга. Её цель — эволюция, а не истребление тех, кто является залогом успеха этой эволюции. Даже не задумываясь над подобными вещами, люди знают, что причинение вреда человеку и убийство противоестественны по своей сути. Это и понятно: помимо того, что никому просто не хочется умирать, Природа ещё и вложила в свои создания понятия о естественной морали. Таким образом тот, кто в погоне за беспредельной свободой выходит за рамки этой морали, является ненормальным и с точки зрения людей, и с точки зрения Природы. Тот, кто считает, что он имеет право оставить жизнь другому человеку или отнять её в любой момент только потому, что свободная личность не должна иметь никаких ограничений в своей свободе, является психопатом, помешавшимся на почве стремления к упомянутой неограниченной свободе. Только эта свобода является для него моралью, — а это значит, что морали для него не существует вообще. Он опасен, поскольку не имеет естественного психологического «ограничителя», который мог бы удержать его от действий, опасных для общества и людей. От него можно ожидать всего, чего угодно, — ведь он считает, что имеет право абсолютно на всё, что сочтёт для себя необходимым, или чего ему даже просто захочется в какой-то момент. Так естественное стремление быть свободным может превратиться в опасную для окружающих психическую болезнь. Оно может привести и к очевидному сумасшествию, — когда человеку кажется, что даже физические ограничения на него уже не действуют; так, ему может представляться, что он летает или свободно совершает другие невозможные действия.
      Стремление к свободе может переродится и в фобию, — когда человек панически боится не быть свободным. Это выглядит как чья-то злая ирония: тот, кто избегает зависимости от каких бы то ни было правил и установлений, становится психологически зависимым от самого желания быть независимым. Он становится заложником стремления к свободе. Это приводит к тому, что человек становится конфликтным, поскольку всё воспринимает как покушение на свою свободу. Он не может найти свою «нишу» в социуме; у него возникают проблемы с нахождением работы, созданием семьи и просто в отношениях с людьми, потому что всё это требует заключения себя в определённые поведенческие рамки, принятия известных «правил игры». Но для такого человека любые правила представляются агрессией; его личные правила — это отсутствие всяких правил вообще. Но так не бывает. И он начинает враждовать даже с самим собой. Его рассудок и совесть постоянно предлагают ему какие-то схемы поведения, какие-то правила; но он понимает, что приняв эти правила утратит свободу. В итоге он начинает бежать от самого себя. Однако от самого себя скрыться невозможно. Его жизнь превращается в один бесконечно длящийся конфликт, не имеющий логического разрешения. Несомненно, это представляет из себя некоторую форму психического расстройства. Такой человек способен на неадекватные поступки, и может быть опасен. Опасен в том числе и для самого себя, потому что постоянное пребывание в такой мучительной борьбе с самим собой и со всем окружающим миром вполне может привести к суициду.
      Мы видим, что стремление к обретению одной из величайших драгоценностей — свободы — может обернуться бедой. Свобода стоит недёшево. Свобода и её правильное понимание.
     

VI. Некоторые обобщения

      Итак, рассмотрев четыре аспекта вопроса о свободе, мы можем выстроить следующую картину.
      Свобода, по сути, является ни чем иным, как инструментом эволюции. Это вполне понятно. Если не предполагать, что всё в этом мире случайно и не имеет определённой цели, то выходит, что свобода тоже должна иметь своё предназначение, свою функцию. Иначе говоря, она дана нам не ради того, чтобы мы могли тешить своё самолюбие мыслью о том, что мы такие великие в своей свободе существа, а для того, чтобы мы могли научиться использовать её должным образом и чтобы в конце-концов сумели с её помощью достичь какого-то определённого результата. Цель, для достижения которой нам дана свобода, поистине благородна. Эта цель — стать лучше, совершеннее, сделать совершеннее наш мир и, в конечном итоге, — всю Вселенную.
      Наша свобода ограничена физическими факторами. Однако это не значит, что она ущербна. Мы обладаем ею в той степени, в какой это нам необходимо. Человек свободен настолько, насколько это требуется для успеха его моральной эволюции. В моральном смысле мы вообще ничем не ограничены, — и именно это нам необходимо для того, чтобы совершить выбор духовного пути, стать вершителями добра или зла. Всё, в чём мы нуждаемся для совершения этого выбора, находится в нашей власти, — во власти нашего ума и воли. Поэтому физические ограничения свободы не имеют для человека особого значения. Тем более, что он всё же учится их преодолевать научно-техническими средствами. Во многих случаях это оказывается полезным, но во многих — и весьма опасным. Так, если побеждена чума, способная унести жизни миллионов людей, то изобретено и оружие, способное в считанные минуты истребить всё человечество целиком. Рамки естественности в преодоленнии физических пределов свободы весьма зыбки; здесь моральный выбор одного человека может легко обернуться непоправимай бедой для всего мира. Поэтому лучше обратить своё внимание на то, что дано нам изначально, от Природы, и не торопиться изобретать новые виды оружия.
      Моральные установления общества, различных культур, относительны. В основном они направлены на то, чтобы поддерживать общественный порядок. Поэтому те люди, которые идут против означенных установлений, получают статус аморальных личностей. Подлинным мерилом моральности того или иного поступка является Природа, которая устанавливает естественные законы жизни для всего существующего. Но общество имеет об этих законах весьма отдалённое представление, и нередко устанавливает свои правила исходя из заблуждений. Это значит, что, в принципе, любое моральное установление любой культуры может оказаться ошибочным, т.е. противоестественным. Поэтому эаконы и обычаи определённой культуры не могут считаться абсолютным мерилом морали и ограниченной моральными постулатами свободы. Любой несогласный с установлениями данной культуры индивидуум имеет шансы оказаться правым в своих взглядах в той же степени, что и она. Исключением могут считаться моральные моменты, общие для всех или почти всех культур и основанные на моральных понятиях, вложенных Природой в человека на уровне подсознания, — например, запрет на убийство, и ещё некоторые. Запреты не столь коренного характера всегда могут оказаться неверными и, следовательно, несправедливо ограничивающими свободу личности. Моральные же запреты глубинного характера, о которых шла речь, как правило, признаются естественными и правильными даже теми людьми, которые не принимают определённых моральных норм определённых культур. Случаи же неприятия столь очевидно верных и справедливых моральных норм, как, например, запрет на убийство, лежат уже на грани психической патологии.
      Стремление к свободе естественно для человека. Отсутствие такого стремления было бы ненормальным: оно по сути значило бы утрату своеобразой «путеводной нити», ведущей к достижению цели самого существования осознающей себя и мир личности. Но и чрезмерное стремление к свободе тоже является проблемой и даже опасностью для психического здоровья человека. Стремясь перешагнуть очевидные моральные и физические рамки свободы, он теряет связь с реальностью и возможность трезво оценивать свои поступки. Он вступает в конфликт с окружающим миром, и нередко — с самим собой. От него можно ожидать всего, чего угодно, — ведь сдерживающие факторы в его нездоровом миропонимании весьма скудны или отсутствуют вовсе.
      В наметившемся треугольнике «Природа — общество — человек» нет элементарного взаимопонимания. Впрочем, Природа, конечно, всё понимает, поскольку смотрит на ситуацию ещё и изнутри человека; но она создала его свободным, и потому не диктует ему условий игры. В итоге получается вот что. Природа, создавая человека как вид, имела своей целью содействие успеху эволюции в масштабах Вселенной, для чего и наделила этот вид способностью осознавать свободу. Общество стремится просто выжить, сохранить себя как организм, живущий по определённым принципам; это стремление лежит скорее в плоскости инстинкта, нежели чем рассудка. Каждая культура считает свои установления и свой образ жизни наиболее правильными, и в своём стремлении выжить не склонна принимать во внимание законы Природы, которые могут опровергнуть многие из общественных установлений. Человек же, как правило, просто хочет быть свободным, зачастую невзирая на законы Природы, и ещё меньше — на общественные установления.
     

VII. Основные выводы

     Подытоживая всё вышесказанное можно сделать вывод, что основная проблема общества и человека — непонимание. Общество часто не понимает и не желает понимать, что такое естественные законы; человек же далеко не всегда умеет понять, для чего ему дана свобода. Он упрямо полагает, что свобода ценна сама по себе; он не считает нужным осмыслить тот факт, что у свободы есть определённая цель, что она существует не для того, чтобы просто дать ему возможность всегда делать то, что он хочет. Подчеркну: даже не то, что кажется ему необходимым, а именно то, что ему хочется делать. Очень часто желания перевешивают понимание; человек понимает, что именно необходимо и как в свете этого следует поступить, но поступает иначе, — просто потому, что так ему приятнее. На самом деле это является, может быть, второй по значимости проблемой после непонимания, — стремление человека к тому, что ему приятно, к удовольствиям. В моральном плане эта проблема является даже более серьёзной, чем непонимание, — ведь если человек чего-то не знает или не понимает, то он, в общем, в этом не виноват, тогда как стремление получать удовольствия подразумевает осознанное и целенаправленное достижение этого, нередко даже преступными методами.
      Беда в том, что люди склонны рассматривать свободу именно как средство достижения удовольствий. Их мало интересуют необходимости эволюции; их нередко даже мало интересуют нужды и права других людей. Свобода, вместо того, чтобы быть инструментом морального совершенствования, становится инструментом эгоизма, что даёт обсолютно противоположный результат. Вместо того, чтобы стать лучше, человек становится хуже. Это происходит оттого, что инстинкты «перевешивают» разум. Разум ставится на службу примитивности, проявляющейся, в частности, в выводах, делающихся по схеме: «Что приятно, то и хорошо». Полезность уже не в счёт; даже полезность по отношению к себе, — тем более по отношению к другим людям; о полезности по отношению к Природе едва ли вообще приходится говорить. Такое отношение к своим потребностям свойственно животным. Но они не рискуют ошибиться и причинить себе вред вместо пользы. Их жизнь очень проста, и инстинктов вполне достаточно для того, чтобы ею управлять. Жизнь животных бездумна, и в ней, как уже было сказано, нет места для такого понятия, как «свобода». В их случае действительно хорошо и полезно то, что приятно. Это потому, что им неведомы излишества: животное берёт от Природы только то, что ему необходимо для жизни, — в этом и заключаются его простые удовольствия. От человека же требуется несколько больше, чем просто жить: в соответствии с этим ему даны и гораздо большие способности и возможности, и свобода для воплощения их в жизнь. Если животное заботится только о себе и об особях своего вида, то человек кроме этого должен заботится ещё и обо всех других видах, обо всём мире, и, по возможности, — о будущем благе всей Вселенной. Поэтому особенно грустно наблюдать нелепую ситуацию, когда свобода, вместо того, чтобы дать человеку понимание и желание к воплощению в жизнь вышеупомянутого, отнимает у него даже то, чем располагает животное. Человеческий эгоизм мешает людям заботиться даже об особях своего вида, полностью переключая внимание индивидуума на свои собственные потребности и желания. И здесь дело уже не только в непонимании. Бывает, что человек знает и понимает, что он способен и должен жить не только для себя, — но всё равно поступает обратным образом. Может ли здесь служить оправданием внутренняя слабость, неспособность научить себя жить правильно, быть достойным самого себя как мыслящего и могущественного существа? На самом деле такого оправдания нет и быть не может. Человеку дано достаточно сил для того, чтобы он мог быть человеком. Поэтому такая слабость есть ни что иное, как простое нежелание чем-либо жертвовать или поступаться ради пользы, выходящей за рамки личной пользы, личных нужд и удовольствий. Такой осознанный эгоизм низводит человека на уровень гораздо ниже того, на котором находятся животные. И я имею в виду не только моральный уровень, но и интеллектуальный. Многого ли в интеллектуальном плане стоит человек, не желающий использовать свой ум по назначению? Чего стоит ум такого человека, используемый для того, чтобы поставить своего обладателя ниже животного?
      Как я уже говорил, даже одно только стремление к свободе имеет столь огромную силу, что способно искалечить ум того, кто не желает признавать пределов в таком стремлении. Оно может превратить человека в героя, а может в преступника или сумасшедшего. Я веду речь не просто о стремлении к свободе, а о стремлении к неограниченной свободе. Это значит, что человек пытается прыгнуть выше самого себя, выйти за границы возможного. И хотя перейти эти границы нельзя, даже то, что реально, уже опасно само по себе. Свобода поступка, — в пределах физически возможного, — это неограниченность ни в чём. Это непризнание каких бы то ни было рамок, — в том числе моральных. Это жизнь по принципу «Я хочу это сделать, и я это сделаю». Это абсолютная анархия.
      Свобода не должна быть абсолютной и полной. Она должна ограничиваться многими факторами: принципом естественности, принципом общественной необходимости (если это необходимость справедлива), принципом безопасности и пользы других людей. И лишь на последнем месте должы быть личные интересы. Такое поведение естественно для человека. Даже животные неосознанно соблюдают эти принципы. Человек же имеет возможность и должен не только соблюдать их, но и развить их в своём осознании и поднять на ещё большую моральную высоту.
      В чём же тогда заключаться свобода для человека? Прежде всего надо признать, что она в любом случае принадлежит самому человеку. Если он не пожелает исполнять какие-то общественные установления, то он будет их нарушать в любом случае, — тайно или открыто, смотря по своей решительности. Принудить его не нарушать этих установлений открыто возможно только путём прямого насилия, которое, в принципе, можно назвать «диктатурой закона». Если человек не захочет сделать чего-то для другого человека, то он и не сделает, если его не заставят. Примеры можно было бы продолжить, — но основная мысль ясна: каждый устанавливает границы свободы для себя сам. И это правильно. Так и должно быть. Свобода индивидуума должна иметь ограничитель, — и этим ограничителем должен быть он сам.
      На самом деле суть свободы для человека заключается не в том, чтобы эта свобода была неограниченной, а в том, что только сам человек, — любой человек, — и никто иной, имеет право устанавливать пределы для своей свободы. Иначе говоря, подлинная свобода человека — это свобода выбора. Мы делаем выбор каждую минуту, — как в значительных поступках, так и в мелочах, которые мы иногда даже слабо осознаём. Это значит, что мы свободны. Не вседозволенность, но право самому выбирать и устанавливать для себя пределы дозволенного, — вот что такое подлинная свобода мыслящей и осознающей личности. Образно выражаясь, свобода — это право самому ограничить свою свободу; право избрать для себя оковы той тяжести и цепи той длины, какую ты считаешь необходимой и позволительной. Другое дело, что такое ограничение свободы не должно тяготить человека, поскольку это как раз то, что он считает для себя необходимым и наилучшим. К примеру, лишение себя чего-то добровольно, ради служения идее или просто ради счастья близких людей, при всей своей тяжести должно доставлять и радость, — и радость прежде всего. Любая жертва приносится ради того, что драгоценнее. Даже идти на смерть может быть радостно, если ты выбрал это сам и если знаешь, что умираешь ради того, что лично для тебя драгоценнее твоей жизни.
      Итак, выбор. Выбор в любом случае, каким бы он ни был; установление для самого себя рамок необходимости и морали. Такой выбор может сделать только подлинно разумное существо, — в отличие от бездумного и гасящего разум желания вседозволенности, ставящего человека ниже животного. Нельзя отрицать, что не у всех имеется верное понимание моральных пределов дозволенного. Но если человек, например, решается на преступление, то это — его моральный выбор, на который он имеет право. И когда я говорю об осознанном выборе, то имею в виду также и осознание последствий, которые этот выбор за собой повлечёт. То есть если кто-то решается совершить преступление или как-либо иначе преступить естественные моральные рамки, то он должен понимать, что тем самым эти рамки становятся недействительными и по отношению к нему самому. Проще говоря, поступая негуманно по отношению к другим, он даёт им право поступить негуманно по отношению к нему. Он как бы отменяет определённые правила игры, — и с этого момента он уже не находится под защитой этих правил. Таков его выбор. Самое главное то, что никто в принципе не способен ограничить другого в таком выборе. На него можно только прореагировать определённым образом. Это значит, что моральные понятия каждого отдельно взятого человека могут влиять только на то, каким будет его выбор, но обсолютно не влияют на само право выбора, — иначе говоря, на свободу личности. Это, конечно, не касается психопатов и сумасшедших, которые не способны трезво оценить причины и последствия своих действий, и потому не могут отвечать за свои поступки.
      Как же добиться того, чтобы моральный выбор человека не выходил за рамки естественной морали и общественной безопасности, чтобы свобода личности не вырождалась в примитивное потакание своим эгоистическим, часто сиюминутным и необдуманным желаниям? Как добиться того, чтобы она не превращалась в стремление ставить себя над моралью, вершить судьбы других людей, подчинять себе тех, кто имеет такое же право на самоопределение и самостоятельное вершение своей судьбы, чинить насилие и совершать преступления? Карательные меры — это меры защитные; это, практически, признание того, что общество и отдельные его члены находятся в состоянии войны. На мой взгляд, средство от этих бед — познание. Познание и воспитание на основе этого познания. Человеку нужно помочь понять, что у его существования есть цель; что мир и другие люди не должны быть рабами его желаний и инструментами в утолении его эгоистических наклонностей; что они — такие же личности, как и он, с теми же правами; наконец, помочь понять, что он — на самом деле гораздо больше, чем представляется ему самому, — в том смысле, что он гораздо выше той примитивности, которая часто представляется ему воплощением высоких принципов личной свободы. Если он думает, что свобода — это право ползать в грязи в любом направлении, то ему нужно помочь понять, что на самом деле свобода — это право подняться в небо, право содействовать счастью всего мира. Вопрос о том, каким образом ему помочь, лежит уже за рамками темы настоящей статьи. Способов может быть предложено множество, и разбор того, какие из них верны с моей личной точки зрения, а какие неверны, здесь производиться не будет. Методы воспитания — отдельная тема.
     

VIII. Заключение

     В этой статье я преследовал только одну цель: обрисовать свою точку зрения на то, что такое свобода личности и почему она часто понимается неправильно. В качестве резюме повторю ещё раз: по моему мнению, подлинная свобода — это не вседозволенность, а как раз способность осознанно лишить себя этой вседозволенности. Способность сознательно заключить себя в рамки необходимости, которые, в свою очередь, должны лежать в пределах известных моральных рамок. Именно осуществление такого выбора позволяет личности задействовать потенциал своего разума и раскрыть высоту своей души и совести. Этот выбор помогает человеку быть человеком, — разумным существом, строящим свою жизнь исходя из знания, понимания и чувства, а не из одних лишь инстинктов, тем более — не из безумия и бездумия, низводящего его на тот уровень, с которого приходится подниматься в умственном и моральном плане для начала хотя бы до уровня животного, и уже потом думать о том, как оправдать звание человека.
      Я вовсе не хочу сказать, что все люди погрязли в заблуждениях и тупом эгоизме, что все понимают свободу неправильно и стремятся ко вседозволенности. Но я знаю, что такие есть; мне неоднократно приходилось наблюдать такое понимание свободы и вытекающее из него отношение к людям и миру. Хочу надеяться, что это, всё же, — частные случаи, гораздо более редкие, чем осознанное отношение к личной свободе, своим потребностям, целям и правам. Но, повторю, есть случаи того понимания свободы, которое я здесь описал. По моему мнению, такие взгляды несут в себе, как минимум, потенциальную опасность для общества, — опасность тем более актуальную, что они не только ведут к опасным для окружающих действиям, но оказывают ещё и негативное воспитательное влияние на окружающих, в особенности — на младшее поколение. И взгляды эти опасны для любого общества, для любой культуры, потому что моральная необузданность — т.е. отсутствие морали как основного и самого естественного сдерживающего фактора — ведёт к разрушению любой общественной структуры и к саморазрушению человеческой личности.
      Разумеется, люди, желающие руководствоваться в жизни принципом вседозволенности и считающие, что это правильно, имеют полное право придерживаться такой точки зрения. Их выбор (всё-таки выбор!) таков, — и мне остаётся только в форме полемики противопоставить их точке зрения свою, которую я и изложил в настоящей статье.

ПО ТУ СТОРОНУ ЛАВКРАФТА

«Боюсь, что моё словесное описание, составленное мистером Стерлингом, не совсем соответствует действительности. Упоминаемые им клейкие щупальца свешиваются с моего правого, а вовсе не с левого плеча. На левом плече у меня располагается одна из моих четырёх безглазых голов. Её не следует путать с головой, что растёт у меня на правом локте (той, что с зелёными клыками)»

Из письма Г. Ф. Лавкрафта Маргарет Ронан

     Едва ли кто-то станет спорить с утверждением, что Говард Филлипс Лавкрафт — одна из самых загадочных фигур в литературе XX века. Возражений можно ожидать разве что от тех, кто не знаком или очень поверхностно знаком с творчеством этого замечательного писателя и его биографией. Однако же такие возражения можно не принимать всерьёз, так как они исходят от тех, кто не знает, о чём говорит. Хотя, с другой стороны, в данном случае слово «знать» имеет устойчивый привкус сомнения. Что мы знаем о Лавкрафте? Имеются его произведения, — рассказы, повести, стихи, статьи, эссе, — имеется огромная личная переписка, довольно правдоподобная биография, ряд фотографий. И всё же бытует мнение, что мы не знаем о нём ничего. Ничего кроме того, что он существовал и писал, приоткрывая в своих произведениях краешек таких жутких тайн Вселенной, что многие даже всерьёз сомневаются в том, что он был человеком.
    Существует достаточно солидный пласт литературы о Лавкрафте. Биографические труды, написанные как теми, кто был знаком с ним (как правило, по переписке), так и посторонними ему людьми; критические работы, посвящённые его творчеству; обильная и в высшей степени многообразная аналитика, рассматривающая различные аспекты его литературной и частной жизни и пытающаяся разрешить многочисленные загадки, связанные с личностью мифотворца из Провиденса. Но всего этого оказывается недостаточно для того, чтобы водворить его в один ряд с другими, не столь загадочными фигурами литературного мира. Можно с уверенностью утверждать, что он превратился в легенду, — причём некоторые к слову «легенда» прибавляют «живая», при этом имея в виду прямое значение этого слова.
    Диапазон мнений о Г. Ф. Лавкрафте чрезвычайно широк. От восторженных, исполненных чуть ли не мистического экстаза отзывов, до сугубо отрицательных, изобилующих упрёками и даже прямыми обвинениями в его адрес. Нередки и попытки поставить писателю диагноз, — ибо в ходу сомнения в том, что он был психически нормален. Причина их — образ жизни Лавкрафта и, опять же, специфика его творчества. Одни считают его бесталанным графоманом, так и не создавшим ничего достойного внимания, другие — гением, основателем целого литературного жанра и основоположником фэн-культуры, третьи — визионером и пророком. Словом, Лавкрафт — личность, мягко говоря, неоднозначная, и значимость для общества его наследия всё ещё не уяснена до конца.
    Какие цели преследует данный очерк? Жизнеописательные — в наименьшей степени, поскольку и так уже имеется несколько основательных жизнеописаний ГФЛ. Впрочем, мне всё-таки придётся в первой части очерка дать краткое изложение его биографии. Основных целей у меня две. Во-первых, я собираюсь просто высказать своё мнение о творчестве Лавкрафта и о нём самом. Во-вторых, хочу попытаться проанализировать некоторые аспекты той картины мира, которая нарисована в его рассказах и повестях и до сих пор внушает нешуточный ужас многим из их читателей. Проанализировать с точки зрения возможного соответствия этих аспектов действительности.
    Это отнюдь не значит, что я считаю ГФЛ пророком. Но он, без сомнения, всё же несколько больше, чем просто писатель. Собственно, вопрос «Что же он такое?» как раз и является самым всеобъемлющим и самым интригующим из всех вопросов, связанных с Лавкрафтом, — и совершенно закономерно. Попробую дать свою версию ответа, — пусть не исчерпывающего и не исходящего от специалиста-лавкрафтоведа, но и небезосновательного.

I. Биография Г. Ф. Лавкрафта и его литературная судьба

     Говард Филлипс Лавкрафт увидел свет 20 августа 1890 года в Провиденсе, Род-Айленд. Отец его, Уинфилд Скотт Лавкрафт, служивший торговым агентом, в 1893 году помешался (по другой версии, был разбит параличом) во время одной из деловых поездок и был отправлен в лечебницу, где спустя несколько лет и скончался. Воспитанием Говарда занималась мать, тоже не вполне уравновешенная психически женщина, и, отчасти, дед.
    Говард был весьма способным ребёнком: он научился читать в трёхлетнем возрасте, а спустя ещё три года уже пытался сочинять. Первое его стихотворение из сохранившихся датируется 1897 годом, а первое прозаическое приключенческое произведение, известное по названию, — 1898. Домашняя библиотека Лавкрафтов была по тем временам довольно неплохой, и мальчик самостоятельно знакомился не только с детской, но и со взрослой, достаточно серьёзной литературой.
    Получить полноценное образование Лавкрафт не смог. Он был слаб здоровьем и, кроме того, имел серьёзные проблемы в психологическом плане, и потому школу посещал эпизодически, в основном занимаясь самообразованием. Однако же его одарённость проявилась здесь в полной мере: он увлёкся химией, и быстро понаторел в ней настолько, что уже в 1899 году стал самостоятельно выпускать рукописное издание под названием «Научная газета», тиражируя его на гектографе. «Научная газета» более-менее регулярно выходила на протяжении последующих восьми лет. Начиная с 1902 года юный Лавкрафт увлекается астрономией, и в течение пяти лет выпускает другое самодеятельное издание, — «Род-Айлендский астрономический журнал». Одновременно он пишет вполне компетентные работы по разным областям знания, — от мифологии до географии. Он создал также и ещё несколько рукописных изданий.
В 1904 году скончался тогдашний глава семьи — дед Говарда, Уиппл Ван Бюрен Филлипс. После этой смерти финансовые дела Лавкрафтов пошли исключительно плохо, и вскоре у них почти ничего не осталось. Семья съехала из особняка на съёмную квартиру. Всё это произвело на чувствительного Говарда тяжелейшее впечатление: он находился в состоянии, близком к депрессии, и его даже посещали мысли о самоубийстве. Кроме всего прочего, ему пришлось поступить в новую школу, где проблемы продолжались. Хотя были в этой перемене и положительные стороны: например, здесь ему удалось обзавестись друзьями.
    В 1906 году Говард пишет в газету «Воскресный Провиденс» письмо, подвергающее астрологию критике с позиции науки. Письмо было опубликовано, и это имело значительные последствия: Лавкрафт начинает публиковать статьи по астрономии в таких газетах, как «Долина Потьюксет», «Провиденс Трибьюн», «Вечерние новости Провиденса», «Новости Эшвилла».
    Как уже было сказано, Лавкрафт пробовал сочинять ещё в раннем детстве. С годами он не охладел к писательским трудам, и первый из сохранившихся и опубликованных позднее рассказов — «Зверь в пещере» — датирован 1905 годом.
    1908 год был для молодого Лавкрафта катастрофичным. У него произошёл нервный срыв, помешавший окончить школу и лишивший его диплома о её окончании. Затем, опять же из-за психологических проблем, он не смог поступить в университет. Результатом всех переживаний стала апатия. Говард продолжает понемногу публиковаться в различных газетах, но на серьёзную писательскую и научную работу у него уже не хватает душевных сил. В течение нескольких последующих лет он пишет мало.
    Ситуация начинает меняться в 1913 году. В одном из номеров журнала «Корабль» Лавкрафту довелось прочесть исключительно плохо написанный рассказ. Результатом стал стихотворный критический отзыв, отправленный в редакцию и опубликованный в журнале. Поклонники раскритикованного автора выступили в его защиту, и это вылилось в довольно длительную полемику их с Лавкрафтом на страницах того же журнала. Ситуация дала Лавкрафту возможность блеснуть и быть замеченным. Его пригласили вступить в Объединённую Ассоциацию Любительской Прессы. Он принял предложение. Состояние творческого ступора прошло: теперь Лавкрафт пишет достаточно много, — стихи, прозу, публицистику. В рамках этой организации он стал выпускать маленьким тиражом свой собственный журнал «Консерватор», который выходил с 1915 по 1923 год. Кроме этого, он предоставлял свои произведения коллегам по Ассоциации, для их изданий. В Ассоциации он поднимается до поста ответственного редактора, затем — вице-президента, а потом в течение года (правда, заочно) занимает пост её президента. Мало того: он вступает ещё в одну похожую организацию, — в Национальную Ассоциацию Любительской Прессы, и долгое время состоит членом сразу двух ассоциаций.
    В 1916 году в журнале «Объединённый любитель» был опубликован его рассказ «Алхимик». Эта вещь получила очень ценный для молодого писателя поощрительный отклик, что побудило его продолжать работать в намеченном направлении, — в жанре «ужасных историй».
    В 1917 году, во время Первой Мировой войны, Лавкрафт попытался записаться добровольцем в армию, — но мать помешала ему, и ничего не вышло. Он продолжает писать; в том же году появляются «Склеп» и «Дагон», опубликованные, правда, несколькими годами позднее. В 1918 появляется «Полярная звезда». Говард Филлипс Лавкрафт оттачивает своё писательское мастерство и постепенно превращается в профессионального писателя со вполне определённой тематической направленностью произведений. Одновременно он занимается литературной обработкой текстов других авторов, что отнимает у него много времени, но при этом приносит некоторые деньги, — ведь надо на что-то существовать. Он будет заниматься этим до своих последних дней, потому что средств от публикаций на жизнь хватать не будет. В описываемые годы Лавкрафт ещё время от времени публикует в некоторых газетах статьи по астрономии; но скоро он совершенно оставляет это.
    Год 1919. Мать Говарда, Сара Сьюзан Филлипс Лавкрафт, сходит с ума. Её помещают в ту же клинику, где окончил свои дни её муж, и откуда она сама уже не выйдет до самой своей смерти в 1921 году.
    В 1919 Лавкрафт открывает для себя лорда Дансени, — ирландского мастера «страшного рассказа». Творчество Дансени потрясло его. В результате Лавкрафт некоторое время находится под таким огромным впечатлением от этого открытия, как и от самой личности Эдварда Джона Мортона Дракса Планкетта, восемнадцатого барона Дансени, на лекции которого ему посчастливилось побывать, что некоторое время тематика и стилистика его рассказов определяются влиянием ирландского писателя, — так же, как в ранние годы творчества они определялись влиянием Эдгара По.
    В течение нескольких последующих лет рассказы Лавкрафта печатаются в целом ряде журналов, — впрочем, не тех, которые занимались серьёзной (по тогдашним понятиям) литературой. Целью этих непритязательных изданий было развлечь читателя. Гонорары авторов, сотрудничавших с ними, были соответствующими. Но даже и при таких условиях, даже нуждающийся и вынужденный подрабатывать правкой и доработкой чужих произведений, Лавкрафт снискал себе определённую известность, — к сожалению, не в широких литературных кругах, так как жанр, в котором он работал, в то время вообще не считался литературой. Однако же читатели знали Лавкрафта, его рассказы любили, он даже пользовался определённым авторитетом в кругах людей, занимавшихся такой вот «третьесортной» литературой. Это создавало спрос на него как на редактора чужих произведений (и, таким образом, давало возможность подрабатывать), дарило интересные знакомства с другими молодыми авторами, и привело в дальнейшем к появлению его колоссального эпистолярного наследия, а главное — к образованию того кружка ближайших друзей, где ему довелось играть роль не только друга, но и учителя, маэстро, заложившего, едва ли подозревая о том, фундамент целого литературного направления.
    В 1922 году Лавкрафт публикует в одном из профессиональных, хотя и не авторитетных, изданий написанного по заказу «Герберта Уэста — реаниматора», что становится новым шагом в его писательской деятельности. В 1923 году был основан знаменитый впоследствии журнал «Таинственные истории», и Лавкрафт был приглашён к сотрудничеству в качестве автора. Это сотрудничество оказалось вершиной его писательской карьеры, а «Таинственные истории» стали основным потребителем его труда.
    Год 1924. Лавкрафт женится на Соне Грин, происходящей из еврейской семьи, эмигрировавшей из России. Соня на семь лет старше его и лучше устроена в жизни: она имеет собственный шляпный магазин. Он оставляет Провиденс и переезжает к жене в Нью-Йорк. Но устроить свою жизнь в отрыве от родины ему так и не удалось. Через несколько лет его брак распался, и он вернулся в Провиденс.
    В середине двадцатых годов Лавкрафт открывает для себя ещё одного автора, чьё творчество оказывает определённое влияние на его собственную писательскую манеру, — Артура Мэйчена. Тогда же он пишет своё знаменитое эссе «Сверхъестественный ужас в литературе», в котором анализирует этапы развития «литературы ужасов», начиная от античности и заканчивая своим временем. В 1926 году, по возвращении на родину, наряду с несколькими другими известными вещами он создаёт «Зов Ктулху», — знаковое произведение, ставшее опорной точкой для той жуткой мифологии, которая до сих пор будоражит умы и которая, собственно, и превратила ГФЛ в культовую фигуру.
     В последующие годы Лавкрафт плодотворно работает, ведёт широкую переписку, совершает познавательные поездки от Флориды до Квебека, результатом которых стали такие работы, как «Вермонт — первое впечатление», «Наблюдения некоторых частей Америки», «Путешествия по провинциям Америки», «Доклад о визите в Чарлстон», «Описание города Квебек в Новой Франции, позже добавленной к Его Величества Британским Доминионам».
    Со временем финансовое положение писателя упрочилось, а известность его вышла за пределы любительских кругов. Его рассказы стали упоминаться в престижных перечнях, их начали включать в американские и английские антологии. Но всё же жанр, в котором он работал, не пользовался уважением наравне с прочими жанрами, и серьёзные издательства пренебрегали подобными вещами. Поэтому всё, что удалось издать Лавкрафту за последние двадцать два года жизни — это восемь тонких брошюр. Кроме них появилась только одна книжка, небольшая повесть «Тень над Иннсмутом», — да и то в полусамодеятельном издании, осуществлённом одним из его друзей. Она вышла в 1936 году, тиражом около 150 экземпляров.
     В последние годы жизни творческая активность Лавкрафта пошла на спад. Он испытывал всё большие сомнения в качестве того, что выходило из-под его пера. Его контакты с внешним миром почти совершенно прекратились; он редко выходил из дома, общаясь, в основном, с двумя своими пожилыми тётками. Одну из них, миссис Кларк, он потерял в 1932 году; вторая, миссис Гэмвелл, пережила племянника. Однако же Лавкрафт продолжал вести переписку со многими корреспондентами, и поддерживал это общение до того дня, когда ему пришлось отправиться в госпиталь, откуда он уже не вернулся. Как уже говорилось, его эпистолярное наследие огромно: число только учтённых писем, среди которых встречаются как короткие, так и объёмом почти в сотню страниц, превышает 100000 единиц.
    Умер Говард Филлипс Лавкрафт от рака кишечника, 15 марта 1937 года. Он был похоронен на фамильном участке семьи Филлипсов на кладбище Суон Пойнт, и его имя было просто добавлено на общий семейный монумент. Лишь спустя сорок лет, в 1977 году, друзья и почитатели его таланта воздвигли на его могиле отдельное надгробие.
    Тотчас же после смерти Лавкрафта двое его друзей, Август Дерлет и Дональд Уондри, принялись за популяризацию его творческого наследия. Они стали обращаться в издательства, предлагая выпустить полное собрание его рассказов и повестей. Однако это не принесло результата: никто не пожелал заняться изданием столь сомнительной литературы. Тогда два энтузиаста основали собственное издательство, названное ими «Аркхэм Хаус», где в 1939 году и вышла первая книга Лавкрафта, — солидный сборник объёмом более пятисот страниц. В последующие годы в «Аркхэм Хаус» выходили всё новые и новые сборники ГФЛ, — и их читали. Тогда его творчеством заинтересовались и другие издательства. Широкая публика открыла для себя Лавкрафта и оценила его. Стали делаться переводы на разные языки, — от польского до японского. Пошли в печать его полузабытые и вовсе забытые произведения, а также те, которые ранее нигде не публиковались. Появились биографии, исследования. Волна интереса к Лавкрафту нарастала медленно, но неумолимо. К последней четверти XX века он стал не просто популярен, а фактически превратился в культовую фигуру.
    Помимо своего несомненного таланта, он обязан этим ещё и своим друзьям и последователям, для которых его творчество оказалось настоящей школой и подлинным источником вдохновения. Кроме упомянутого выше Августа Дерлета в «лавкрафтовский кружок» входил, например, такой знаменитый теперь писатель (а в то время — друг и ученик ГФЛ) как Роберт Блох, и ещё целый ряд более или менее известных авторов. Эти люди сделали очень много для популяризации наследия Лавкрафта. В их творчестве прослеживаются лавкрафтианские нотки; некоторые даже приняли на вооружение его «Миф Ктулху» и сделались продолжателями темы созданной им зловещей мифологии (что сам он целиком одобрял). Особенно преуспел в этом Дерлет, прославившийся так называемым «посмертным сотрудничеством» с ГФЛ, за которого он дописал несколько незаконченных вещей и отрывки из которого вставлял в свои рассказы, заявляя себя как их соавтора. Рядом с именем Лавкрафта упоминают имена его друзей, — а это, среди прочих, такие фигуры, как Кларк Эштон Смит, Фрэнк Белкнап Лонг и Роберт Говард («отец» саги о Конане). Стивен Кинг признал Лавкрафта своим учителем, — хотя они, конечно, не были знакомы. Принято считать, что именно Лавкрафт заложил основу жанра «хоррор», — в его нынешнем понимании. А это значит, что значение отшельника из Новой Англии для литературы огромно.
    В США он получил признание как классик национальной литературы, наравне с Эдгаром По. Его произведения любят и ценят во всём мире и называют его «литературным Коперником» и «тёмным принцем ужаса XX века». Существует множество клубов любителей Лавкрафта; его даже считают, как уже упоминалось выше, основоположником фэн-культуры, которая как явление зародилась именно в кругах его поклонников. Помимо литературного продолжения его идей и разработок и вообще работы множества авторов в жанре «хоррор» как таковом, по мотивам произведений ГФЛ снимаются фильмы, выпускаются комиксы, создаются работы в графике и скульптуре, пишутся песни, делаются компьютерные игры, проводятся ролевые игры, основываются посвящённые ему журналы, и так далее, и так далее. Это не считая того, что самого Лавкрафта издают снова и снова, на разных языках и крупными тиражами. Плюс литература о нём, плюс множество посвящённых ему электронных ресурсов в Интернете… Лавкрафт уже много лет находится на пике популярности. Такой огромной популярности, о которой он, живший на скромные гонорары от публикаций во второсортных изданиях и вынужденный подрабатывать редактированием чужих рассказов, не мог даже мечтать. Но он её заслужил.
    Однако же это ещё не всё. Кроме всего прочего, его имя широко известно в оккультных кругах. Причина — в специфике его творчества. Многие просто не могут поверить в то, что мифология, изложенная в его рассказах и повестях, целиком выдумана. Утверждают, что он был визионером и описывал действительное положение вещей, — хотя и пользовался при этом определёнными художественными приёмами. Бытует убеждение, что неоднократно упоминаемый и даже цитированный Лавкрафтом «Некрономикон» существует на самом деле. Люди ищут эту книгу, — одни для того, чтобы изучить её и познать её тайны, другие для того, чтобы воспользоваться ею в практических целях. Они намереваются возродить описанные там ритуалы и помочь Древним, которые когда-то владели Землёй, вернуться на неё снова, — что, по Лавкрафту, будет означать гибель человечества. Вообще, лавкрафтовская мифология апокалиптична по самой своей сути, и оттого тем более страшна. И есть немало желающих воплотить её в жизнь; а некоторые убеждены, что это уже происходит, и даже находят явственные подтверждения этому в событиях, происходящих в мире на протяжении последних лет.
    Насколько это близко к истине? Является ли чудовищный «Некрономикон» выдумкой Лавкрафта, или же он на самом деле был создан безумным арабом Абдулом аль-Хазредом? Существует ли Ктулху, ожидающий своего часа для того, чтобы пробудиться и открыть для Древних дорогу в наш мир? Я коснусь этих вопросов в третьей части очерка.

II. Личность Лавкрафта и коренная концепция его творчества

    Итак, что же мы всё-таки знаем о Лавкрафте?
    Одни склонны признавать биографическую информацию о нём достоверной; они полагают, что его жизнь не более загадочна, чем жизнь любого писателя начала XX века. Другие ставят эту информацию под сомнение, указывая на то, что официально задокументированных сведений о Лавкрафте сохранилось чрезвычайно мало, а неофициальные сведения звучат неубедительно. Картина получается приблизительно следующая: известно, что существовал некто с такой фамилией, что он писал о страшных вещах и переписывался со множеством людей, — но каким он был, неизвестно. Он якобы встречался с некоторыми из своих корреспондентов, — но мало кто мог описать его внешность. Имеющиеся описания противоречивы; а сходные описания как будто просто повторяют друг друга. С изданиями, где он публиковался, он поддерживал контакт по почте и через литературного агента. Конечно, в письмах к друзьям он рассказывал о себе, — но это всего лишь его слова, которые чаще всего невозможно проверить. Подлинность его фотографий также оспаривается. В нескольких случаях удалось доказать, что изображённый на фото человек — не Лавкрафт; в большинстве других случаев не удаётся найти убедительных доказательств того, что человек на фото — именно Лавкрафт. В основном, подлинность снимков приходится просто принимать на веру.
    В самом деле, при более-менее скептическом подходе к фактам становится заметно, что его биография напоминает «легенду», разработанную для того, чтобы объяснить, почему его мало кто видел. Будучи ребёнком, он не общался со сверстниками по причине психологических проблем. По той же причине он мало посещал школу; а так как диплома о её окончании он не получил, то, таким образом, отсутствует документ, который мог бы служить надёжным доказательством того, что его вообще видели в классах (хотя некоторые из одноклассников будто бы могли припомнить ученика с такой фамилией). В университет он, как нарочно, поступить не сумел, что решило проблему появления большого числа людей, которые могли бы знать его лично. Президентом Объединённой Ассоциации Любительской Прессы он был избран заочно. Во время пребывания в Нью-Йорке он не сумел за два почти года найти себе работу и, таким образом, мы не имеем показаний его работодателей или сослуживцев. Правда, он якобы посещал музеи, библиотеки и прочие культурные заведения, — но где искать очевидцев этого? Во время своих поездок он старательно не афишировал себя, а находясь в гостях у некоторых своих друзей был в высшей степени скромен, и беседовать с ними предпочитал по ночам. Большинство тех, с кем он контактировал, сходятся на том, что он как будто нарочно прятался от посторонних глаз; даже окна комнаты, в которой он работал над своими рукописями, были всегда зашторены, — и днём, и ночью. Мало кто мог похвастаться тем, что видел его; а из тех, кто якобы видел, далеко не все заслуживают доверия. Может быть, наиболее достоверными являются показания его жены. Но и с этим браком далеко не всё ясно. Почему родственники Лавкрафта держались в неведении относительно этой женитьбы то тех пор, пока она не стала свершившимся фактом? Что заставило Говарда и Соню разойтись? Вообще, Соня Грин была своеобразным человеком, связанным с оккультными кругами и даже, по некоторым сведениям, с самим Алистером Кроули, объявившим себя Антихристом. Одним словом, вопрос о том, кто видел Лавкрафта и видел ли его вообще хоть кто-нибудь, закрывать, наверное, ещё рано.
    Что же вынуждало его скрываться ото всех, — кроме, может быть, ближайших родственников? Расхожим является мнение, что он был необычайно уродлив. Лавкрафт происходил по материнской линии из семьи, предок которой переселился в Америку из Англии в 1630 году. За века своего существования род Филлипсов пережил всякое: близкородственные браки, загадочные смерти членов рода, и вообще немало разных странных вещей. Результатом всего этого стали явственные признаки вырождения, — как физического, так и психического, — наблюдавшиеся в семье ГФЛ ко времени его появления на свет. Сам он, как уже говорилось, имел серьёзные проблемы с психикой, которые преследовали его всю жизнь. И бытует предположение, что семейная деградация столь явственно сказалась на его внешности, что он просто не мог появляться на людях. Однако же по сохранившимся фотографиям, как можно убедиться, ничего такого сказать нельзя, — при условии, конечно, что на них действительно изображён Лавкрафт. Но известно, по крайней мере, что мать (сама не вполне адекватный психически человек, окончивший жизнь в клинике для душевнобольных) постоянно третировала сына, внушала ему, что он уродлив, тем самым, безусловно, усугубляя его и без того тяжёлые нервные расстройства. Вскоре после её смерти Говард женился; это говорит в пользу того, что он вовсе не был уродом. Хотя можно повторить, что женитьба его — тоже дело не вполне ясное.
    Относительно нелюдимости Лавкрафта делаются самые необыкновенные догадки. Некоторые даже рискуют предположить, что он не был человеком. Согласно этой гипотезе, под именем Говарда Филлипса Лавкрафта скрывалось некое существо, имевшее непосредственное отношение ко всему тому, что доводилось им до всеобщего сведения под видом художественного вымысла. Иными словами, всё, о чём писал тот, кого мы знаем как ГФЛ, имеет под собой реальную основу, и «Миф Ктулху» — отнюдь не вымысел, и сам Ктулху существует, и его пробуждение вероятно, и возвращение на Землю Древних возможно. Для тех, кто верит в это, сам Лавкрафт и его творческое наследие превратились в предметы культа. А дополнительным свидетельством своей правоты они считают высказывания Лавкрафта вроде того, которое вынесено в эпиграф к очерку. Конечно, такие «саморазоблачения» иначе как шутку воспринимать нельзя. Но если бы всё это могло оказаться правдой, то ситуация была бы и в самом деле жуткой, если не сказать больше. Многие из тех, кто верит в это, убеждены также и в том, что таинственное существо, выдававшее себя за писателя, не умерло, а просто инсценировало свою смерть после того, как сообщило людям всё, что считало необходимым сообщить. По их мнению, оно до сих пор скрывается где-то в нашем мире, или же возвратилось туда, откуда когда-то пришло в него.
    Другие полагают, что Лавкрафт, хотя и был человеком, всё же описывал действительные факты, — касательно существования Ктулху и так далее. По одной версии, он видел вещие сны, имел видения наяву и даже общался с некими сущностями, посвящавшими его в кошмарные тайны Мироздания. По другой версии, он имел доступ к уникальным оккультным трудам, — настолько редким и опасным, что число людей, имеющих доступ к ним, исчисляется единицами. В качестве одной из таких книг фигурирует «Некрономикон», многократно упоминаемый Лавкрафтом в его рассказах.
Ажиотаж, продолжающийся вокруг имени этого человека уже много лет, неудивителен. Его сочинения способны произвести на восприимчивого читателя неизгладимое впечатление. Тут и талант, и концептуальность, и просто знание, чем можно напугать. Хотя надо заметить, что критики оценивают его таланты в этой области далеко не одинаково. Одни пишут, что Лавкрафт способен напугать кого угодно, что он мастерски нагнетает ужас и вообще гениален в своём деле. Другие пишут, что если в его рассказах и есть что-то ужасное, то это его стиль, — громоздкий, перегруженный «пугательными» эпитетами, откровенно неуклюжий и неталантливый, — и что эти рассказы, может быть, и способны напугать нервного ребёнка, если тот будет читать их ночью, под одеялом, при свете фонарика.
    Чем объясняется такое расхождение во мнениях? Вероятно, дело не столько в Лавкрафте и его писательских способностях, сколько в восприятии тех, кто его читает. Для того чтобы его понять и прочувствовать то, что он показывает, словно бы нужно иметь определённую психологическую конституцию. Кого-то пугает детальное описание кровавой поножовщины или пыток, а кого-то — метафизические картины Апокалипсиса. Возможно, это зависит от приземлённости восприятия читателя, а может, от иных причин. Так вот Лавкрафт — это апокалиптика в чистом виде. Его произведения пропитаны ею. Она присутствует даже в мелких деталях; даже в рассказах, где не разворачивается никаких масштабных картин; даже там, где вообще не идёт речи ни о чём подобном. Она для творчества ГФЛ — что кровь для живого тела: она может быть не на виду, но её биение ощущается, и благодаря ей организм живёт. Но это надо почувствовать. Скорее всего, пренебрежительные отзывы принадлежат либо тем, кто оказался недостаточно чувствителен, либо закостеневшим снобам от литературы, либо тем, кто поленился вникнуть в тонкости того, что взялся критиковать. А быть может, у них просто другой вкус, который они почему-то возводят в эталон. На самом деле Лавкрафт — замечательный стилист и тонкий психолог, понимающий специфику человеческого восприятия страшного. Некоторая громоздкость его стиля «входит в программу», работая на создание необходимой атмосферы повествования. Многие авторы «хоррора» описывают примитивным, нередко даже брутальным слогом достаточно примитивные и вполне реальные вещи, — скажем, похождения какого-нибудь маньяка. И всё это страшно на физическом уровне, и страшно именно потому, что может происходить в действительности. Лавкрафтовское же страшное страшно на уровне гораздо более глубоком; и многих его читателей избавляет от нервного шока лишь сознание того, что всё описываемое им — чистейшей воды вымысел, и ничего подобного на самом деле быть не может. Остаётся только предполагать, что происходит с психикой тех, кто уверовал в реальность нарисованной им картины Мироздания.
    В упрёк Лавкрафту ставят не только его стиль и «неумение напугать». Его обвиняют также в том, что он был ксенофобом и расистом. Его страшное — это то, что приходит извне; то, что не принадлежит к нашему миру. А среди персонажей его рассказов носителями зла, приверженцами чудовищных культов обычно оказываются не европейцы, или даже, конкретнее, — не англосаксы. Всё так. Но насколько это криминально?
    На самом деле сложно утверждать, что Лавкрафт пугает просто тем, что чуждо нашему миру. Его монстры не просто чужды и страшны своим обличьем, но и действительно опасны. Они несут с собой безумие, гибель и разрушение. Пугает, в конечном итоге, именно это. Но чем это отличается, скажем, от исторического романа, где описывается вторжение иноземцев, людей с непривычным обликом и чуждой культурой, предающих города разграблению и огню? И чем это отличается от многих так называемых психологических триллеров или рассказов ужасов иного сорта, где опасность исходит от одного человека, — но постороннего, чужого, или просто неизвестного главному герою? Чужое, постороннее — всегда потенциально опасно. А если оно ещё и разрушает (будь это что угодно, — хоть человек, хоть вредоносная бацилла), то неудивительно, что это рождает страх. Не думаю, что подобный принцип можно назвать воплощением ксенофобии. Лавкрафт хочет напугать, — и потому он описывает не добрых чужаков, а страшных: таковы требования жанра. Точно так же другие авторы «хоррора» описывают не благожелательных людей, а опасных. Повторю: таковы законы жанра. О чём бы ты ни писал, ты должен этим пугать, а не успокаивать. Один выбирает для этих целей оживших кукол, другой — внеземных монстров. В конечном счете, всё страшное несёт на себе печать чуждости: такова одна из закономерностей человеческого восприятия. Тут можно усмотреть следующую зависимость: постороннее вторжение в любую систему — будь то механизм или организм живого существа — может привести к её гибели, — следовательно, оно потенциально опасно. Это возводит ксенофобию любого рода, как к истоку, к инстинкту самосохранения. На этом глубинном принципе, собственно, и строится литературная игра в запугивание. Опасность, опасность, и ещё раз опасность. Лавкрафт проработал это по-своему, — и очень удачно. Он умело эксплуатировал свою продуктивную идею. Опасность, грозящая целому миру, апокалиптичность, — иногда подспудная, иногда откровенная, — это работает. Ну, а нечеловеческое страшило людей всегда. Это вполне объяснимо. Поэтому обвинения Лавкрафта в какой-то оголтелой ксенофобии, думается мне, есть намеренное преувеличение. Он не более ксенофоб, чем Уэллс с его «Войной миров».
    Это что касается ксенофобии космического масштаба. Что же до ксенофобии в расовом плане, то здесь надо признать (основываясь, к примеру, на некоторых утверждениях, содержащихся в письмах ГФЛ), что известная доля её имела место быть. Но, опять же, не в таком масштабе, как это пытаются представить некоторые его недоброжелатели. А среди них имеются и такие, которые уподобляют взгляды Лавкрафта взглядам Гитлера, — дескать, он описывал своих чудовищ приблизительно в тех же выражениях, в каких бесноватый фюрер говорил о евреях. Но ведь это означает, что данную лексику применял не по назначению Гитлер, а не Лавкрафт. Гитлер уподоблял евреев чудовищам; но из этого никак не следует, что Лавкрафт уподоблял чудовищ евреям. И, как замечают здравомыслящие критики, невозможно зачислить в расисты и антисемиты человека, который был женат на еврейке, вёл дружескую переписку с несколькими евреями и имел с евреями деловые отношения в сфере издательского бизнеса (хотя некоторые пронацистски настроенные элементы утверждают, будто Лавкрафт оттого развёлся с Соней, что постепенно осознал, какое глубокое зло таится в еврействе). Что касается других народов, то здесь, видимо, играли основополагающую роль не столько личные убеждения его, сколько, опять же, законы жанра. Лавкрафт выводил в ролях приверженцев различных жутких и варварских культов в основном азиатов и африканцев. Но это — общее место приключенческой литературы и литературы об ужасном XIX-первой половины XX века. Экзотическое и страшное, чуждое европейской культуре, писатели искали в экзотических странах, среди экзотических народов. Лавкрафт просто несколько усугубляет этот приём, — так же, как он усугубил идею чуждого, приходящего из-за пределов нашего мира. Он, как кажется, действительно полагал, что англосаксы лучше всех прочих; но подобного рода убеждения свойственны очень многим — и в том числе далеко не самым аморальным — представителям разных наций. Такой «патриотизм» заслуживает осуждения, — однако возводить его в степень ксенофобии совершенно неправомерно. К тому же, среди отрицательных и просто отвратительных персонажей Лавкрафта есть и европейцы, и англосаксы, в чём нетрудно убедиться, если прочесть не три-четыре его рассказа, а несколько больше.
    В общем, я бы сказал, что слухи о ксенофобии и расизме ГФЛ сильно преувеличены.
    Одним из ярчайших элементов мировоззрения Лавкрафта было придание им особого значения чувству страха. В своём эссе «Сверхъестественный ужас в литературе» он писал: «Страх — самое древнее и сильное из человеческих чувств, а самый древний и самый сильный страх — страх неведомого». Это убеждение определило основное направление его работы как писателя-беллетриста. Наметив себе целью такую чувствительную струну человеческих душ, как страх, он создавал то, что заставляло её отзываться тогда и заставляет отзываться по сей день. Иные пугают топорно, неумело, на уровне картонных масок; Лавкрафт же пугает мастерски, апеллируя к достаточно глубоким слоям человеческого подсознания. При его таланте на этом можно было бы сколотить капитал, — если бы не некоторые черты его характера. Он считал, что наживаться на творчестве — это не по-джентльменски, и потому никогда не «пробивал» свои произведения, не старался опубликовать их во что бы то ни стало, не заботился о получении больших гонораров. Если предложенный им рассказ брали в какой-нибудь журнал, он удовлетворялся тем, что за него давали; если не брали, он не настаивал, и больше уже этот рассказ никому не предлагал.
    Зачем же он всё-таки писал? Выходит, была ещё какая-то причина помимо заработка? Думаю, да. Он писал потому, что переживал страх сам. Он писал о том, что играло большую роль в его жизни; о том, чем во многом определялось его мироощущение. Он искал то же самое в своих читателях, — и успешно. А если он ещё и видел в том, о чём писал, рациональное зерно (я имею в виду «Миф Ктулху» и прочий антураж), что не исключено, то его желание поделиться этим с другими тем более понятно. В таком контексте заработок вообще превращается в нечто второстепенное, в приложение к самоценному творчеству. Можно сказать, что Лавкрафт более-менее удачно сочетал приятное с полезным.
    Страх является неизменным фоном его повествования. Уже преамбула обычно строится так, что становится ясно: речь пойдёт о событиях сверхъестественных и жутких. Возникает ощущение прожитости… чего? Ещё неясно, чего, но чего-то безумно страшного. Читатель как бы настраивается на заданную волну; его ощущения начинают звучать в унисон с замыслом автора. Конечно, и так понятно, что тебя ожидает рассказ ужасов; но одно дело — понимать умом, и совсем другое — ощущать. И далее это чувство нагнетается и растёт по мере развития сюжета, пока не достигает своей кульминации. Но особенность творческой манеры Лавкрафта состоит ещё и в том, что кульминация для персонажа и кульминация для читателя, как правило, не совпадают. Нередко читатель уже всё понял, и теперь с чувством обречённости следит за персонажем, наблюдая его мучения, которые в конечном счёте приведут к безысходному ужасу и, возможно, к гибели. Произведения Лавкрафта не предназначены для того, чтобы поражать внезапностью развязки. Они подчинены своеобразной эстетике ужаса, которым читатель наслаждается в принципе, а не из желания однократно и быстро испугаться. Можно сказать, что читатель находится в состоянии перманентного испуга на протяжении иногда нескольких десятков страниц. Однако ощутить подобное дано не каждому, как не каждому доступно и эстетическое наслаждение страхом. Может быть, именно поэтому многие не понимают Лавкрафта. Его творчество очень специфично само по себе: это беллетристика, — и в то же время явление более высокого уровня, не столько развлекательное, сколько психологическо-эстетическое. Оно обращено не ко внешнему восприятию, а к более глубинному. Подобное восприятие страшного было доступно самому писателю, и он сумел выразить это, сумел передать саму атмосферу такого состояния души, — своим стилем, слогом (который виден в хороших переводах), архитектоникой сюжетов и, конечно же, их тематикой.
    Его рассказы и повести посвящены, по большому счёту, одной общей теме: гибели человека. Но не конкретного персонажа того или иного рассказа, а человека в принципе, человеческой сущности. Лавкрафтовские монстры — это не монстры ремесленного «хоррора», страшные просто потому, что они страхолюдные и голодные. Чудовища Лавкрафта страшны тем, что человек метафизически не может сосуществовать с ними. Если вернутся Древние со своими богами, людям просто не останется места в этом мире, и человечество погибнет. А пока они не вернулись, люди у ГФЛ гибнут иначе. И настоящая гибель здесь не та, которая постигла, например, героя рассказа «Дагон», от ужаса покончившего с собой, и вообще не смерть, а утрата человеческой сущности. По Лавкрафту, занятия колдовством или участие в противоестественных культах иномировых монстров сами по себе демонизируют человека, уничтожают его человеческую сущность и превращают его самого в монстра («Наследство Пибоди», «Тень в мансарде», «Кошмар в Ред-Хуке» и др.). То же самое относится к вырождению, семейной деградации и, в ещё большей степени, — к биологическому смешению человека и нечеловека («Данвичский ужас», «Тень над Иннсмутом», «Единственный наследник» и др.). Тот же ужас утраты человеческого — но утраты несколько иного рода — показан в таких, например, рассказах, как «Вне времён», где люди превращаются в живые мумии, «Шёпоты во мраке», где живой человеческий мозг помещается пришельцами в металлическую ёмкость, снабжённую устройствами для зрения, слуха и речи, «Сияние извне», где под воздействием неизвестной силы, заключённой в упавшем метеорите, превращается во что-то жуткое целая семья, «Герберт Уэст — реаниматор», где подобие ужасной жизни получают трупы, «Зверь в пещере», где в некое подобие зверя превращается одичавший в подземных лабиринтах человек, и других. Обесчеловечивание или утрата нормальной человеческой сущности является как бы общим знаменателем в выведенной Лавкрафтом формуле страшного.
    Действительно, что может быть страшнее утраты человеческого? Даже смерть не так страшна; многие, если не большинство людей, в ситуации выбора между тем и другим предпочли бы смерть. Человек, становящийся нечеловеком, — в самом осознании такой ситуации заключён глубинный, инстинктивный ужас, так как кошмарность её состоит в немыслимой противоестественности происходящего. Лавкрафт ощущал и понимал это. Столь же страшна возможность гибели человечества. Две тысячи лет людей до безумия пугает «Откровение Иоанна Богослова»; не менее жутки и другие апокалиптические тексты разных сект и религий. Лавкрафт создал свою апокалиптику, лейтмотивом проходящую (иногда на грани тонкого ощущения, предчувствия) через всё его творчество. И обесчеловечивание — добровольное или невольное, всё равно — является неотъемлемой частью этой апокалиптики: ведь всё это так или иначе завязано на действии чуждых людям сил, и в конечном итоге сводится к перспективе пробуждения Ктулху и возвращения в этот мир тех, кто просто раздавит человечество и займёт его место. Если обесчеловечивание в лавкрафтовской формуле выполняет функцию общего знаменателя, то гибель человечества — это то, что стоит в конце уравнения, после знака равенства.
    Поэтому рассказы ГФЛ действительно страшны. Но они рассчитаны на тех, чьё понимание страшного простирается несколько дальше бензопилы в руках маньяка или окровавленных вампирьих клыков. Безусловно, есть люди, просто неспособные воспринять страшное лавкрафтовского уровня. И это не обязательно глупцы или личности без воображения: просто каждому — своё.
    Лавкрафт — художник, певец ужаса; и его произведения нашли отклик в читательской среде. Люди понимают его, ощущают то, что он хотел передать. Недаром вокруг его имени образовалась богатая фэн-культура, — причём не примитивная, а глубоко творческая и философская.
    Почему же он работал именно в этом жанре? Конечно, была и поэтическая лирика, и научные работы, и публицистика; но почему именно живопись ужаса как тема художественной прозы?
    Как уже было сказано выше, он считал страх сильнейшим из человеческих чувств. Он был убеждён, что страх не приходит и не уходит, но присутствует в человеке всегда как ощущение космической бездны, перед которой человек микроскопичен, и игры колоссальных сил, в сравнении с которыми человек — меньше, чем ничто. На Земле он ещё что-то значит; но она тоже является частицей игры этих сил, — следовательно, значимость человека есть значимость мнимая, и на деле он совершенно беззащитен перед переплетениями Вселенских законов. Они могут уничтожить его воздействием извне, а могут и «взорвать» изнутри, лишив его человеческого. И ощущение этого вложено в него на уровне глубинного инстинкта. Отсюда постоянное присутствие подсознательного страха, пропитывающего человеческую психику как вода — губку. То более явственное, что мы привыкли считать страхом, возникающим в определённых ситуациях, в действительности есть не более чем вершина айсберга того метафизического страха, который присутствует в каждом из нас от рождения. Причём мы не понимаем того, чего боимся: отсюда — «…самый древний и самый сильный страх — страх неведомого». Неведомое потенциально опасно; оно с большой вероятностью несёт в себе угрозу. Но что такое эта угроза? Чего боятся люди? Прежде всего — гибели. Этот страх — проявление одного из коренных, основных инстинктов всякого живого существа: инстинкта самосохранения. Так что я бы поставил между страхом неведомого и страхом смерти знак равенства. Одно подразумевает другое. Если так, то становится более очевидной связь лавкрафтовской «философии страха» с тематикой его творчества, предмет которого, как видим, — не просто страх перед недоступными человеческому разумению чудовищами и порождающими их запредельными силами, но и перед гибелью человечества или человеческой сущности отдельного человека как последствиями столкновения людей с этими существами и этими силами. Ведь Ктулху чудовищен не только и не столько потому, что у него на лице растут щупальца и что он — порождение непредставимых сил, но прежде всего потому, что он воздействует на мысли людей, поражая их безумием и заставляя убивать, и потому что сам по себе является знаком гибели человечества. В лавкрафтовом мире неведомое и непонятное несёт с собою смерть, гибель всего человеческого. Поэтому оно априори страшно.
Ощущал ли это сам Лавкрафт? Наверняка. Вероятно, он жил в атмосфере подсознательного страха, в котором сумел дать себе отчёт и который сумел обосновать для себя. Является ли это обоснование верным в корне и справедливым для всех? Это не факт. Но таковы были его взгляды, и он выразил их в своём творчестве.
    Однако же взгляды не возникают на пустом месте, — особенно у таких умных, начитанных и в высшей степени интеллигентных людей, каким был ГФЛ. Откуда всё это взялось? Относительно вырождения, деградации из поколения в поколение, превращающей людей в физических, психических и моральных уродов, бытует версия, что Лавкрафт писал, в сущности, о своей беде. Предполагают, что он сам был жертвой такого вырождения, в результате чего страдал психическими отклонениями, а внешность имел такую, что не мог показаться в обществе. Так ли или нет, но тут и в самом деле не всё ясно и очевидно. Неизвестно точно, были ли у него серьёзные проблемы с внешностью; с другой стороны, убедительных свидетельств того, что ничего подобного не было, тоже не имеется. Учитывая наличие биографий и фотоснимков, всё как будто бы и ясно, но… как будто бы и что-то не так. Это что касается идеи вырождения вообще и вопроса о внешнем облике самого ГФЛ в частности. Что же до лавкрафтовской концепции Мироздания, Древних, Ктулху, жутких иномировых чудовищ, бесчеловечных культов и прочего, что «входит в ассортимент», то откуда же, всё-таки, всё это почерпнуто? Как оно появилось?
    Самый простой ответ — фантазия Лавкрафта (причём некоторые сказали бы «больная фантазия»). Классический вариант: талантливый писатель создал свой мир, детально разработал его и эксплуатировал как сцену для выражения своих философских концепций. Да: но сами концепции откуда? На этот вопрос либо нет ответа, либо приходится удовлетвориться допущениями и общими фразами, — наподобие того, что жизнь в современном мире способна одарить мыслящего человека широчайшим набором мрачных идей и концепций. Это действительно так. Но есть варианты. А что, если всё наоборот, и Лавкрафт знал нечто такое, что не только породило его мрачную философию, но и нашло своё художественное выражение в его творчестве?
    Есть целая категория людей, воспринимающих Лавкрафта именно в таком ключе. Они убеждены, что всё, о чём он писал, — реальность. Мало кто относится к этим «верующим» уважительно; их усилия отыскать настоящий «Некрономикон» обычно вызывают улыбку, а их далеко идущие планы — беспокойство: ведь некоторые из них всерьёз намерены помочь Ктулху пробудиться и открыть Старым Богам ворота в наш мир, со всеми вытекающими последствиями. Конечно, в успех этого предприятия скептики не верят; но люди, пытающиеся проделать вышеозначенное, — не являются ли они социально опасными в принципе? Ведь они, фактически, хотят гибели человечества. От них можно ожидать чего угодно.
    Если быть уверенными, что их деятельность не имеет под собой никаких реальных оснований и, таким образом, является пустой, то тогда получается, что она может заинтересовать разве только психиатров да авторов приключенческих романов. Но действительно ли она такова? На самом деле есть основания предполагать, что не всё в произведениях ГФЛ является чистым вымыслом. Как минимум, кое-что соответствует, а кое-что может оказаться соответствующим реальному положению вещей. Несколько подробнее я коснусь этого вопроса в третьей части очерка; пока же ограничусь констатацией того факта, что Лавкрафт, всё-таки, загадочная личность, которую ещё рано зачислять в разряд обычных литераторов.
    Что нам известно о его характере? Он был скрытным человеком, но при этом тянулся к общению. Через своё творчество, публицистику и научные работы он общался с довольно широким кругом читателей; но такого одностороннего общения ему было недостаточно, и он вёл обширнейшую переписку. Его, в основном, и знают по письмам. В этом деле он был трудолюбив, отвечал на письма не жалея сил и отнимая время у своего творчества. Он был корректен, внимателен и заботлив по отношению к своим корреспондентам. Помимо обсуждения тем, касающихся политики, науки, искусства, он давал друзьям, многие из которых были начинающими писателями, советы в плане творчества, учил писательскому мастерству, позволял заимствовать свои идеи и образы, бесплатно правил и дорабатывал их рукописи. После его смерти осталась целая плеяда молодых авторов, считавших себя его учениками. Впрочем, как кажется, ни один из них в мастерстве так и не превзошёл своего учителя. И тем не менее, именно переписке Лавкрафта с этими людьми мы обязаны существованием жанра «хоррор» в том виде, какой он принял в XX веке. Лавкрафт встречался лично всего с некоторыми из своих друзей и учеников, и всего несколько раз, — но даже и при таких условиях он сумел сделать то, что сделал.
    Основной объём информации о нём извлечён из его переписки. Известно, что он очень любил свой родной Провиденс, вообще Новую Англию, и был большим знатоком её архитектуры колониального периода. Это можно заметить и по его рассказам: в некоторых из них в качестве места действия даже описаны реально существовавшие дома; кроме того, им было написано несколько работ на эту тему. Он восхищался Англией XVIII века, говорил, что хотел бы жить в то время, и вообще был большим англофилом.
    Он питался очень скромно и даже скудно, — настолько, что иногда это переходило в хроническое недоедание (до сих пор в ходу версия, что он умер не от рака, а заморил себя голодом). Не употреблял спиртного и не курил: как минимум, делать это ему не позволяло слабое здоровье. Не переносил холода. Гулять в город выходил, в основном, по ночам, — исключая одинокие прогулки по окрестностям в тёплые дни. Как физическое, так и психологическое его состояние по большей части было плачевным: он страдал от нервных расстройств, был подвержен депрессивным состояниям; с детства и до самой смерти по ночам его мучили кошмары, некоторые из которых он включал в качестве элементов сюжета в свои рассказы.
    По свидетельствам друзей, — по большей части, никогда с ним не встречавшихся, — он говорил на нескольких языках, прекрасно знал литературу и античную историю, любил кошек и мороженое, не любил механизации и моря. Если основываться на его письмах, то окажется, что известно о нём немало. Но имеется слишком мало тех, кто мог бы хотя бы что-нибудь подтвердить как очевидец.
    Мнения о нём и его творчестве — особая тема. Одни называли его странным типом, ужасающей личностью, бесполым недоразумением (что полностью опровергла его жена), зачисляли в расисты и гомосексуалисты (хотя первое явно преувеличено, а свидетельств истинности второго вообще не имеется), считали его негодным писателем с ужасным стилем и бесталанными сюжетами, занимающимся дешёвой писаниной на потребу страдающей дурновкусием толпы. Другие отзывались о нём как о чрезвычайно умном и очень добром человеке, хорошем друге и заботливом наставнике, джентльмене в подлинном смысле этого слова, одном из лучших писателей своего поколения, мастере, чьи произведения превосходны и изысканны. Столь диаметральное расхождение мнений не так уж необъяснимо. Человеком он был довольно странным, — и здесь срабатывал тот принцип, который он сам же и провозглашал: всё странное и непонятное — страшно. Неизвестное домысливалось в обычном для толпы истерическом ключе; непонятное истолковывалось, как это заведено, в неблагоприятную для загадочной личности сторону; её странности раздувались и усугублялись (к примеру, не очень приятная внешность превращалась в жуткое уродство, умеренность в пище — в стремление заморить себя голодом и т.д.). А те, кто знал его достаточно близко (хотя бы через дружескую переписку, что совсем немало), разумеется, видели его лучшие стороны. Что же до оценок его творчества, то здесь, как я уже говорил, нужно иметь определённую специфику восприятия и определённый психологический настрой, — иначе очень трудно проникнуться духом страшного, как понимал его Лавкрафт. Проще сказать, надо быть некоторым образом созвучным тому ощущению реальности, в котором существовал ГФЛ, — быть созвучным хотя бы в общих чертах. Тогда его творчество ляжет на душу самым гармоничным образом. И очевидно, что таких «созвучных» людей — великое множество. Огромные массы читающей публики, немало профессиональных литераторов и критиков сумели прочувствовать мир, созданный Лавкрафтом, и высоко оценили яркий талант писателя, художественные достоинства и силу психологического воздействия его рассказов и повестей. Лавкрафт ныне в чести, — и, повторю, совершенно заслуженно.
    Можно ли сказать, что он представляет собою заметную фигуру мира культуры? Является ли его творческое наследие ценным вкладом в сокровищницу мировой литературы, — если не всех времён, то хотя бы XX века? Полагаю, что это так, — в определённой степени. Он, конечно, не стоит в первых рядах творцов культурных ценностей, и сравнивать его с Гомером, Сервантесом, Гёте или Достоевским было бы неправомерно; но в своём жанре он, без сомнения, — одна из ключевых фигур, и его роль в развитии данного литературного направления чрезвычайно велика и, во многом, основополагающа. Он разработал целую психологически обоснованную концепцию страшного, сказал новое слово в системе и «механике» подачи материала и создал весьма своеобразную эстетику ужаса, не говоря уже о чисто творческих находках, — конкретных образах, общих контекстных принципах, связующих отдельные произведения в единую картину, и многом другом. То, что он оставил нам, вот уже много десятилетий живёт и вдохновляет самых разных людей, творящих в самых разных стилях и направлениях, а другим просто доставляет огромное удовольствие, при этом заставляя задуматься об очень многом, — и прежде всего о том, что же такое человек и как ему сохранить себя, как остаться человеком. Можно сказать, что значение Лавкрафта как писателя достаточно заметно и весомо. Он занял подобающее место в литературном пантеоне, — пусть и не на верхней ступени, — и место это по праву навсегда останется за ним.

III. К вопросу о реальной подоплёке «Мифа Ктулху»

    Если вымыслы других авторов в сознании читателей так и остаются вымыслами (в крайнем случае — превращаются в своего рода виртуальную реальность, как это случилось, например, с толкиеновским Средиземьем), то рассказы Лавкрафта многими на полном серьёзе воспринимаются если не как повествование о реальных событиях, то, по крайней мере, как описание истинной картины мира. О том, что это означает для некоторых из них, я кратко упоминал выше. Но ведь это действительно не праздный вопрос, — нет ли в том, о чём писал Лавкрафт, рационального зерна? Нелишне будет сделать ещё одну попытку разобраться в этой проблеме.
    Прежде всего в общих чертах обрисую самую суть того, что принято называть «Мифом Ктулху».
    Информация, собирательно называемая «Мифом Ктулху», источником своим имеет по большей части «Некрономикон», — книгу, якобы написанную арабом Абдулом аль-Хазредом в 730 году, и тогда называвшуюся «Аль-Азиф» («Вой ночных демонов»). Аль-Хазред, которого считали безумным (одержимым джиннами), много путешествовал, и сумел отыскать свидетельства существования в нашем мире до людей иной расы, — Древних, поклонявшихся Старым Богам. То, что узнал, он изложил в своей книге, которая позднее была переведена на греческий и стала называться «Некрономикон» («Книга законов мёртвых»). В конце XV века «Некрономикон» был переведён на латынь секретарём пресловутого инквизитора Торквемады, причём один экземпляр перевода попал в руки Тритемия. Век спустя книга была переведена на английский знаменитым алхимиком Джоном Ди. С тех пор она начала распространяться в рукописных копиях, а позднее была отпечатана.
    «Некрономикон» разъясняет непредставимые тайны Вселенной и того, что лежит за её пределами. Он повествует о силах, действующих за пределами нашего пространственно-временного континуума, и существах, обитающих на других планетах и в других измерениях. Древние, пришедшие на Землю задолго до появления на ней человека, — из их числа. Однажды они вынуждены были уйти, и вместе с ними ушли их боги. Но эти последние ушли не окончательно, и время от времени проявляют себя в нашем мире. А где-то на дне океана спит Великий Ктулху, — ужасный крылатый бог с головой спрута, божество Древних и верховный жрец Старых Богов. Страшные сны людей — это его мысли, проецируемые на человечество. Время от времени он почти пробуждается, и тогда в мире происходят вспышки безумия и насилия. В «Некрономиконе» описываются ритуалы и приводятся молитвы и заклинания, с помощью которых можно окончательно пробудить Великого Ктулху и призвать обратно в наш мир Старых Богов, — это станет возможно после его пробуждения. Тогда человечество будет охвачено безумием и люди станут в диком веселье убивать друг друга, а потом вернутся Древние и сотрут род человеческий с лица Земли.
    Кроме «Некрономикона» об этом говорится также и в других редких книгах, упоминаемых Лавкрафтом, — например, в труде фон Юнцта «Сокровенные культы» и ещё некоторых. Но если эти книги мало кем принимаются всерьёз, то в существование «Некрономикона» верят многие. Оно до сих пор не доказано; однако же известно несколько фактов из истории переводов книги, — фактов, связанных, как было показано выше, с именами очень известных людей. Считается, что в мире сохранилось около сотни экземпляров, — причём большинство из них урезаны и искажены, и арабскому оригиналу соответствует меньше десятка. За этими последними ведётся настоящая охота. В последнее время было написано несколько лже-«Некрономиконов»: одни — как откровенные пародии, другие — как серьёзные подделки, претендующие на официальный статус настоящего «Некрономикона». Поэтому найти эту книгу, в принципе, можно, даже и в Интернете, — но с вероятностью порядка 100% это окажется которая-нибудь из подделок.
    Основной вопрос, который никак не удаётся разрешить раз и навсегда, состоит в следующем: выдумана ли эта книга Лавкрафтом, или же она существует на самом деле? Имеются доводы и в пользу первого, и в пользу второго варианта. А проблема эта не пустая: ведь если окажется, что книга существует, тогда самые жуткие из рассказов Лавкрафта однажды могут превратиться в реальность. Тогда выходит, что человечество балансирует на краю гибели, — и не от военного конфликта, которого можно благополучно избежать, а от такого, о чём даже помыслить трудно. Поэтому вопрос этот и волнует столь многих. Причём некоторые, как уже говорилось, разыскивают подлинный «Некрономикон» именно для того, чтобы использовать описанные в нём ритуалы по их страшному назначению.
    С одной стороны, у «Некрономикона» есть своя история, что говорит о его материальности; а то, что он до сих пор официально не признан существующим, отнюдь не доказывает его несуществования. С другой стороны, известно, что Лавкрафт, ещё будучи пятилетним ребёнком, познакомился со сказками «Тысячи и одной ночи», и они так впечатлили его, что он заявил домашним, что принимает ислам, и велел называть себя Абдулом аль-Хазредом. Лишь спустя много лет это имя появилось в одном из его рассказов. Собственно, уже один этот факт способен разбить все доводы в пользу реальности книги. Однако же если подумать, то он не более убедителен, чем сообщения о переводе «Некрономикона» Джоном Ди. Почему? Потому, что он выглядит как часть «легенды», на которую похожа известная нам биография ГФЛ. Словно бы кто-то, кто скрывался под этим именем, позаботился также и о том, чтобы «Некрономикон» выглядел как выдумка, и даже побеспокоился о том, чтобы имелись «факты», доказывающие его вымышленность. Надо думать, было нетрудно сочинить историю о детском чудачестве (о котором упоминается, в частности, в письмах Лавкрафта) и, при желании, даже вложить её в уста кого-нибудь из «очевидцев». Отмечу, что всё сказанное не значит, что я придерживаюсь именно такой точки зрения. Это всего лишь допущение, не более.
    Если теперь допустить, что Лавкрафт в самом деле был знаком с настоящим «Некрономиконом», то станет ясно, откуда взялась его концепция страха как основного человеческого чувства, и будет понятно, отчего то, что он описывал, выглядит таким жизненным и производит столь сильное впечатление на читателя, — пусть и не на всякого. Но тогда не совсем понятно, для чего нужны были все эти выдумки, зачем надо было напускать туман по поводу «Некрономикона», и почему нельзя было прямо сказать то, что хотелось сказать. Боялся, что не поверят? Возможно. Но вероятнее всего, он просто не мог прямо раскрыть эзотерические знания, и потому только дал своеобразную «наводку» тем, кто сумел бы усмотреть во всём этом рациональное зерно. Это, опять же, только допущение, не означающее, что я держусь такого мнения.
    А если предположить, что похожая книга действительно существовала, но ею был не «Некрономикон», и что это — вымышленное название, под которым Лавкрафт ввёл её в свои рассказы? Тогда, конечно же, и вся история «Некрономикона» оказывается вымыслом; но зато рассказанная выше история из детства Лавкрафта начинает выглядеть правдоподобно. Выходит, что когда понадобилось «закамуфлировать» настоящую книгу, Лавкрафт просто воспользовался воспоминаниями своего детства, выдумав аль-Хазреду биографию и приписав ему сочинение «Аль-Азифа». Тогда становится понятно и более чем очевидно, отчего не могут найти «Некрономикон»: просто не то и не там ищут. И вот этот вариант мне представляется наиболее вероятным, — если, конечно, вообще допускать, что какая-то книга существует.
    Но что это за книга, и откуда она могла взяться? Ответа нет. Мало ли каким путём могла она попасть в руки ГФЛ. Может быть, это произошло благодаря соприкосновению его жены, Сони Грин, с оккультным миром, — тем более что «Некрономиконовские» мотивы просматриваются и в писаниях Алистера Кроули, с которым Соня будто бы была знакома. Но первый рассказ, в котором упомянут аль-Хазред, написан за несколько месяцев до того, как Говард и Соня познакомились. И хотя сам «Некрономикон» появился на страницах лавкрафтовских рассказов несколько позднее, картина всё равно получается шитой белыми нитками. Происхождение книги — или источник информации, если это была не книга — пока что остаётся загадкой.
Иной вопрос — из чего можно сделать вывод, что такой источник информации вообще существовал? То, о чём писал Лавкрафт, выглядит как красивый и страшный вымысел, поданный так талантливо, что читатель на уровне ощущений готов поверить в него, — а некоторые и верят. Правдоподобного в «Мифе Ктулху» не больше, чем в любом другом мифе, в то время как сам этот миф абсолютно фантастичен. Какие-то боги, чудовища, полулюди, пришельцы, которые тайно действуют на Земле, другие пришельцы, ожидающие своего часа… Чему тут верить? Да, но откуда подсознательное чувство реальности того, о чём мы читаем у Лавкрафта? Неужели в этом заслуга только его таланта рассказчика?
    В последние годы всё чаще поднимается тема соответствия некоторых элементов «Мифа Ктулху» новейшим научным открытиям, например, в области исследования свойств нашего пространственно-временного континуума. Пишут о том, что свойства некоторых из лавкрафтовских Старых Богов подтверждаются с точки зрения квантовой физики. Это касается, в частности, Йог-Сотота, представляющего собой безграничное Бытие, заключающего в себе весь универсум, прошлое, настоящее и будущее, бесконечно простирающегося во времени и пространстве, олицетворяющего бесконечное расширение, и Азатота, олицетворяющего бесконечное сжатие, представляющего собой ядерный хаос в центре бесконечности, испускающий волны, беспорядочное пересечение которых создаёт Вселенные. Кроме того, ряд достаточно серьёзных исследователей считает, что до человечества на Земле действительно обитала другая разумная раса, и что со временем это удастся доказать. Одним словом, вскрываются такие вещи, которые не были и не могли быть известны науке во времена Лавкрафта. А он знал о них и их описывал, — правда, опосредованно, оформляя как своего рода мифологию. Хотя и утверждал устами своих героев, что всё это — подлинные знания, доставшиеся нам в наследство от неких прежних цивилизаций. Едва ли это можно объяснить чередой посетивших его «научных озарений». Затем, некоторые моменты «Мифа Ктулху» подтверждаются мифологией (например, арабской), а также — с точки зрения некоторых оккультных дисциплин. Так значит, Лавкрафт всё-таки имел некий загадочный источник информации? Книга существовала, или существует?
    Кроме научных данных и свидетельств мифологического и оккультного характера имеются и другие доводы в пользу этого. Так, о существовании за Земле до людей другой разумной расы говорит подлинное Учение Гермеса, — учение, к которому я принадлежу. Конечно, оно в этом не оригинально, и многие другие учения говорят о том же; однако среди прочего в его текстах есть и такой красноречивый момент: «Много зла почиет в богах, о которых здесь говорится, много дурной силы; да не возвратится мощь их в сей мир. И есть среди них бог, подобных которому нет среди богов, порождённых людьми. Сей бог не людьми порождён, но прежними, — теми, которые были до людей. Бывшие до людей имели множество богов; и среди богов этих один обрёл силу большую, чем сила всех прочих их богов вместе взятых. И когда те, которые были до людей, обратились на верный путь и не осталось уже у них пустых богов, сказанный бог один жил ещё и противился им. Но был он повергнут и отвергнут, и со временем не осталось тех, кто поклонялся бы ему. И бывшие прежде прошли свой путь до конца, и вот уже их давно нет здесь; и мир обрёл людей. Бог же тот и поныне ещё живёт, — столь велика его сила. И никому не ведомо, каков он, и может ли его пробудить человек, и что было бы, пробудись он и обрети русло для течения своей силы. Да пребудет он и далее так, как есть, — до тех пор, пока сила его не иссякнет и он не прейдёт» (Четыре листа II, 32-41).
    Из этого фрагмента мы видим, что дело обстоит не совсем так, как представляет его Лавкрафт. Предыдущая раса ушла потому, что достигла пика своего развития на этой планете, и о возвращении её речи не идёт, так как возвращаться нашим предшественникам просто незачем; а бог их под конец был враждебен уже им самим. Но в общих чертах картина передана довольно верно. Во-первых, до людей на Земле существовала другая разумная раса, которая покинула наш мир. Во-вторых, после неё остался её бог, который как бы спит. В-третьих, если бы он пробудился, это могло бы обернуться катастрофой для человечества. Если учесть ещё научные и оккультные данные, то складывается впечатление, что ГФЛ действительно обладал определённой информацией, — хотя во многом и искажённой. Поэтому я держусь той точки зрения, что «Некрономикон» существует, — а вернее, существует книга с другим названием, выданная Лавкрафтом, который имел к ней доступ, за «Некрономикон» и приписанная им вымышленному Абдулу аль-Хазреду. Почему информация во многом ошибочна? Вероятно, потому, что она очень старого происхождения, и за века этот текст неоднократно подвергался искажению, — намеренному или от недопонимания, — присочинению и, может быть, усугублявшим ситуацию ошибкам при переписывании, как практически любая древняя книга. Трудно ожидать, чтобы знания дошли до нас через много веков неискажёнными. А столь специфические знания почти неизбежно должны были мифологизироваться, обрасти вымыслами. Отсюда грозящее нам возвращение Древних и прочее. Если же предположить, что Лавкрафт был визионером (что, на мой взгляд, всё-таки гораздо менее вероятно), то он мог во многом неверно трактовать полученное знание, мог принимать предполагаемое за действительное и, наконец, мог смешивать видения и галлюцинации.
    Итак, предположим, что книга была. Тогда мы получаем объяснение происхождения мировоззрения Лавкрафта: ведь он верил в то, о чём писал, и перспектива пробуждения древнего бога и гибели человечества не могла не вызывать у него страха. И благодаря своему таланту он сумел донести свой страх до читателя. И даже несмотря на то, что он подавал имеющуюся информацию под видом художественного вымысла, — то ли не решаясь представить её открыто, то ли будучи связанным какими-то обязательствами, — она всё же производит впечатление поразительного правдоподобия. Это впечатление инстинктивное, подсознательное, — но очень яркое и стойкое.
    Как и когда книга попала в руки Лавкрафта, и где она теперь, неизвестно. Но не менее интересен другой вопрос: зачем он раскрывал то, что знал, — тем более, камуфлируя информацию таким изощрённым способом? Оттого ли, что не мог молчать? Или хотел предупредить человечество о грозящей ему опасности? Но тогда надо признать, что он добился противоположного эффекта: теперь множество людей ищет «Некрономикон», и кое-кто — как раз для того, чтобы посодействовать осуществлению катастрофы. Конечно, можно предположить, что Лавкрафт как раз и добивался именно этого, и что всё его творчество было ни чем иным, как одной большой провокацией. Но такое допущение слишком нелогично: оно коренным образом противоречит как смыслу, так и самому духу его произведений. Кроме того, в подобной провокации просто не было необходимости. Что толку направлять толпу народа на поиски неизвестно чего, да при этом ещё и предупреждать человечество об опасности, если книга и так имеется в распоряжении заинтересованных лиц, которые имеют возможность спокойно и тайно работать над проблемой пробуждения древнего бога? Здесь огласка скорее вредна, нежели чем полезна. Поэтому данная версия может быть определена как наименее обоснованная. И удовлетворительного ответа на вопрос, для чего Лавкрафт сделал то, что он сделал, не видно.
    Теперь имеет смысл коснуться вопроса о том, насколько реальна опасность, угрожающая человечеству. Прежде всего, что представляет собою упомянутый древний бог, выведенный у Лавкрафта под именем Великого Ктулху? Он не из тех богов, которые олицетворяют собой законы Природы. Он из тех богов, которые создаются воображением и силой воли самих людей (в данном случае — не людей; но принцип общий для всех) в период преобладания ненаучного, мистического взгляда на мир. Такие боги являются энергетическими существами, которым для жизни требуется, опять же, энергия, получаемая ими от тех, кто им поклоняется. Чем больше таких верующих, чем дольше держится в народе эта вера и чем она фанатичнее, тем большие массы энергии накапливает такое божество и, соответственно, тем оно сильнее и долговечнее. Возраст рассматриваемого древнего бога не может составлять меньше нескольких миллионов лет, тогда как возраст старейших человеческих богов исчисляется в лучшем случае сотнями тысяч лет. Из этого можно видеть, какой энергетической мощью обладает древний бог; не исключено, что она превышает совокупную мощь всех когда-либо существовавших и существующих человеческих богов, — если время существования самого человечества грубо округлить до миллиона лет. Что может совершить обладатель такой огромной силы, трудно даже вообразить. Другое дело, что для этого ему нужны посредники, — те, кто поклонялся бы ему и через кого он мог бы действовать.
    Он действительно находится как бы в состоянии полусна. Но он — существо нематериальное, и пребывает вовсе не на дне океана, а за гранью физического мира, на энергетическом уровне. Если в предположениях исходить из того, что, по всей видимости, было известно Лавкрафту, то можно допустить, что где-то на дне океана находится древнее место поклонения прежней расы её божеству, — храм, храмовый комплекс или нечто в этом роде; возможно, бывший центр культа, до сих пор не утративший энергетической связи с божеством. Но тогда это должны быть останки не Атлантиды или Лемурии, а цивилизации во много раз более древней, — вообще не человеческой.
    Как сказано в приведённой выше цитате, «…никому не ведомо, каков он, и может ли его пробудить человек». Это — действительно вопрос. Если о каком-нибудь забытом боге вспоминают и вновь начинают ему поклоняться, он получает энергетическую «подпитку», а значит — шанс для возрождения своей силы и влияния. Но это относится к человеческим богам. Справедливо ли это по отношению к богу иной разумной расы, обладавшей отличными от наших психологией и энергетикой? Могут ли его пробудить чужаки? Хотя на самом деле человек как вид биологически связан с предшествующей расой. Здесь имеет место определённая преемственность: истоки развития нашего разумного вида берут своё начало в наших предшественниках, истоки развития их вида — в их предшественниках, и так далее, по принципу сцепленных между собою звеньев непрерывной цепи. Это может быть связь на генетическом уровне, или какая-то ещё. Но будет ли её достаточно для того, чтобы представители нашего вида могли осуществлять энергетический обмен с существом, созданным другим видом? Не сыграют ли тут психологические различия двух видов роли блокирующего механизма, своего рода буфера, который может не позволить соприкоснуться энергетическим структурам разного качества?
    Что же произойдёт, если соприкосновение всё-таки окажется возможным? Ничего хорошего в этом случае ожидать не приходится; дело и правда может окончиться глобальной катастрофой. Конечно, в настоящее время древний бог не способен влиять ни на сны, ни на помыслы людей, — но, может быть, ситуация ухудшится, если представители человеческой расы «пробьют канал связи» со своей стороны. Возможно ли это, и если да, то как это сделать, — неизвестно. Если книга существует, — а скорее всего, она существует, — то в ней, несомненно, имеются рекомендации на сей счёт. Это значит, что теоретически опасность катастрофы есть. Может быть, именно осознание этого и потрясло Лавкрафта до такой степени, что превратилось в доминирующий мотив его творчества. И это неудивительно. Остаётся надеяться, что упомянутые рекомендации, как и многое другое в книге, окажутся ошибочными. Для человечества в любом случае будет лучше, если то, о чём писал и чего, вероятно, боялся Лавкрафт, так и останется художественной литературой, талантливыми выдумками, доставляющими огромное удовольствие читателям и вдохновляющими литературных последователей отшельника из Провиденса.

***

    Подытоживая всё вышесказанное, можно констатировать: Говард Филлипс Лавкрафт, несмотря ни на что, был и остаётся в высшей степени загадочной личностью. Его жизнь — одна сплошная шарада, творчество — головоломный ребус, который, может быть, будет разгадан кем-нибудь когда-нибудь в будущем. Пока же тем, кого занимает «феномен Лавкрафта», приходится делать предположения, подбирать более или менее правдоподобные объяснения непонятным и сомнительным фактам его биографии, странным чертам его характера и удивительным качествам его творческого наследия.
    Он — писатель, безусловно, внёсший свой весомый вклад в литературу XX века. По одну его сторону — его читатели, ценители и хулители, его ученики и творческие последователи, критики, исследователи, биографы. Но явственно чувствуется, что это — ещё не всё. Разгадки всех связанных с этим человеком загадок находятся с другой стороны, в его тени. И возможно, однажды мы узнаем, что же скрывается там, по ту сторону Лавкрафта.

Приложение

Список произведений Г. Ф. Лавкрафта

Научные работы

The Art of Fusion, Melting Pudling & Casting (1899); Chemistry, 4 volumes (1899); A Good Anaesthetic (1899); The Railroad Review (1901); The Moon (1903); The Scientific Gazette (1903-4); Astronomy/The Monthly Almanack (1903-4); The Rhode Island Journal of Astronomy (1903-7); Annals of the Providence Observatory (1904); Providence Observatory Forecast (1904); The Science Library, 3 volumes (1904); Astronomy articles for The Pawtuxet Valley Gleaner (1906); Astronomy articles for The Providence Tribune (1906-8); Third Annual Report of the Providence Meteorological Station (1906); Celestial Objects for All (1907); Astronomical Notebook (1909-15); Astronomy articles for The Providence Evening News (1914-8); "Bickerstaffe" articles from The Providence Evening News (1914) - "Science versus Charlatanry" (9 September 1914) - "The Falsity of Astrology" (10 October 1914) - "Astrology and the Future" (13 October 1914) - "Delavan's Comet and Astrology" (26 October 1914) - "The Fall of Astrology" (17 December 1914); Astronomy articles for The Asheville Gazette-News (1915); Editor's Note to MacManus' "The Irish and the Fairies" (1916); The Truth about Mars (1917); The Cancer of Superstition (1926)


Журналистика

A Task for Amateur Journalists (1914); Departments of Public Criticism (1914-19); What Is Amateur Journalism? (1915); Consolidations Autopsy (1915); The Amateur Press (1915); The Morris Faction (1915); For President — Leo Fritter(1915); Introducing Mr. Chester Pierce Munroe (1915); The Question of the Day (1915); [Random Notes], from The Conservative (1915); Editorials, from The Conservative (1915); Finale (1915); New Department Proposed: Instruction for the New Recruit (1915); Amateur Notes (1915); Some Political Phases (1915); Introducing Mr. John Russell (1915); In a Major Key (1915); The Conservative and His Critics (1915); The Dignity of Journalism (1915); The Youth of Today (1915); An Imparitial Spectator (1915); Symphony and Stress (1915); Little Journeys to the Homes of Prominent Amateurs [biography of A.F. Lockhart] (1915); Reports of the First Vice-President (1915-16); Systematic Instruction in the United (1915-16); Introducing Mr. James T. Pyke (1916); Editorial, from The Providence Amateur (1916); United Amateur Press Association: Exponent of Amateur Journalism (1916); Among the New-Comers (1916); Among the Amateurs (1916); Concerning "Persia — In Europe" (1917); Amateur Standards (1917); A Request (1917); A Reply to The Lingerer (1917); Editorially (1917); News Notes (1917); The United's Problem (1917); Little Journeys to the Homes of Prominent Amateurs [biography of E.J. Barnhart] (1917); President's Messages, from The United Amateur (1917-8); Comment (1918); Les Mouches Fantastiques (1918); Amateur Criticism (1918); The United: 1917-1918 (1918); The Amateur Press Club (1918); Helene Hoffman Cole — Litterateur (1919); Trimmings (1919); For Official Editor — Anne Tillery Renshaw (1919); Amateurdom (1919); Looking Backward (1920); For What Does the United Stand? (1920); [Untitled], from The Tryout (1920); Editor's Note to Loveman's "A Scene for Macbeth" (1920); Amateur Journalism — Its Possible Needs and Betterment (1920); The Pseudo-United (1920); [Untitled fragments], from The United Amateur (1920-1); Editorials, from The United Amateur (1920-5); News Notes (1920-5); What Amateur Journalism and I Have Done for Each Other (1921); Lucubrations Lovecraftian (1921); The Vivisector (1921-3); The Haverhill Convention (1921-3); The Convention Banquet (1921-3); "Rainbow" Called Best First Issue (1922); President's Messages, from The National Amateur (1922-3); Rursus Adsumus (1923); Bureau of Critics (1923); [Random Notes], from The Conservative (1923); The President's Annual Report (1923); A Matter of Uniteds (1927); The Convention (1930); Bureau of Critics (1932-6); Mrs. Miniter — Estimates and Recollections (1934); Dr. Eugene B. Kuntz (1935); Some Current Motives and Practices (1936); [Literary Review] (1936); Defining the "Ideal" Paper (1936); Report of the Executive Judges (1936)


Литературная критика

Metrical Regularity (1915); The Allowable Rhyme (1915); The Proposed Authors Union (1916); The Vers Libre Epidemic (1917); Poesy (1918); The Despised Pastoral (1918); The Literature of Rome (1918); The Simple Spelling Mania (1918); The Case for Classicism (1919); Literary Composition (1919); Winifred Virginia Jackson: A Different Poetess (1921); Ars Gratia Artis (1921); The Poetry of Lilian Middleton (1922); Lord Dunsany and His Work (1922); Rudis Indigestaque Moles (1923); Introduction to Hoags Poetical Works (1923); In the Editors Study (1923); [Random Notes On Philistine-Grecian controversy] (1923); Review of Ebony and Crystal by Clark Ashton Smith (1923); The Professional Incubus (1924); The Omnipresent Philistine (1924); "The Work of Frank Belknap Long, Jr." (1924); Supernatural Horror in Literature (1925-1927); Preface to Bullens White Fire (1927); Preface to Symmes Old World Footprints (1928); Notes on Alias Peter Marchall by A. F. Lorenz (1929?); Notes on Verse Technique (1932); Foreword to Kuntzs Thoughts and Pictures (1932); [Notes on Weird Fiction] (1933); Weird Story Plots (1933); Notes on Writing Weird Fiction (1934); Some Notes on Interplanetary Fiction (1935); What Belongs in Verse (1935); Suggestions for a Reading Guide (1936)


Философия

The Crime of the Century (1915); The Renaissance of Manhood (1915); Liquor and Its Friends (1915); More Chain Lightning (1915); Old England and the "Hyphen" (1916); Revolutionary Mythology (1916); The Symphonic Ideal (1916); Editors Note to McGavacks "Genesis of the Revolutionary War" (1917); A Remarkable Document (1917); At the Root (1918); Merlinus Redivivus (1918); Time and Space (1918); Anglo Saxondom (1918); Americanism (1919); The League (1919); Bolshevism (1919); Idealism and Materialism — A Reflection (1919); Life for Humanity's Sake (1920); In Defence of Dagon (1921); Nietzscheism and Realism (1922); East and West Harvard Conservatism (1922); The Materialist Today (1926); Some Causes of Self-Immolation (1931); Some Repetitions on the Times (1933); Heritage or Modernism: Common Sense in Art Forms (1935); Objections to Orthodox Communism (1936)


Работы , написанные по результатам путешествий

The Trip of Theobald (1927); Vermont — A First Impression (1927); Observations on Several Parts of America (1928); An Account of a Trip to the Fairbanks House (1929); Travels in the Provinces of America (1929); An Account of a Visit to Charleston (1930); An Account of Charleston (1930); A Description of the Town of Quebeck (1930-31); European Glimpses (1932); Some Dutch Footprints in New England (1933); Homes and Shrines of Poe (1934); The Unknown City in the Ocean (1934); Charleston (1936)


Автобиографическое

The Brief Autobiography of an Inconsequential Scribbler (1919); Within the Gates (1921); A Confession of Unfaith (1922); Diary (1925); Commercial Blurbs (1925); Cats and Dogs (1926); Notes on Hudson Valley History (1929); Autobiography of Howard Phillips Lovecraft (193-); Correspondence between Wilson Shepherd and R. H. Barlow (1932); In Memoriam: Henry St. Claire Whitehead (1932); Some Notes on a Nonentity (1933); In Memoriam: Robert Ervin Howard (1936); Commonplace Book (1919-1935); [Death Diary] (1937)


Поэзия

The Poem of Ulysses (1897); Ovids Metamorphoses (1900?); An Account in Verse… (1901); "Poemata Minora, Volume II" (1902); De Triumpho Naturae (1905); Providence in 2000 A.D. (1912); New England Fallen (1912); On the Creation of Niggers (1912); On a New-England Village Seen by Moonlight (1913); Quinsnicket Park (1913); Ad Criticos (1913); "To Mr. Munroe, on His Instructive… Acct. of Switzerland" (1914); On General Villa (1914); On a Modern Lothario (1914); To the Members of the Pin-Feathers (1914); To the Rev. James Pyke (1914); To an Accomplished Young Gentlewoman… (1914); New England (1914); Regnar Lodbrug's Epicedium (1914); The Power of Wine (1915); The Simple Spellers Tale (1915); 1914 (1915); March (1915); An Elegy on Franklin Chase Clark (1915); To the Members of the UAPA from the Prov. Amateur Press Club (1915); The Bay Staters Policy (1915); The Crime of Crimes (1915); To "The Scribblers" (1915); On Receiving a Picture of Swans (1915); To Charlie of the Comics (1915); "Unda, or, The Bride of the Sea" (1915); The State of Poetry (1915); Gems from In a Minor Key (1915); The Magazine Poet (1915); A Mississippi Autumn (1915); On the Cowboys of the West (1915); "To Samuel Loveman, Esq., on His Poetry… Writ in the Elizabethan Style" (1915); The Issacsonio-Mortoniad (1915); A Rural Summer Eve (1916); The Bookstall (1916); An American to Mother England (1916); The Teutons Battle-Song (1916); To the Late John H. Fowler (1916); "R. Kleiner, Laureatus" (1916);Ye Ballade of Patrick von Flynn (1916); Temperance Song (1916); Content (1916); The Beauties of Peace (1916); The Smile (1916); Inspiration (1916); Respite (1916); The Rose of England (1916); Providence Press Club to Athenaeum Club (1916); Brumalia (1916); Brotherhood (1916); The Poe-ets Nightmare (1916); On Receiving a Picture of the Marshes of Ipswich (1917); Futurist Art (1917); Elegy on Phillips Gamwell (1917); Lines on Gen. R. E. Lee (1917); The Rutted Road (1917); Fact and Fancy (1917); The Nymphs Reply to the Modern Business Man (1917); Lines on Graduation from R.I. Hospital (1917); Percival Lowell (1917); Pacifist War Song — 1917 (1917); "To Mr. Lockhart, on His Poetry" (1917); Britannia Victoria (1917); April (1917); Interim Conjunctae (1917); "To Greece, 1917" (1917); The Peace Advocate (1917); The Poet of Passion (1917); On Receiving a Picture of Templeton and Mt. Monadnock (1917); "Ode for July Fourth, 1917" (1917); Prologue to Hoags "Fragments from an Hour of Inspiration" (1917); Earth and Sky (1917); On the Death of a Rhyming Critic (1917); "To Mistress Sophia Simple, Queen of the Cinema" (1917); Autumn (1917); Nemesis (1917); Sunset (1917); Lines on the 25th Anniversary of The Providence Evening News (1917); An American to the British Flag (1917); Old Christmas (1917); To the Nurses of the Red Cross (1917); To the Arcadian (1917); A Winter Wish (1917); Astrophobos (1918); The Volunteer (1918); Laeta; a Lament (1918); To Jonathan E. Hoag (1918); Ver Rusticum (1918); "Ad Britannos, 1918" (1918); "To Mr. Kleiner, on Receiving the Poetical Works of Addison…" (1918); Psychopompos (1918); On a Battlefield in Picardy (1918); A June Afternoon (1918); The Link (1918); A Sonnet on Myself (1918); To Alan Seeger (1918); The Spirit of Summer (1918); Ward Phillips Replies [inc. Grace] (1918); Damon and Delia (1918); Phaeton (1918); August (1918); "To Delia, Avoiding Damon" (1918); Hellas (1918); To Arthur Goodenough (1918); The Eidolon (1918); Monos: An Ode (1918); "To Col. Linkaby Didd, Guardian of Democracy" (1918); Germania — 1918 (1918); Ambition (1918); To the Eighth of November (1918) A Garden (1918) The Conscript (1918) Greetings (1919) To Maj.-Gen. Omar Bundy (1919); Theodore Roosevelt (1919); To Jonathan Hoag (1919); Despair (1919); Revelation (1919); In Memoriam: J.E.T.D. (1919); Spring (1919); Damon — A Monody (1919); Amissa Minerva (1919); Hylas and Myrrha (1919); North and South Britons (1919); Helene Hoffman Cole (1919); John Oldhama Defense (1919); "A Cycle of Verse [inc. Clouds, Oceanus, Mother Earth]" (1919); Myrrha and Strephon (1919); The House (1919); Monody on the Late King Alcohol (1919); The Dead Bookworm (1919); The Pensive Swain (1919); The City (1919); Oct. 17. 1919 (1919); "To Edward John Moreton Drax Plunkett, 18th Baron Dunsany" (1919); Wisdom (1919); Birthday Lines to Margfred Galbraham (1919); Bells (1919); The Nightmare Lake (1919); Alfredo (1919); To Phillis (1920); January (1920); Tryouts Lament for the Vanished Spider (1920); Ad Scribam (1920); On Reading Lord Dunsany's Book of Wonder (1920); April Dawn (1920); To a Dreamer (1920); Cindy: Scrub Lady in a State Street Skyscraper (1920); With a Copy of Wildes Fairy Tales (1920); The Poets Rash Excuse (1920); On a Grecian Colonnade in a Park (1920); On Religion (1920); The Voice (1920); The Dream (1920); Ex-Poets Reply (1920); October [1] (1920); "To S.S.L. — Oct. 17, 1920" (1920); To Alfred Galpin (1920); Theobaldian Aestivation (1920); S.S.L. — Christmas 1920 (1920); Christmas (1920); On Receiving a Portrait of Mrs Berkeley (1920); The Prophecy of Capys Secundus (1921); To Mr. Hoag [1] (1921); To a Youth (1921); On the Return of Maurice W. Moe to the Pedagogical Profession (1921); Sir Thomas Tryout (1921); To Mr. Galpin (1921); Medusa: A Portrait (1921); On a Poets 91st Birthday (1922); To Zara (1922); To Damon (1922); "To Samuel Loveman, with a Fellow-Martyrs Heartfelt Sympathy" (1922); Waste Paper (1922); To Rheinhart Kleiner on His Town Fables and Elegies (1923); Chloris and Damon (1922); To Mr. Hoag [2] (1922); To Endymion (1922); The Feast (1922); "To Mr. Baldwin, upon Receiving a Picture of Him… " (1922); Lines for Poets Night at the Scribblers Club (1922); Damon and Lyce (1922); To Mr. Hoag [3] (1924); Providence (1924); Solstice (1924); My Favourite Character (1925); The Cats (1925); To Xanthippe (1925); Primavera (1925); A Year Off (1925); To an Infant (1925); October [2] (1925); To George Willard Kirk (1925); To Jonathan Hoag [1] (1926); Halloween in a Suburb (1926); The Return (1926); Festival (1926); Hedone (1927); To Miss Beryl Hoyt (1927); To Jonathan E. Hoag [2] (1927); The Absent Leader (1927); Ave atque Vale (1927); Veteropinguis Redivivus (1928); To a Sophisticated Young Gentleman (1928); The Wood (1929); On the Achievements of a Popular Writer (1929); "An Epistle to the Rt. Honble Maurce Winter Moe, Esq. of Zythopolis" (1929); Sonnet Study (1929); The Outpost (1929); The Messenger (1929); The East India Brick Row (1929); The Ancient Track (1929); Fungi from Yuggoth (1929-30); To a Young Poet in Dunediin (1931); On an Unspoiled Rural Prospect (1931); Bouts Rimes (1934); Edith Miniter (1934); Little Sam Perkins (1934); "The Odes of Horace, III, ix" (1936); In a Sequestered Providence Churchyard (1936); Where Once Poe Walked (1936); To Mr. Finlay (1936); To Clark Ashton Smith (1936); Christmas fragments (???); The Decline and Fall of a Man of the World (???); Gryphus in Asinum Mutatus (???); The Introduction (???); Lifes Mystery (???); On Lifes Mystery (???); [Epigrams] (???); Nathicana (???); On an Accomplished Young Linguist (???); On Collaboration (???); "The Poetical Punch" (???); Saturnalia (???); Sors Poetae (???); A Summer Sunset and Evening (???); "To Mr. Terhune, on His Historical Fiction" (???); "To Samuel Loveman, with a Belated Present of Stationery" (???); "To Samuel Loveman, upon His Birthday" (???); To the A.H.S.P.C. [2] (???); To Two Epgephi (???); Tosh Bosh (???); Verses Designed for New Years Day (???); Gaudeamus (???); My Lost Love (???)


Рассказы и повести

The Noble Eavesdropper (1897?) [не сохранилось ]; The Little Glass Bottle (1897); The Secret Cave (1898); The Mystery of the Graveyard (1898); The Haunted House (1898-1902) [не сохранилось ]; The Secret of the Grave (1898-1902) [не сохранилось ]; John, the Detective (1898-1902) [не сохранилось ]; The Mysterious Ship (1902); The Beast in the Cave (21 Apr 1905); The Picture (1907) [не сохранилось ]; The Alchemist (1908); The Tomb (Jun 1917); Dagon (Jul 1917); A Reminiscence of Dr. Samuel Johnson (1917); Sweet Ermengarde (1917); Polaris (May? 1918); The Mystery of Murdon Grange (1918) [не сохранилось ]; The Green Meadow (1918-1919) [с Winifred V. Jackson]; Beyond the Wall of Sleep (1919); Memory (1919); Old Bugs (1919); The Transition of Juan Romero (16 Sep 1919); The White Ship (Nov 1919); The Doom That Came to Sarnath (3 Dec 1919); The Statement of Randolph Carter (Dec 1919); The Terrible Old Man (28 Jan 1920); The Tree (1920); The Cats of Ulthar (15 Jun 1920); The Temple (1920); Facts Concerning the Late Arthur Jermyn and His Family (1920) ["Artur Jermin", "White Ape"]; The Street (1920?); Life and Death (1920?) [утерян ]; Poetry and the Gods (1920) [с Anna Helen Crofts]; Celephais (early Nov 1920); From Beyond (16 Nov 1920); Nyarlathotep (early Dec 1920); The Picture in the House (12 Dec 1920); The Crawling Chaos (1920-1921) [с Winifred V. Jackson]; Ex Oblivione (1920-1921); The Nameless City (Jan 1921); The Quest of Iranon (28 Feb 1921); The Moon-Bog (Mar 1921); The Outsider (1921); The Other Gods (14 Aug 1921); The Music of Erich Zann (Dec 1921); Herbert West — Reanimator (Sep 1921-mid 1922); Hypnos (Mar 1922); What the Moon Brings (5 Jun 1922); Azathoth (Jun 1922); The Horror at Martin's Beach (Jun 1922) [с Sonia H.Greene]; The Hound (Sep 1922); The Lurking Fear (Nov 1922); The Rats in the Walls (Aug-Sep 1923); The Unnamable (Sep 1923); Ashes (1923) [с C. M. Eddy, Jr.]; The Ghost-Eater (1923) [с C. M. Eddy, Jr.]; The Loved Dead (1923) [с C. M. Eddy, Jr.]; The Festival (Oct 1923); Deaf, Dumb, and Blind (1924?) [с C. M. Eddy, Jr.]; Imprisoned with the Pharaohs (Feb-Mar 1924) [“Under the Pyramids”]; The Shunned House (16-19 Oct 1924); The Horror at Red Hook (1-2 Aug 1925); He (11 Aug 1925); In the Vault (18 Sep 1925); The Descendant (1926?); Cool Air (Mar 1926); The Call of Cthulhu (Summer 1926); Two Black Bottles (Jul-Oct 1926) [с Wilfred Blanch Talman]; Pickman's Model (1926); The Silver Key (1926); The Strange High House in the Mist (9 Nov 1926); The Dream-Quest of Unknown Kadath (Autumn? 1926-22 Jan 1927); The Case of Charles Dexter Ward (Jan-1 Mar 1927) [ The Madness Out of Time]; The Colour Out of Space (Mar 1927); The Very Old Folk (2 Nov 1927); The Thing in the Moonlight (25 Nov 1927 (1934?)); The Last Test (1927) [с Adolphe de Castro]; History of the Necronomicon (1927); The Curse of Yig (1928) [с Zealia Bishop]; Ibid (1928); The Dunwich Horror (Summer 1928); The Electric Executioner (1929?) [с Adolphe de Castro]; The Mound (Dec 1929-early 1930) [с Zealia Bishop]; Medusa's Coil (May 1930) [с Zealia Bishop]; The Whisperer in Darkness (24 Feb-26 Sep 1930); At the Mountains of Madness (Feb-22 Mar 1931); The Shadow Over Innsmouth (Nov?-3 Dec 1931); The Trap (late 1931) [с Henry S. Whitehead]; The Dreams in the Witch-House (Jan-28 Feb 1932);The Man of Stone (1932) [с Hazel Heald]; The Horror in the Museum (Oct 1932) [с Hazel Heald]; Through the Gates of the Silver Key (Oct 1932-Apr 1933) [с E. Hoffmann Price]; Winged Death (1933) [с Hazel Heald]; Out of the Aeons (1933) [с Hazel Heald]; The Thing on the Doorstep (21-24 Aug 1933); The Evil Clergyman (Oct 1933 (1937?)); The Horror in the Burying-Ground (1933-1935) [с Hazel Heald]; The Book (late 1933?); The Tree on the Hill (May 1934) [с Duane W. Rimel]; The Battle that Ended the Century (Jun 1934) [с R. H. Barlow]; The Shadow Out of Time (Nov 1934-Mar 1935); Till A'the Seas (Jan 1935) [с R. H. Barlow]; Collapsing Cosmoses (Jun 1935) [с R. H. Barlow]; The Challenge from Beyond (Aug 1935) [с C.L.Moore, A.Merritt, Robert E.Howard, and Frank Belknap Long]; The Disinterment (Sep 1935) [с Duane W. Rimel]; The Diary of Alonzo Typer (Oct 1935) [с William Lumley]; The Haunter of the Dark (Nov 1935) [посвящается Роберту Блоху ]; In the Walls of Eryx (Jan 1936) [с Kenneth Sterling]; The Night Ocean (Autumn? 1936) [с R.H.Barlow]; The Lurker at the Threshold (1945) [дописан А . Дерлетом ]; The surviver (1954) [дописан А . Дерлетом ]; The gable window (1957) [дописан А . Дерлетом ]; The Lamp of Alhazred (1957) [дописан А . Дерлетом ]; The Shadow Out Of Space (1957) [дописан А . Дерлетом ]; Wentworth’s Day (1957) [дописан А . Дерлетом ]; The Peabody Heritage (1957) [дописан А . Дерлетом ]; The Ancestor (1957) [дописан А . Дерлетом ]; The shuttered room (1959) [дописан А . Дерлетом ]; The Fisherman of Falcon Point (1959) [дописан А . Дерлетом ]; The Dark Brotherhood (1959) [дописан А . Дерлетом ]; The Shadow In the Attic (1959) [дописан А . Дерлетом ]; Witches’ Hollow (1962) [дописан А . Дерлетом ]; The horror from the middle span (1967) [дописан А . Дерлетом ]; The Watchers out of Time (1972) [дописан А . Дерлетом ]; Innsmouth Clay (1972) [дописан А . Дерлетом ]

Между двух миров

Предисловие

     Уже несколько лет мы живём в XXI веке. Ещё пару десятилетий назад сама эта цифра представлялась чем-то чуть ли не из области научной фантастики. Ещё лет пять назад нам казалось, что мир подошёл к какому-то судьбоносному, почти волшебному рубежу. Шутка ли: скоро окажемся в будущем! Сами слова «XXI век» завораживали. Не всех, конечно, — но думаю, что многих. И вот мы в будущем. Оно оказалось… настоящим. А путешествие во времени обернулось всего лишь банальным новогодним застольем. Человечеству, как и мухам из повести братьев Стругацких, в очередной раз не удалось вырваться из проходящей через него плоскости.
      Всё осталось по-прежнему. Мы взяли своё прошлое с собой в своё будущее. Именно так и рождается настоящее. Берутся прошлое и будущее и смешиваются в пропорции 1:1. Своего рода алхимия. Естественная алхимия, одним из важнейших ингредиентов которой является человек. Человек, живущий, собственно, сразу в двух системах мира: в той, которую он создаёт для себя сам, и в той, которая существует на самом деле. Эти системы во многом похожи, но всё же не являются одним и тем же. С течением времени они сближаются всё больше, и есть надежда, что однажды эти два мира сольются в один, цельный и непротиворечивый.
      Для пояснения своей мысли приведу такой пример. Не так давно люди ещё жили на планете, которая была центром Вселенной и вокруг которой вращались все прочие планеты и светила. Когда выяснилось, что это не так, тогда два мира — воображаемый и настоящий — существенно сблизились. Познание сближает их всё больше и больше. Когда-нибудь должно наступить и такое время, когда человеку уже не придётся внутренне разрываться на две половины, — между реальностью и иллюзией.
      Залог этого — познание. Но на деле оказывается, что как раз познание и подвержено болезни, название которой — «способность впадать в иллюзии». Одновременное существование в двух мирах есть недуг познающего разума, который вполне можно охарактеризовать как «шизофрению познания». А как ещё можно назвать такое раздвоение? С одной стороны, люди ощущают (и воспринимают подсознательно) мир таким, каков он есть на самом деле; с другой стороны, они вырабатывают для себя такие концепции мира, которые должны удобно укладываться в систему того, что им представляется известным и возможным.
      Вся история человечества прошла в борьбе с вышеупомянутым недугом, в попытках отыскать лекарство, способное сделать сам человеческий разум здоровым, зрячим. Но это пока не удалось никому. Иллюзорный, воображаемый мир живуч. Он постоянно трансформируется, теряя одни элементы и приобретая другие. Иногда он включает в себя то, чего не существует, иногда отказывается признать существующее таковым. Он живёт и сейчас, — как всегда, дробясь в сознаниях отдельных людей на бесчисленные осколки личных восприятий.
      Тему настоящего очерка составит то, что во все прошедшие века считалось безусловно существующим, а сейчас, в «научную эру», не признаётся как факт реальности. Я говорю о той невидимой обычному глазу стороне реального мира, которая считается источником так называемых «сверхъестественных явлений», о той области бытия, с которой связано религиозное и оккультное видение мира. В Средние Века сфера «потустороннего» цепко владела умами, даже в ущерб объективному видению и пониманию физического мира. Тогдашняя наука верила в демонов и не верила в другие планеты. Теперь ситуация изменилась с точностью практически «до наоборот»: нынешняя наука знает о существовании иных галактик и отрицает существование привидений. Миропонимание человечества изменилось, «шизофрения познания» по-прежнему неизлечима.
      Впрочем, в умах большинства людей и по сей день живут определённые представления о «потусторонней» сфере мира. Наука пока ещё не в силах совершенно искоренить их. И смею утверждать, что это не удастся ей никогда. Не удастся, потому что «та сторона» действительно существует. Официальной науке со временем придётся это признать.
      Каждый человек представляет себе по-своему даже ту часть мира, которую можно увидеть, пощупать и попробовать на зуб, — что же говорить о незримой его части? Однако в представлениях о ней всё же есть немало общих моментов. Нескольких таких моментов я и коснусь в этом очерке, попытавшись в общих чертах обозначить реальные явления, лежащие в их основе. Именно «в общих чертах», — потому что детальный разбор этих явлений может составить не один толстый том. Я буквально пробегусь по ряду тем, кратко обрисовывая подлинное положение вещей. Однако здесь не будет описано ни одного реального случая, — как из соображений краткости, так и потому, что в мои намерения не входит что-либо доказывать. Этот очерк состоит из ряда коротких, можно даже сказать, конспектных набросков, абсолютно не претендующих на полноту и касающихся только некоторых интересных вопросов из разряда тех, что относятся к области так называемых «оккультных знаний». Моя цель — просто показать в общих чертах, как явления подобного характера отражаются на нашей жизни.

I. Магия

     Как ни странно это звучит с точки зрения современного уровня развития научного мышления, но магия всё-таки существует и действует. Я имею в виду то, что принято называть магией, — обращение к «потусторонним» силам и воздействие с их помощью на мир и людей.
      Конечно, на самом деле магия лишена той картинности, которая подаётся как её атмосфера в фильмах, всевозможных беллетристических и псевдоспециальных литературных опусах, и тем более — в россказнях якобы участников и очевидцев магических ритуалов и церемоний. Эти ритуалы — вовсе не театрализованное действо. Хотя они и выполняются, выглядят они гораздо скромнее, чем их рисует воображение среднего обывателя или самодеятельного мистика-романтика. Дело обходится без яркого и сверкающего инструментария, без светящихся багровым пламенем чертежей на полу, без нездорового величия, так и прущего от фигур магов, то и дело застывающих в эффектных позах, без ударов грома, сопровождающих самые патетические моменты заклинаний и без прочего романтического антуража. На самом деле чем театральнее выглядит ритуал, тем дальше он от магии и ближе к показухе. Хотя дело может быть и не в мошеннических целях «магов», а просто в их непонимании того, чем они пытаются заниматься. Однако разница — в смысле получения практических результатов — здесь невелика: эти результаты в подавляющем большинстве случаев равняются нулю. Впрочем, хороший маг в состоянии и вызвать удар грома, и организовать другие необычные эффекты. Но хороший маг не работает на публику. Как правило, его деятельность вообще незаметна для окружающих. Такой маг будет идти к своим целям не через рекламу своего искусства и спекулятивное эпатирование широкой публики, а через те возможности, которые открывает сама магия. Выполняемые им ритуалы и церемонии могут быть абсолютно не впечатляющими, — но зато чёткими и целенаправленными, как движения хирурга во время проведения сложной операции.
      Действенность магии тоже обычно переоценивается, — естественно, теми, кто вообще верит в неё. На самом деле церемониальная магия основана по большей части на заблуждениях. Так уж получилось, что магия как совокупность ряда дисциплин, претендующих на, так сказать, эксклюзивное проникновение в тайны Природы, как раз очень сильно заблуждается в своих представлениях о мире и о системе взаимосвязей его частей и явлений. Результатом этого является крайне низкая эффективность магических приёмов, предназначенных для воздействия на окружающую среду и человека. В тех случаях, когда магия всё же действует, и действует успешно (т.е. даёт результат, более или менее адекватный поставленным задачам), основным фактором действенности могут быть прежде всего личные способности оператора, воплощаемые в действие (как бы концентрируемые) через ритуал, или, например, сила астроидеи самого ритуала, когда длительная историческая традиция в совокупности с накопленным потенциалом волевых усилий множества людей порождает воздействие по принципу перехода количества и интенсивности в качество. Но в любом случае эффективность ритуальной магии крайне невысока. И это к лучшему. Трудно представить, что творилось бы в мире, если бы магия была полностью эффективной. Ведь не секрет, что мало кто пытается использовать её в благих целях. Добрые волшебники встречаются в основном в сказках. Как правило, с помощью магии стараются обрести силу и власть, которой, как известно, никогда не бывает достаточно. В борьбе за власть и преобладание люди даже обычными физическими средствами силового разрешения конфликтов уже сумели довести мир до края бездны. Но в нём хотя бы ещё можно жить. А что было бы, если бы основным оружием такой борьбы стала магия? Что было бы, если бы её с успехом использовал любой, — от закомплексованного и неуравновешенного подростка до престарелого, утратившего авторитет и влияние политика? При этом следует учесть, что магия даёт гораздо большие возможности, чем самые новые технические разработки и самое совершенное на сегодняшний день оружие. На земле начался бы такой ад, в сравнении с которым ад нынешний показался бы настоящим раем. Началось бы самая реальная, самая страшная и самая короткая сказка, которую, скорее всего, уже некому было бы рассказать.
      Я не сгущаю краски. Я говорю, что каждый получил бы почти неограниченные возможности гнуть свою линию, причём без применения технических средств, без опоры на научные достижения и без поддержки народа. Любой психопат стал бы почти всемогущим. А приобрести необходимые навыки в условиях повсеместной распространённости магического искусства было бы несложно.
      Однако вспомним, что магия в некоторых случаях всё же действует. Благодаря этому, а в гораздо большей степени благодаря её очевидному потенциалу очень многие верят в её мощь и пытаются практиковать её. Единицам из тысяч удаётся достичь определённых успехов. Магию практикуют не только отдельные лица, но и специально создающиеся для этих целей группы. Постоянно возникают тайные и не очень тайные оккультные и магические ордена, открытые и закрытые группы и кружки, причём многие из них — с коммерческим уклоном. Разумеется, едва ли можно научиться действенной магии в «самопальных» орденах и самодеятельных кружках, у непродвинутого псевдоучителя или по книгам, в широком ассортименте продающимся в магазинах и на рынках. То, что действенно хотя бы в какой-то степени, не предлагается открыто и не даётся легко. Так что 99,999% желающих изучать магию остаются ни с чем, — хотя некоторые из них и не желают этого признавать.
      Но существуют и люди, действительно продвинутые в магии и кое-что могущие. Их очень и очень мало. Попасть в ученики к такому специалисту почти невозможно, — как потому, что его чрезвычайно трудно найти, так и потому, что он не принимает в ученики каждого желающего. У настоящего мага за всю его жизнь может не набраться и полудюжины учеников. Принятие многообещающего искателя в ученики, прохождение им испытаний и тому подобное, — всё это книжные байки. На самом деле обучение магии похоже не столько на школу, сколько на процесс воспитание ребёнка. Маг определяет подходящего человека (методы определения весьма своеобразны; они могут послужить предметом отдельного разговора) и в процессе обучения делает из него совершенно новую личность. Он заново «лепит» психику, мышление и взгляды ученика, помогая уже, в сущности, другому человеку развить его способности и овладеть необходимыми знаниями. Связь Учителя-мага с учениками напоминает родственные связи отца и детей, — так она глубока на уровне психики. Если воспитание удаётся, ученик становится магом; если не удаётся, он, как правило, погибает. Отбор, о котором было упомянуто выше, основывается не только на определении наличия у потенциального ученика способностей и таких качеств, как, например, храбрость, терпение, старательность, умение хранить тайны и так далее, но в немалой степени ещё и на том, возможно ли воспитать его таким образом, чтобы ему можно было доверять. Магия открывает широчайшее поле для соперничества, в котором проигравший — не жилец. В воспитании учеников случаются и неудачи. Бывает, зарвавшийся ученик поднимает руку (в магическом смысле, конечно) на Учителя. Только уцелеть таким удаётся редко. Обычно Учителя-маги вообще не допускают перехода событий в фазу борьбы.
      Кроме магов-одиночек существуют целые магические школы, имеющие долгую историю и большой опыт, устоявшиеся традиции и жёсткую иерархическую организацию. Причём такая школа бывает способна существовать только в том случае, если в её существовании соблюдено несколько важнейших условий. Во-первых это, конечно, цель. На простом «союзе людей, стремящихся познать тайны мира» магическая школа не удержится. Для прочности нужна более конкретная цель. Иначе не будет сплочённости, упорядоченности в работе, да и просто того, что может являться оправданием совместной деятельности как таковой. Должен быть, так сказать, вектор, направляющий общие усилия. Второе условие — способность выживать. Иначе говоря, способность не только рассуждать, искать и исследовать, но и бороться. Сражаться, применяя при необходимости самые жёсткие методы борьбы. Кстати, для магии жёсткие методы — обычное дело. Как уже говорилось, она чаще всего бывает средством борьбы за преобладание. Здесь как нельзя более уместен принцип «На войне как на войне». Третье минимальное условие — осторожность. Даже имея широкие возможности нельзя зарываться. Тот, кто демонстрирует свою силу, и делает это агрессивно или хотя бы просто угрожающе, вызывает соответствующее противодействие. Для магической школы это может быть не только противодействие со стороны других подобных школ (что, в общем, в порядке вещей), но и со стороны властей. А это бывает для такой организации опаснее незримой магической войны с естественными соперниками.
      Подытоживая сказанное можно сделать вывод, что если общество и не пропитано магией как губка водой (хотя мироощущение человечества в огромной степени мистицизировано), то магия всё же занимает в его системе определённую нишу. Она не играет в его существовании особо значительной роли, однако же по временам даёт себя знать, оказываясь одним из рычагов вершения дел в самых разных областях общественной жизни, — от шоу-бизнеса до политики, а также и в частной жизни отдельных лиц. Некоторые необъяснимые события и поступки людей, не укладывающиеся ни в какие естественные схемы, могут быть легко объяснены при включении в эти схемы такого элемента воздействия, как магия. Везде видеть магические козни было бы неразумно (если не сказать хуже); но и совершенно не признавать существования магии и наличия хотя бы минимального её влияния на отдельные события было бы не менее неразумно.
      На самом деле в Природе нет ничего сверхъестественного, и чудес не бывает. То, что представляется нам сверхъестественным, есть всего лишь действие пока ещё неизвестных науке законов Природы. Все без исключения чудеса — это чудеса того же рода, что и автомобиль для неандертальца. И магия тоже основана на природных явлениях, на знании их принципов и умении работать в содействии с этими принципами. Казалось бы, ни в куске железа, ни в осколке кремня не содержится огня, — тем не менее его можно добыть с их помощью. Казалось бы, что общего между странным набором слов и чашей с водой с одной стороны и погодой или неурожаем с другой стороны, или с куском воска и иглой с одной стороны и жизнью человека с другой стороны? Тем не менее… Дело здесь как раз в том, что наука, как бы парадоксально это ни прозвучало, является очень отсталой по отношению к тем методам познания мира, которые человечество достаточно успешно применяет уже многие десятки тысяч лет. Она пока ещё не умеет замечать, признавать и осмысливать то, что бывает вполне «по зубам» иной беззубой деревенской бабке. И пусть эта бабка заблуждается в конкретике, но в принципе она видит многое, и даже может худо-бедно с этим работать, — чего нельзя сказать о членах Академии Наук.
      Несомненно, то, что делают так называемые сельские колдуны, тоже представляет собой род магии. Ритуал ещё скромнее, атрибутика беднее, мировоззренческая платформа проще и не так тщательно разработана, как в церемониальной магии, — но принципы те же. Это немного иной культурный пласт, нежели чем всё то, что связано с «классической» церемониальной магией, которая является по отношению к магии колдунов приблизительно тем же, чем является литература, создаваемая интеллигенцией, по отношению к фольклору. Магия колдунов не преследует таких глобальных целей, на которые могут пытаться замахиваться адепты «классической» магии; можно сказать, что цели магии колдунов более сиюминутны. В её среде практически нет организованных групп, тем более — магических школ. Зато одиночки, достигшие в своём деле определённых успехов, встречаются чаще. Это объясняется в основном большей близостью к естественному ощущению Природы и упором более на личные способности, чем на интеллектуальную традицию (слабое место которой — заблуждения, ошибочность сложных мировоззренческих и практических построений). В этой среде и сама магическая практика относительно более безопасна, и оснований для конфликта ученика с наставником меньше.
      В том, что касается магии, можно обозначить следующую закономерность: чем ближе практик к Природе, тем действеннее его магия. Знания его могут быть невелики, цивилизованность в её техническом и культурном понимании может отсутствовать вовсе, — а практически он может быть неимоверно силён. Недаром индейские шаманы, брухо, африканские колдуны и им подобные являются излюбленными персонажами литературы ужасов. Действительно, неграмотному старому колдуну из африканских дебрей могут быть известны такие тайны Природы, и он может быть наделён такими личными способностями, что мало какой адепт «классической» магии со всем своим багажом знаний и культурным уровнем будет в состоянии тягаться с ним. Помимо близости к Природе и более развитых (естественным образом, т.е. благодаря самим условиям жизни) личных способностей тому есть ещё одна причина. Эта причина — целевое использование магии. Для чего магия, скажем, европейцу? Он прекрасно представляет себе жизнь и без неё. Она нужна ему даже не столько ради обретения знаний, сколько для обретения силы, влияния и вообще благ власти. А это уже нечто сверх минимально необходимого. Для первобытных же племён основная проблема — выживание. Их магия служит этой цели. Нужно ли удачно поохотиться или собрать хороший урожай, чтобы дети не умерли с голоду, нужно ли справиться с болезнью или одержать победу в схватке с врагами, или что угодно ещё, — нигде не обойтись без магии. И уже не суть важно, на самом ли деле нельзя без неё обойтись. Главное — волевая целеустремлённость человека. Даже в физическом действии то, что бывает не по силам в спокойной обстановке, становится посильным в ситуации, когда речь идёт о выживании. А воля обладает гораздо большим ресурсом мощности, чем мускулы. Если же она не конфликтует с Природой, не пытается её покорить, подчинить себе, тогда Природа ещё и поможет. Так виды магии, считающиеся примитивными, на поверку часто оказываются мощнее и действеннее прочих.
      Магическое искусство в разных его видах — часть нашей жизни. Правда, его присутствие выражается более в представлениях о магии, нежели чем в практических её проявлениях. Магия всегда была и остаётся одним из элементов видения человеком окружающего мира. Она является психологическим и культурным феноменом. Она фигурирует в фольклоре, литературе, кинематографе, присутствует в играх детей, фантазиях подростков и миропредставлении взрослых, она имеет своё место в религиозных взглядах. Однако кроме всего этого она ещё и действует на практике. И пусть воздействие её на социум незначительно (куда меньше, чем воздействие представлений о ней), но это воздействие всё же имеет место.
      Не следует ни бояться магии, ни зацикливаться на увлечении ею. Сама по себе она, конечно, явление отрицательного порядка, поскольку (особенно в форме ритуальной магии) всегда имеет в виду ту или иную степень воздействия на Природу, использование сил последней в личных целях. И цели эти по большей части бывают неблаговидными (впрочем, применение так называемой «защитной» магии в отдельных случаях оказывается оправданным). Магия так же реальна и так же опасна, как, скажем, землетрясения или пожары, — хотя и менее заметна. Её нужно принимать как данность, как то, с чем приходится сосуществовать.
      Что же будет, когда её реальность признает наука? К чему приведут научные исследования и эксперименты в этой области? Хороший вопрос. Поживём — увидим.

II. «Народная» магия

     Темой первой части очерка было то, что, при всём разнообразии его методик и проявлений, в общем можно квалифицировать как «ритуальную (церемониальную) магию». Это то, что принято считать собственно магией; то, что обычно подразумевается под этим термином. Определение «церемониальная» означает, что для совершения акта магического воздействия на что- или кого-либо необходима специальная подготовка (иногда достаточно длительная и сложная), особые условия, определённая атрибутика, и обязательно — знание предмета и умение разбираться в закономерностях происходящего. Это справедливо для любой разновидности такой магии, — будь то действия мага с высшим образованием в специально подготовленной лаборатории, деревенского колдуна на старой водяной мельнице или африканского шамана в диких джунглях. Однако существует и скрытая магия, присутствующая в нашей жизни в гораздо большей степени и лишённая столь яркого романтического ореола. Чаще всего она остаётся незаметной и не осознанной; а то, что оказывается очевидным, считать магией как-то не принято. Я говорю о тех приёмах работы с проявлениями незримого мира (в просторечии именуемого «потусторонним»), которые используют очень многие люди, — используют, часто даже не отдавая себе в том отчёта. Для таких манипуляций не требуется углублённых знаний и специальных навыков; в одних случаях их заменяет следование традиции, в других — слабооознанное (или даже неосознанное) волевое усилие, как правило, инспирированное острым эмоциональным переживанием. Такую магию, бытующую в народной, обывательской среде, я и называю здесь «народной» магией.
      Пожалуй, самыми известными её представителями являются разные знахари и шептуны. Их деятельность стоит ближе всего к ритуальной магии. Они — сознательные последователи определённых традиций, использующих определённые методики работы. Однако для того, чтобы их искусство можно было считать собственно магией, им недостаёт нескольких взаимосвязанных факторов первостепенной значимости. Прежде всего — чётко разработанного мировоззрения, в рамках которого они могли бы действовать; затем — осознанности собственных действий. Сознательное следование традиции подразумевает знание того, что, как и в каких случаях следует предпринимать. Но при этом все действия совершаются скорее механически, нежели чем осознанно. Знахарь умеет дать больному нужную травку, умеет приготовить снадобье и «заговорить» болезнь, испуг и т.д., — но едва ли он сумеет объяснить, почему помогает именно такая процедура и как это происходит. Знахарь учит ученика свойствам трав и всякой всячины, учит его молитвам и заговорам на определённые недуги, простейшим колдовским приёмам, — потому что всё это может действовать. А уж как оно действует, в том предоставляется разбираться Богу и святым, к которым по большей части и обращены молитвы и заговоры. Настоящий же маг, в отличие от знахаря, имеет в уме чёткую систему взаимосвязей, базирующуюся на ясной картине мира, и потому знает, какие «рычаги» должны придти в действие при том или ином предпринятом им шаге, и знает, почему они должны придти в действие. Деятельность знахарей в сравнении с этим представляет собой более примитивную форму работы.
      Но почему же тогда она так часто оказывается результативной? Ну, по чести говоря, не так часто, как принято считать. Для того, чтобы поверить в чью-то целительскую силу, людям не так много и надо. Несколько удач — и знахарь понемногу начинает приобретать авторитет. А факты неудач не так уж заметны на фоне надежды получить помощь. Однако здесь следует отметить, что хорошие знахари действительно встречаются не в пример чаще хороших магов. В этом помогает реальная целебная сила природных средств. Если уж определённая травка лечит от определённой болезни, то тут и магия не нужна. Помогает традиция (об этом говорилось в первой частью очерка). Что не помогает, так это обращения к Богу и христианским святым. Деятельность разного рода знахарей лежит вне сферы христианского учения и безоговорочно им осуждается. Поэтому трудно ожидать, что христианские силы станут содействовать тем, чьи дела идут вразрез с самой сферой существования этих сил. Зато очень помогает собственная сильная воля. Её роль вообще колоссальна. Иной знахарь одним усилием воли способен добиться большего эффекта, чем целый курс лечения медикаментозными средствами. В этой связи интересно вспомнить, что некоторые заговоры построены на приказе болезни или иной напасти повиноваться воле знахаря, а вовсе не святых сил. Напасти повелевается оставить свою жертву и уйти, потому что ей приказывает это сделать тот, кто сильнее её. Великая мощь человеческой воли нередко побеждает даже тогда, когда бывает задействована вслепую. Поэтому фактически у знахарей два основных козыря: целебные силы Природы и личные способности. И здесь оказывается, что именно некоторая примитивность даёт знахарству известные преимущества по сравнению с магией. Упрощенная система действий открывает доступ к этому делу для большего количества способных, одаренных сильной волей людей. И не только упрощённая система действий, но и совершенно иная целенаправленность знахарства как совокупности практических приёмов.
      Другой мощный пласт «народной» магии — действия, совершаемые людьми на почве суеверий. Мощный по распространённости, но отнюдь не по действенности.
      Если человек отказывается идти избранным ранее маршрутом потому, что дорогу ему перебежала чёрная кошка, если он плюёт через левое плечо или стучит по дереву, стремясь отвести от себя беду, если он скрещивает пальцы или съедает счастливый билет в общественном транспорте, то для чего всё это? Для того, чтобы избежать несчастья или привлечь удачу методами, выходящими за пределы действия физических сил. Иначе говоря, это попытка повлиять на события магически, путём приведения в действие неких незримых связей, объединяющих предметы, события и человека.
      Откуда берутся такие псевдомагические приёмы, вопрос вовсе не риторический. Вероятно, часть их создаётся буквально по ходу дела, основываясь на совпадениях, а потом обрастает якобы достоверными свидетельствами действенности, а часть пришла из прошлого, являясь пережитками старых верований. Но в любом случае верно одно: всё это, конечно же, не действует. Не может действовать чепуха, никак не связанная с действительной подоплёкой событий. И тут не поможет даже длительная традиция. А воля… Бывает, она творит чудеса, — но для этого вовсе не нужно плеваться и совершать другие неразумные поступки.
      Теперь скажу несколько слов о куда более серьёзных пережитках старых верований. Они имеют много проявлений, но я, в целях краткости, остановлюсь здесь только на одном их роде, — а именно на обычаях, связанных с умершими.
      Можно с уверенностью утверждать, что в современном христианском (в частности, православном) обществе до сих пор живы отголоски древних культов и обрядов, связанных с почитанием предков. В частности, сюда можно отнести принцип «О мёртвых — или хорошо, или ничего». Рационально это объяснить невозможно. Вероятно, это пережиток древних опасений, что покойник обидится на злословие — пусть даже справедливое — и накажет обидчика. Вполне явным пережитком культа мёртвых является обычай совершать приношения на могилы. Причём туда таскают, кроме собственно пищи, ещё и лакомства, и спиртное. Да ещё и норовят «помянуть» дорогого усопшего (с распиванием горячительного, естественно) прямо там же, на могиле. Это в то время, как Православная Церковь дозволяет приносить на могилу только пасхальные яйца и куличи, и обязательно — с молитвой. Сильны в народе языческие представления о такой загробной жизни, когда покойному и поесть, и выпить надо… А языческие же тризны с выпивкой, превращающиеся чуть ли не в пиры и гуляния (если средства позволяют)? Это в то время, как Церковь велит поминать усопшего борщом, кашей и киселём. А дичайший по современным меркам обычай перед погребением «откупать» для покойника могилу, кидая в неё мелкие деньги? Что это, как не пережитки веры во что-то, что очень напоминает древнегреческий обычай ссужения покойника медяками для того, чтобы он мог оплатить перевозчичьи услуги Харона?
      Словом, среди христиан продолжают жить элементы магических практик древних культов. И не только в отношении погребальных обрядов. Насколько можно считать христианами тех, кто всё это исполняет, — вопрос отдельный. Народные же магические практики, ни с какой определённой религиозной традицией уже не связанные и стоящие на грани суеверий, налицо.
      Следующая составляющая «народной» магии — вера в талисманы. Здесь я имею в виду не пантакли, принадлежащие классической магической традиции, и не элементы игры в магию, вроде «куриных богов», а предметы, которые, по серьёзному убеждению их обладателей, приносят удачу. Такой предмет может быть изготовлен знахарем, который, к примеру, зашивает или завязывает в клочок ткани нечто, что, по его сведениям, должно обладать чудесными свойствами. Так изготавливается нечто вроде ладанки, надеваемой на шею, внутри которой могут находиться травы, разного рода минеральные и органические вещества. Всё это может ещё зашиваться в одежду, и так далее. Однако чаще талисманом становится какой-либо предмет, который якобы помогает своему владельцу в жизни. Вера в такие «талисманы» возникает обычно на почве совпадений, и в этом смысле мало чем отличается от суеверий. Надо ли говорить, что действие всех этих талисманов, роль которых могут играть абсолютно любые предметы, — от брелка для ключей до поезда, на котором едет такой суевер, — равно нулю? Иногда вера в них приобретает анекдотичные формы, — вроде того, что какой-нибудь студент в день экзамена обязательно надевает красные трусы. Смешно и в то же время печально, когда человек ставит себя, свой ум и волю, ниже тряпки… И вовсе уж нелепо и унизительно, когда «талисманом» становится живой человек, — а ведь бывает и такое. Если бы удачу и счастье можно было обрести через ношение талисмана, то человечество буквально купалось бы в счастье. Талисманы же знахарские иногда бывают способны защитить своего носителя от определённых энергетических воздействий, — но едва ли они могут что-то большее.
      «Народная» магия как явление очень обширна, и упомянуть все её составляющие в коротком наброске не представляется возможным. Поэтому я коснусь здесь ещё только двух близкородственных явлений: сглаза и проклятия.
      Сглаз сам по себе — явление спонтанное, т.е. нечто, что происходит самопроизвольно, без осознанного желания что-то сделать. Суть его — энергетический удар, нарушающий энергетику жертвы. Такие удары наносит обычно человек, обладающий мощной энергетикой психики и дурным характером, плюс особая способность неосознанно концентрировать и выбрасывать агрессивный энергетический импульс. Хотя дурной характер есть вовсе необязательное условие. Даже неплохой человек, обладающий указанной способностью, в минуту раздражения или переживания какой-либо негативной эмоции может бессознательно нанести удар. Особенно это касается завистливых людей. Желание, чтобы другому человеку не было хорошо, уже способно вызвать вредоносный импульс. Воздействие такое бывает двух основных видов. В первом варианте удар наносится сразу, и жертва немедленно (или очень скоро) чувствует ухудшение своего состояния, недомогание, или получает травму, — например, при внезапном падении. Иногда человек может серьёзно заболеть или, в случае особо мощной атаки, даже умереть. Во втором варианте импульс не поражает жертву сразу, а некоторое время как бы скрытно сопровождает её, начиная действовать в определённый момент, — например, в момент совершения действия, которое завистнику не хотелось бы, чтобы удалось. Воздействие это может быть направлено и на неодушевлённый предмет. Скажем, один позавидовал хорошей машине другого, — и в результате она сломалась, или же во время движения начались неполадки, которые стали причиной аварии. Даже техника подвержена энергетическому воздействию. И хотя сглаз совершается на бессознательном уровне, и люди, обладающие такой способностью, обычно о ней и не подозревают, всё же распространённость этого явления в кругах, далёких от настоящей магии, — среди простых обывателей, — позволяет отнести его к «народной» магии.
      Как же защитится от сглаза? Для этого достаточно минимальных навыков в работе с энергией, или просто сильной волевой установки, становящейся своеобразным щитом от негативных воздействий. Как раз от сглаза очень хорошо защищают знахарские талисманы и амулеты (если, конечно, изготовивший их знахарь действительно что-то умеет).
      Очень близко к сглазу по принципу воздействия стоит проклятие. Однако в самой механике этого воздействия имеется ряд кардинальных отличий.
      Во-первых, проклятие совершается сознательно. Во-вторых, его можно наложить с помощью колдовства. В-третьих, огромное значение имеет то обстоятельство, виновен ли проклинаемый в том, за что его проклинают.
      Вообще проклятие можно разделить на три вида.
      Первый вид — это практически тот же сглаз, но только «оформленный» словесно. Человек, обладающий способностями, описанными в теме сглаза, желает своей жертве (открыто или украдкой): «Чтоб с тобой произошло то-то и то-то!». В этот момент наносится энергетический удар, и дальше всё происходит по описанной схеме. Способы защиты те же.
      Второй вид — собственно проклятие как таковое. В этом случае говорится: «Проклинаю тебя за то-то и то-то!», «Будь ты проклят!» и прочее в подобном же смысле. Такое проклятие имеет колоссальную силу. От него невозможно защититься, — но только в том случае, если проклинаемый действительно виновен в том, за что его проклинают. Сам факт вины притягивает энергетический удар, который в принципе может нанести кто угодно. Для успешного нанесения такого удара не нужно обладать особыми способностями: нужна только настоящая ненависть и соблюдение того условия, чтобы проклятие было «за дело». От такого проклятия нельзя уклониться, его нельзя «отменить». Но, вопреки молве, оно распространяется только на виновного; нельзя, например, проклясть всю его семью или род. Если человек на самом деле не виновен, или его ошибочно либо злонамеренно проклинают за правильный, благой и справедливый поступок, то проклятие не подействует, — оно окажется «холостым выстрелом». По этой причине невозможно проклясть род, детей виновного, — ведь оно-то ни в чём не виноваты.
      Третий вид проклятия сложно отнести к «народной» магии, поскольку он совершается посредством колдовства. Но для полноты картины я кратко опишу и его тоже. Колдовскими методами создаётся невидимое энергетическое существо, нечто вроде демона, которое начинает преследовать намеченную колдуном жертву, разрушая энергетику её организма и причиняя ей всяческие несчастья и беды. Как правило, такое преследование заканчивается смертью жертвы. В общем, это то, что в просторечии именуется «порчей». И здесь уже не играет роли, виновна ли жертва в чём-нибудь или нет. При втором виде проклятия подобный «демон» иногда создаётся тоже, хотя проклинающий обычно не подозревает, что своей ненавистью породил его. Но это происходит только тогда, когда проклинаемый виновен. В колдовском же проклятии это происходит всегда, — если только колдун является мастером своего дела. Если колдун особенно искусен, он сможет наложить проклятие и на семью, и на весь род до некоторого колена, и, в исключительных случаях, — даже на небольшой населённый пункт.
      Защитить от колдовского проклятия может либо другой колдун, не менее искусный, либо хороший знахарь посредством очень сильного заговора или амулета, либо мощный эгрегор, либо ещё некоторые специфические средства или обстоятельства.
      Люди не так уж и редко пытаются навести порчу друг на друга, — поэтому такие средства этого, как пересыпание пути следования жертвы песком или зерном, подбрасывание пучков перьев, сжигания волос, втыкание в одежду иголок, различные наговоры, возжигание живому человеку свечей за упокой и прочее подобное, тоже, несомненно, представляют собой элементы «народной» магии.
      В заключение темы скажу, что любая попытка причинить кому-либо зло есть преступление и несомненный грех с моральной точки зрения (и не только христианской). Проклятие же — преступление особо тяжёлое, могущее быть приравненным к убийству, и даже ещё хуже. К примеру: убийство при самозащите ещё можно кое-как оправдать, хотя бы частично, а наложение проклятия — нет. Такова специфика агрессивных энергетических действий. И то зло, которое проклинающий принимает на себя, в конечном итоге обернётся для него последствиями гораздо более тяжёлыми, чем его проклятие — для проклинаемого, даже если тот виновен. Объяснить, почему так происходит, не позволяют узкие тематические рамки данного очерка. Поэтому я ограничусь тем, что просто ещё раз повторю: это неизбежно.

III. Борьба религий

     На свете существует множество религий, — в диапазоне масштабности от племенных до мировых. И не секрет, что кроме «духовного прибежища» для человека религия нередко оказывалась и причиной социального раздора. Поводов для этого раздора всегда было предостаточно: тут и борьба за право считаться Истиной в последней инстанции, и привлечение приверженцев силой оружия, и раздел сфер духовного, интеллектуального и политического влияния, и устранение потенциальной угрозы со стороны идеологического соперника, и что угодно ещё. Я не утверждаю, что все религии агрессивны по отношению друг к другу; но столкновения многих из них принесли немало бед человечеству за его историю.
      Соперничество религий продолжается и сейчас. Оно, возможно, ведётся менее жёсткими методами, чем раньше, — но оно имеет место. Хотя в последние века у религиозного видения мира появился серьёзный соперник в борьбе за умы (скорее за умы, чем за души), — материализм. Вернее, появился он очень давно, но в особую силу вошёл именно в последние века. Многие люди не признают существования иного мира и богов, считая религию как таковую явлением вредным или, на худой конец, бесполезным. Так что теперь, похоже, первоочередной задачей религий становится борьба с материализмом, — т.е. борьба за сохранение в человеке стремления жить чем-то большим, чем материальный мир и материальные потребности, — а борьба их между собой за духовное (и не только) преобладание на её фоне несколько «размывается». Надо ведь для начала сохранить тех, за кого можно соперничать.
      Не задаваясь целью начинать одностороннюю дискуссию с материализмом, я, как из аксиомы, исхожу из постулата, что иной мир и боги существуют. Далее речь пойдёт о той сфере борьбы религий, которая обычно остаётся за пределами внимания исследователей вопроса. Тема данной части очерка — соперничество и борьба людей и богов, принадлежащих разным религиям, в незримом мире.
      Борьба религий в видимом мире явственна, и средства её очевидны. Они колеблются в пределах от мирного спора двух друзей до масштабного военного конфликта или иной формы противостояния целых народов и держав. Думаю, что уделять отдельное внимание влиянию этой борьбы на жизнь мирового сообщества и подробно излагать её историю не имеет смысла, — настолько это влияние явно и колоссально. Но вот вопрос: всё ли мы видим? Вся ли борьба проходит перед нашими глазами? Конечно же, нет. И я имею в виду не закулисную войну религий, не становящуюся достоянием гласности потому, что её умело скрывают, а борьбу, происходящую в незримом мире, и вследствие этого малодоступную глазу и пониманию.
      Жизненное пространство необходимо не только животному и человеку, но и божеству. Боги делятся на две категории: истинные (подлинные) боги и ложные боги. Истинные боги — это силы, заставляющие действовать законы Природы, как бы «души» этих законов. Разумеется, между ними никакого соперничества не может быть в принципе, так как каждый из них занимает в системе Природы свою определённую нишу и имеет свою определённую функцию. Каждый такой бог делает только то, для чего он предназначен изначально, не покушаясь на сферы деятельности других истинных богов. Им нечего делить; каждый из них является как бы деталью одного общего механизма, как бы «поёт свою партию» в опере Мироздания. Они объединены общими целями, и при таком разделении функций не мешают друг другу; напротив, действия их идеально слаженны и взаимополезны. Взаимоотношения истинных богов являются образцом сосуществования, когда каждый выполняет свою работу во имя общих целей. Иное дело ложные боги. Они создаются людьми, их воображением и силой воли. Это значит, что ложные боги могут быть по своим особенностям столь же различными, сколь различны характеры и образы мышления людей. Самые разные люди создают самые разные религии, по своему произволу, как правило, неосознанному, порождая в незримом мире (так сказать, на энергетическом плане бытия) столь же разнообразных богов, наделённых разнообразными функциями. Но все естественные функции в Природе уже принадлежат истинным богам. Это значит, в свою очередь, что люди пытаются подменить истинных богов «богами собственного изготовления». Конечно, этого сделать невозможно. Зачастую бывает и так, что люди, имея некоторое представление об истинных богах, начинают наделять их вымышленными особенностями и свойствами. Это может привести к созданию достаточно сложной политеистической религиозной системы, подобной древнегреческой. Вообще именно такие системы, видимо, и были всегда наиболее распространёнными. Обожествляются обычно как раз природные силы. Может вершиться поклонение и преимущественно какой-либо одной из этих сил. В этом случае в данной религии возникает одно основное (или даже единственное) божество. Или же изобретается единый, универсальный и всемогущий бог, бог абсолютный, — и тогда никакие другие боги уже не признаются существующими; в лучшем случае им отводятся второстепенные роли добрых и злых духов (ангелов, демонов и так далее). Бывает и так, что обожествляется человек. Что при этом происходит с ним после смерти — вопрос особый, здесь он рассматриваться не будет. Скажу только, что и в этом случае тоже создаётся ложное, иллюзорное божество, на самом деле не являющееся одним и тем же с обожествлённой личностью.
      Соперничества между истинными богами не существует; поэтому речь пойдёт о борьбе между собой ложных богов. Эти последние не могут составить полноценную конкуренцию истинным богам, не могут оспорить у них их функций. Но они ведут постоянную борьбу друг с другом за жизненное пространство, за пищу, роль которой для них играет энергия, за влияние на людей, что является для этих богов вопросом выживания.
      Что представляет из себя ложный бог? Это существо, имеющее энергетическую природу и являющееся продуктом веры людей. Когда человек начинает искренне верить в божественность чего-то, то это что-то начинает постепенно превращаться в божество. Создаётся как бы своеобразное ядро, идея, вокруг которого «нарастают» специфические энергетические структуры. Это существо мыслит в пределах своей идеи, осознаёт себя как божество, и стремится выполнять функции, заданные его почитателями. Иначе говоря, человек сам творит своих богов, которым после поклоняется. Почитатели определённого божества создают его фактически из собственной энергии; они буквально кормят его. Искреннее и эмоциональное поклонение вызывает обильные истечения психической энергии; эта энергия направляется прямиком к божеству, входит в его структуру, питает его, даёт ему силу. Конечно, сила эта относительна. Если люди воображают, что их бог властвует, скажем, над какой-либо стихией, или вообще является всемогущим, то он всё равно таковым не станет. Но претензию на это он иметь будет, поскольку в выполнении таких функций заключается смысл его существования. Особенно сильные боги, имеющие много почитателей и вследствие этого обладающие солидной мощью, имеют и кое-какие возможности; они могут иногда даже совершить что-нибудь такое, что среди людей принято считать чудом. Но вообще естественного места в системе Природы у них нет. Если какому-то ложному богу приписывают функции, исполняемые определённым истинным богом, то этот ложный бог в любом случае остаётся не у дел. По самому смыслу своего существования он должен делать то, что ему не по силам. Тем более это касается идеи всемогущества. Поэтому все ложные боги являются фикциями, иллюзиями, пустыми масками. Для Природы они практически не значат ничего; сфера приложения их сил — люди.
      Как уже было сказано, их пищей является энергия, которую отдают им их почитатели. Чем больше почитателей, тем большую силу набирает их бог. А поскольку богов очень много, и каждый из них стремится иметь определённую сферу могущества или вообще стать сильнейшим, то между ними постоянно ведётся борьба на энергетическом уровне. То есть враждуют не только приверженцы различных религий и культов, но и предметы их поклонения. Иногда высказываются догадки, что приверженцы разных религий конфликтуют только потому, что их вынуждают к этому их боги. Это не совсем так. На самом деле в тандеме «человек — божество» человек первичен, а божество вторично. Это оно делает то, что хочет человек, а не наоборот. Если люди создали себе агрессивного бога, то он и будет подталкивать их к агрессивным действиям, — потому что они считают, что так должно быть. По сути каждый ложный бог представляет из себя ощутимое и активное воплощение определённых взглядов, ожиданий и намерений определённого круга людей. Каковы люди, таковы и их боги. Конечно, известное влияние на умы своих почитателей ложный бог оказывает: у него есть для этого некоторые специфические методы. Но это — не абсолютная власть. Человек всегда имеет возможность поступить не так, как хочет его бог. Однако в сущности отношения людей и их богов есть ни что иное, как теснейший симбиоз, где каждая из двух сторон определённым образом питается за счёт другой, и в то же время питает её тем, что необходимо ей. Люди дают богам жизнь и силу, а боги дают людям воплощение их идей и чаяний, становятся олицетворением их мировоззрения и в некоторой степени — самосознания.
      Каждая религия защищает себя. Можно сказать, что люди защищают свою религию (а значит, своё видение мира и свою жизнь, как они её представляют) не только своими руками, но и руками своих богов, а боги защищают себя руками людей. В то время, как в физическом мире происходит конфликт на религиозной почве, в мире незримом происходит схватка богов. Люди поражают друг друга оружием, а оружие богов — различные энергетические воздействия. Надо сказать, что в этом отношении боги гораздо более агрессивны, чем люди, — потому что отказ от своей религии для человека означает смену убеждений, культуры, образа жизни, а для божества потеря почитателей означает ослабление и движение к гибели. Чем меньше у ложного бога почитателей, тем меньше у него возможностей продлить своё существование, и наоборот. Поэтому религиозные войны с насильственным обращением побежденного противника в свою веру выгодны богам, — тем, разумеется, чьи почитатели побеждают. Если люди разных религий всё-таки умеют уживаться мирно, то конфликт между богами продолжается постоянно. Эта скрытая перманентная война постоянно «проецируется» богами на сознание их почитателей, как бы подталкивая их к вражде. Такова роль богов, стремящихся выжить любыми средствами, в разжигании религиозных конфликтов. Но я повторю, что это влияние не является определяющим. Ложный бог просто не в состоянии превратить человека в безвольную марионетку. Такова эта странная ситуация: боги более агрессивны, но в разжигании вражды более виноваты люди. А некоторые области незримого мира вообще представляют из себя поля непрекращающихся сражений. Сражаются и отдельные боги, и целые пантеоны сходятся в битве. Впрочем, теперь, когда пантеонов стало меньше, ситуация изменилась. Сейчас основная борьба ведётся между несколькими «абсолютными» богами. И в самом деле, — не многовато ли нескольких «абсолютных» богов для одного мира? Это настоящая борьба титанов, сцепившихся в смертельной схватке как бы «за спинами» (над головами?) своих почитателей. Но если вспомнить, что всемогуща одна только Природа, то титаны эти оказываются иллюзорными. Однако печальнее всего то, что борьба иллюзий приносит в мир действительные разрушения, и что во имя этих иллюзий льётся настоящая кровь.
      История религий во многом представляет собой картину жестокой резни, которая продолжается тысячи лет, то несколько затихая, то обостряясь вновь. Приблизительно то же самое происходит на энергетическом уровне, в незримом мире. Сложно описать битву богов, а тем более — их постоянную войну. Люди тоже обмениваются энергетическими ударами, поражая друг друга невидимым оружием. И оружие это эффективнее всего действует именно в периоды обострённой религиозной вражды. Поэтому поля сражений в незримом мире — это поля сражений не только между богами, но и между людьми.
      Кроме этого существует и ещё одна сфера борьбы между приверженцами различных религий. Это, так сказать, сфера действия воли. Каждая религия имеет свои представления о том, каким должен быть мир. Приверженцы каждой религии пытаются переделать мир по-своему, стараясь добиться того, чтобы он соответствовал идеальному образу, согласно представлениям их религии. Воля человека — великая сила, и в самом деле способная многое изменить в мире. И именно в этом смысле и сталкиваются волевые импульсы приверженцев различных религий. Все они как бы пытаются одновременно перекроить по множеству разных образов один и тот же мир. Они молятся о совершенно противоположных вещах, добиваются взаимоисключающих эффектов через различные практики, да и просто через свои стремления сделать мир таким, каким он должен быть по их мнению. Всё это — волевые усилия, которые постоянно сталкиваются, гасят друг друга и вызывают в незримом мире настоящие энергетические бури и ураганы. Это ещё одна форма борьбы религий, происходящей за пределами физического мира.
      Человек и его взгляды — одно целое. Поэтому можно сказать, что человек — одно целое с богами, в которых он верит. Борьба религий, религиозная борьба людей и борьба богов — всё это разные грани одного и того же явления, оказывающего на жизнь человечества колоссальное влияние. Ведь в конечном итоге всё, что делает человек, определяется его взглядами. Повторю, что вражда людей на религиозной почве имела огромное значение для мировой истории. Из примеров, которые приходят на ум «навскидку», назову гонения на христиан в Римской Империи, преследования манихеев, экспансию ислама, крестовые походы, войны, связанные с Реформацией, насильственную христианизацию народов Латинской Америки. Сейчас тоже не утихает религиозная борьба, преследующая, кроме всего прочего, ещё и такие цели как, например, недопущение распространения некоторых сект. В это время в незримом мире происходят непрерывные схватки богов и всевозможных эгрегоров, огромные объёмы энергии получают агрессивный заряд, нацеленный на разрушение. Всё это в определённой степени влияет и на поведение людей, — ведь они имеют энергетическую связь со своими богами. Плюс ко всему непрерывно продолжается и волевое противостояние, о котором говорилось выше. Совокупность перечисленных факторов на самом деле отражается на жизни людей и ходе мировой истории в гораздо большей степени, чем это можно заметить. Несомненно, многие события имеют подоплёку в том, что происходит в незримом мире, на тамошних полях битв религий, богов, людей. Для нас это не очевидно, — потому и кажется, что ничего подобного нет. На самом же деле это похоже на энергетику тела: мы не видим энергии, но она даёт нам возможность двигаться. Точно так же многие события и закономерности в жизни человечества объясняются постоянной борьбой религий на незримом уровне, которая проецируется на социум. Понимание этого и умение замечать подобные вещи есть вопрос привычки мыслить не только в физической плоскости реальности.

IV. Тайные культы

     Тайные культы в понимании среднестатистического обывателя — это нечто жуткое, демоническое, антисоциальное. Почему? Потому, что если «тайные», то, значит, им есть что скрывать. Раз скрывают, значит, там что-то плохое, — логика на уровне ребёнка, но не такая уж неверная. В общем, действительно, скрываются по большей части те, чьи жизненные принципы враждебны обществу. Если «культы», то, значит, там нечто потустороннее, что жутко уже само по себе. Тут же приходит на ум связь с «тёмными силами», кровавые жертвоприношения, зловещее колдовство.
      Конечно, всё может быть. Но не обязательно. Тайных культов не любит никто, — а христиане, кажется, в особенности. И вот им-то, так часто проявляющим слепую предвзятость, можно напомнить, что само христианство поначалу очень долго существовало как тайный культ. И именно потому, что считалось общественно опасным, — ведь Древний Рим в целом был очень терпим по отношению к некоренным, неримским религиям. Так что вопрос может быть не в том, каков культ, а в том, каково общество.
      Но всё это было сказано скорее просто ради справедливости, — чтобы показать, что не всё так очевидно, как представляется. А в целом дело обстоит по большей части именно так, как принято считать, — т.е. не лучшим образом.
      В незримую борьбу религий, которой была посвящена предыдущая часть очерка, вносят свою лепту и тайные культы. Цель их богов, как и цель любых других ложных богов, — выжить и стать сильнее. Это ближайшие цели. Конечной (основной) же целью их может быть что угодно, — от стремления просто стабильно существовать, получая причитающееся им поклонение, до стремления захватить контроль над миром. Что может заставлять такой культ оставаться тайным в первом случае? Возможно, специфика поклонения, практики культа, какие-нибудь особенности его постулатов. Во втором случае причины более очевидны. Хотя опять же справедливости ради скажу, что почти любой признанный обществом культ имеет идеологические основания и претензии (пусть в некоторых случаях не очень явные) на то, чтобы занять в мире доминирующее место. Это, естественно, не касается узколокальных культов. Зато это безусловно относится к культам «абсолютных богов», — таким, как христианство или ислам. Так что сама по себе претензия на мировое господство ещё не есть состав преступления и причина для ухода в глубокое подполье.
      Что же в таком случае может быть причиной?
      Прежде всего, особенности доктрины такого культа. Некоторые исповедуемые им постулаты могут быть не предназначены для широкой публики. Знакомство с ними является прерогативой посвящённых жрецов (или иных служителей), которые хранят какие-то специфические знания. Почему эти знания хранят в тайне, на то может быть немало причин. Они могут считаться слишком ценными, предназначенными только для достойнейших, или слишком опасными по причине сил и возможностей, открываемых ими человеку, или они могут быть слишком шокирующими для того, чтобы общество могло нормально их воспринять, или ещё что-нибудь.
      Вторая причина — цели культа. Такой целью может быть отбор всё тех же «достойнейших» для их последующего совершенствования. Подобный отбор обычно имеет в виду создание некой духовной элиты, общества «избранных». Затем, целью может быть захват власти и установление в определённом регионе или даже во всём мире гегемонии некоторого божества. Именно для управления таким «обществом будущего» и может быть необходим упомянутый круг «избранных». Кроме них могут также подготавливаться и боевые кадры, — нечто вроде армии, предназначенной для захвата власти и последующего силового осуществления контроля над подвластными территориями.
      Здесь хочу сделать следующую сноску. Речь идёт именно о культах, — т.е. об организованных сообществах людей, поклоняющихся чему-то не из этого мира. А такое «что-то» обычно стремится к силе и власти. Их оно получает от своих почитателей. Соответственно, чем больше будет последних, тем оно будет сильнее и тем дольше оно сможет существовать. Это значит, что культам как таковым в большинстве их свойственна экспансия, стремление к расширению своего влияния. А это, в свою очередь, значит, что более нейтральные цели, — такие, например, как изучение мира и человека или сохранение информации для будущих поколений, — есть дело тайных сообществ иной направленности, скорее просто оккультных и философских, у которых могут быть свои причины для соблюдения конспирации, и о которых здесь речь не идёт.
      Третьей основной причиной могут быть особенности отправления культа. Эти особенности, опять же, могут считаться достоянием только «избранных», посвящённых. Или сам ритуал может быть слишком необычным, даже шокирующим. Он может быть оскорбительным для общественной морали или же для некоторых прослоек общества, — скажем, для определённых религиозных конфессий. Он может быть антигуманным, жестоким. В нём даже может иметь место то, что столь часто муссируется во всевозможных слухах и сплетнях и играет как составляющий элемент такую важную роль в литературе ужасов и приключений. Я говорю о жертвоприношениях, в частности — человеческих, ритуальных убийствах и тому подобных вещах. К великому сожалению, всё это встречается не только в литературе.
      Кроме перечисленных, для сохранения конспирации могут быть и другие причины, более специфические. Они зависят от особенностей культа, и вовсе не обязательно представляют собой нечто отрицательное и асоциальное.
      Каковы же эти культы сами по себе? Каким конкретным божествам поклоняются их адепты? В данном очерке я не намерен касаться таких подробностей. Это просто краткий обзор некоторых тем, без их особой детализации. Тем более оправдан этот принцип в отношении темы тайных культов.
      Скажу лишь, что поклоняться там могут и совершенно новым божествам, созданным людьми (нередко как «вариации» уже существующих божеств) в последние века или даже в наше время, и очень древним, известным ещё со времён античности. Впрочем, слово «известным» подходит не всегда, так как есть божества, культы которых были тайными уже тогда, или даже вообще никогда не исповедовались открыто. Некоторые культы до сих пор не известны науке, но при этом существуют и имеют последователей и сейчас. Такие культы имеют за собой прочную историческую традицию, без преувеличения уходящую в глубь веков и даже тысячелетий. Чем дольше существует культ, тем больше могут искажаться его традиции, и тогда он слабеет, утрачивая свой потенциал, — как идеологический, так и энергетический. Но если культ исповедуется серьёзно, если тщательно соблюдаются его традиции и в душах последователей живёт твёрдая вера в его идеалы и цели, то от времени он становится только сильнее, потому что потенциал накапливается и концентрируется, вместо того чтобы «размываться» и истощаться. Такие культы бывают очень сильны, — скрытой силой. Они похожи на бомбы замедленного действия, заряд которых с течением времени всё возрастает: если такая бомба вообще когда-нибудь сработает, то последствия могут быть катастрофическими. А среди тайных культов имеются единицы, чья история и традиция насчитывает не тысячи, а десятки тысяч лет. Наука считает историю современного человечества от времён появления кроманьонцев; в действительности же это лишь один из этапов нашей истории. Существовали гораздо более древние цивилизации, и истоки наиболее древних культов идут оттуда. Среди богов же, которые когда-то были объектами мощных культов но давным-давно утратили всех своих почитателей и теперь существуют в незримом мире только за счёт накопленных ещё во времена своего могущества гигантских запасов энергии, есть такие, возраст которых исчисляется сотнями тысяч лет. И такие боги (как и не столь древние, но находящиеся в сходном положении) хотят вновь иметь почитателей, стремятся опять «придти в мир» и достичь своих, теперь известных только им самим, целей. Они пытаются воздействовать на умы людей, пытаются, так сказать, «взывать» к ним. Так что при определённом стечении обстоятельств некоторые древние культы с давно пресекшейся традицией способны даже возрождаться буквально на пустом месте. Но это — вообще отдельный разговор.
      Остаётся кратко коснуться влияния тайных культов на жизнь общества. Прежде всего, это их участие в борьбе религий, о котором уже упоминалось. Это значит — внесение ими своих элементов и своих специфических влияний в общую картину формирования энергетической атмосферы, в которой приходится жить человечеству. Их вклад в это не столь значителен, как вклад распространённых религий, — но он есть. Затем — влияние на умы, в идеологическом смысле. Оно минимально, поскольку на то эти культы и тайные, чтобы об их взглядах ничего не было известно. Но бывает, что «в народ» просачиваются отдельные элементы их доктрин; такое явление особенно актуально для оккультных и околооккультных кругов. Далее, их скрытое влияние может присутствовать в некоторых сферах общественной жизни, поскольку среди их адептов есть и ряд достаточно известных и влиятельных личностей. Может иметь место, конечно, и чисто силовое давление на отдельных людей, не имеющих к такому культу никакого отношения, но могущих как-нибудь посодействовать его делам. Оказывается — по мере возможностей — и магическое влияние на некоторые события. Затем криминальный аспект. В частности, исчезновения людей. Никто не знает, какой процент пропавших составляют те, кто сыграл роль жертв в обрядах самых жестоких культов или был по каким-либо причинам убит внутри такой общины собственными единоверцами. Есть и ещё ряд проявлений деятельности тайных культов.
      В общем можно утверждать, что их роль в жизни человечества невелика, но зато постоянна. Суть вопроса заключается даже не столько в том, что они делают, сколько в том, что они в принципе способны сделать. Повторю, что тайные культы в сущности представляют из себя бомбы замедленного действия, сжатые мощные пружины, ожидающие своего часа для того, чтобы распрямиться, развернуться во всей своей силе. И пусть среди тайных культов, которых не так много по сравнению с известными религиями, вообще считанное количество может представлять действительную угрозу в мировом масштабе, всё же и это следует принимать в расчёт.

V. Сатанизм и ведьмовство

     Надо признать, что понятие «сатанизм» является знаковым понятием. Сатанизм давно превратился в символ, по масштабности своей безмерно переросший само явление как таковое. Везде на просторах христианского мира можно услышать, как в сферу действия Сатаны зачисляется всё, что хоть сколько-нибудь противоречит христианскому видению реальности и христианской этике. Любые другие верования считаются сатанинскими заблуждениями (хотя в последнее время такое отношение не афишируется), неудача или беда трактуются как козни Дьявола, всё непонятное и страшное именуется чертовщиной, и даже злобное выражение человеческого лица часто описывается с употреблением эпитета «дьявольское». Определение «сатанинские» используется и по отношению к тайным культам, которым была посвящена предыдущая часть очерка. При этом христианизированное сознание абсолютно не принимает в расчёт то, признают ли эти культы существование Сатаны или нет. Повторю, что понятие «сатанизм» стало символом, символом всего отрицательного вообще. Прямую смысловую связь с явлением, которое им обозначается, оно не утратило полностью, — поскольку явление это существует в действительности, — но приобрело очень размытые рамки.
      Что же можно назвать «сатанизмом» в конкретном смысле этого слова? Роль истока и мировоззренческой базы этого явления играет христианство, утверждающее, что между Богом и Сатаной, как между созидательным и разрушительным началами, идёт постоянная борьба. Важно то, что Сатана вторичен по отношению к Богу, которым он и создан: поэтому он слабее своего создателя. Сатана оспаривает у Бога владычество над миром, который он желает преобразовать по-своему, — что с точки зрения Бога есть разрушение и, следовательно, зло. Впрочем, для осуществления чаяний Сатаны необходим человек, как инструмент и жертва одновременно. Сатана старается подчинить себе души людей, дабы обратить последних в своих слуг. Бог противопоставляет усилиям Сатаны Христа, через которого человек может очиститься и придти к Богу. Сатана готовится однажды противопоставить Христу Антихриста, через которого, соответственно, люди смогут придти к нему, Сатане. В будущем имеет произойти великая битва между армиями Бога и Сатаны; естественно, каждая из сторон уверена в своей грядущей победе.
      Из этого максимально сжатого изложения сути идеи противостояния Бога и Сатаны сразу становится очевидным следующее: идеи Сатаны не может быть без идеи христианского Бога и Христа в частности. Сатана актуален тогда, когда есть Бог; не будь последнего, Сатана даже не был бы создан. Соответственно, не будь Христа, не может быть и Антихриста, и у действий сатанистов не будет оснований и смысла. Это значит, что сатанизм есть явление, принадлежащее сугубо христианскому миру. Зачисление в разряд сатанинских тех культов, в которых нет понятия о Христе и Сатане, просто бессмысленно, — в той же степени, в какой бессмысленно утверждение, что любой город, который не Париж, есть Лондон. Мировоззрение, не содержащее в себе концепции Сатаны, не может быть сатанинским по определению. То же самое в отношении всего, что не принадлежит христианской культуре. Понятие «сатанизм» превратилось в ярлык, который постоянно навешивают не по адресу.
      Но вне зависимости от этого, как и от того, является ли христианство объективным мировоззрением или нет, сатанизм существует. Он представляет собой идеологическое течение внутри христианства, — течение неоднородное по своим особенностям у различных придерживающихся его групп, и оттого крайне аморфное, но в целом строящееся вокруг той предпосылки, что миром должен править не Бог, а Сатана. Оно базируется на библейских понятиях, но при этом является таким же вторичным по отношению к христианству, как и Сатана по отношению к Богу, и не имеет собственной фиксированной письменной традиции. Впрочем, вернее будет сказать «единой традиции», поскольку разного рода сатанинских писаний, созданных в разное время, существует немало. Они существуют, — но ввиду многообразия трактовок самими сатанистами сути противостояния Сатаны и Бога содержание этих писаний отнюдь не составляет единой, цельной мировоззренческой системы. Бытует множество «частных версий» сатанизма, представляющих его в диапазоне от простого эгоизма (и даже с оговоркой, что эгоизм любого конкретного лица не должен причинять вреда окружающим) до ненависти буквально ко всему живому; от поклонения Сатане ради обретения личного благополучия до серьёзных попыток скрыто бороться за политическую власть и создание общества, в котором культ Христа будет заменён культом Антихриста; от грубого понимания свободы как вседозволенности и устраивания в связи с этим, скажем, разнузданных оргий, до построения сложнейших интеллектуальных концепций; от совершения кровавых жертвоприношений до создания произведений искусства, пронизанных духом морального вольнодумства.
      Сатанизм многолик, и его влияние на жизнь общества (христианского общества; концепции поклонения силам зла в других религиях не в счёт) достаточно ощутимо. Полюс, противоположный моральной «точке отсчёта», притягивает к себе внимание уже просто потому, что он существует. А то, что с ним могут быть связаны и практические интересы, многократно усиливает роль этого антипода. Кто-то просто отвергает библейские десять заповедей, обвиняя Бога в тирании, кто-то пишет стихи «тёмной» тематики, кто-то философски доказывает приоритет Сатаны над Христом, а кто-то и создаёт тайные секты сатанинского толка, повинные в исчезновениях людей. В христианской среде влияние «подводных» сатанинских течений проявляется гораздо сильнее, чем влияние тайных культов, не имеющих отношения к христианству. Число более или менее сознательных приверженцев сатанизма велико, — благо, вследствие своей идеологической гибкости он даёт огромный простор для приспособления его к личному мироощущению человека. В наше время, когда рамки дозволенного небывало расширились, сатанизм даже получил возможность существовать легально, открыто, — конечно, не в крайних, кровожадных своих проявлениях. Но и это уже даёт ему немалые преимущества, а значит — силу. Если учесть, что христианские понятия о социальной морали в общем близки к общечеловеческим, к понятиям естественной морали, то распространение сатанизма в любой его форме не может не вызывать опасений. Конечно, как мировоззрение он, безусловно, имеет право на существование; но это утешает слабо.
      Подпольная деятельность сатанистов достаточно обширна. Она вторгается даже в политику, где у почитателей Сатаны имеются вполне конкретные цели и задачи. Их осуществлению способствует ещё и появление легальных, официально зарегистрированных религиозных организаций сатанинского толка. Людей постепенно приучают к мысли, что сатанизм — это не страшно и не плохо. Его элементы в культуре и даже в той её сфере, которая принадлежит детям, давно стали привычными и уже мало кого шокируют. А осуждение подобных вещей христианскими деятелями всё чаще воспринимается как мракобесие и проявления дикости.
      Заметно, что христианство всё больше слабеет, утрачивая единство и влияние на души самих же христиан. Сатанизм набирает размах. Им не является всё то, что им считается, — но сам по себе он представляет серьёзную проблему. Что мы увидим лет, скажем, через пятьдесят, сложно предугадать.
      Огромную роль в сатанизме играет магия. Хотя христианство любую магию, даже сельское ведовство, считает служением Дьяволу, на самом деле это, конечно, не так. Здесь имеет место навешивание ярлыков, о котором говорилось выше. К сатанизму относится специфическая, так называемая «чёрная» магия. Она основана на контакте и сотрудничестве с теми силами, которые в христианстве однозначно считаются отрицательными, противостоящими Богу. В ряды таких сил христианская демонология зачисляет самые разные существа, часто относящиеся к другим системам верований. Однако для чёрной магии основным является даже не набор существ, с которыми происходит общение, а то, что любое действие в ней вершится «под эгидой» Сатаны, при его покровительстве и при мотивации действий, в конечном счёте восходящей к нему же, как к идеологическому источнику. За века своего существования этот род магии сформировал мощную традицию, подкреплённую действительными контактами с существами из иного мира и, главное, реальным существованием Сатаны, который представляет собой не совсем то, что думают христиане и сатанисты, и на самом деле не относится целиком к христианской традиции, заново и по-своему создавшей его искажённый образ, но всё-таки существует, в отличие от христианского Бога, изначально являющегося иллюзией. Благодаря этой традиции чёрная магия в отдельных случаях бывает достаточно сильной для того, чтобы производить разрушительный, убийственный эффект. Как её элемент, практикуется и чёрная месса; правда, в наше время эта весьма наивная форма поклонения Сатане утратила былую популярность, так как просто морально устарела.
      Одним из ярчайших и известнейших элементов сатанизма считается пресловутая продажа души Дьяволу. Но эта тема будет рассмотрена в следующей части очерка.
      Теперь уделим немного внимания ведьмовству, как явлению, родственному сатанизму и во многих своих деталях пересекающемуся с ним.
      Вообще, раньше к ведьмам и ведьмакам (колдунам) относили практически всех тех, кто имел какие-нибудь навыки и возможности, связанные с незримым миром, и даже тех, кого в этом только подозревали. Всякое колдовство и ведовство считалось плодом сношений с Дьяволом, преступлением против Церкви. Обвинение в этом преступлении влекло за собой беспощадную кару; общеизвестны зверства инквизиции, притчей во языцех стало преследование ведьм в Салеме. Но всякая ли колдунья является ведьмой, — если под этим словом понимать одну из форм сатанизма? Конечно же, нет. Большинство обвинённых в ведьмовстве женщин вообще не имели к подобным вещам никакого отношения; из остальных подавляющее большинство, хотя знали или умели что-то, всё же не относились к почитательницам Дьявола. Их ведовство и знахарство базировалось на совершенно иных принципах, и часто даже имело в своей основе христианскую религиозную практику.
      Собственно ведьмовством можно назвать особый род агрессивного колдовства, использующего в своей практике вредоносные энергетические воздействия и построенного на взаимодействии с некоторыми разрушительными силами из незримого мира, принадлежащими, согласно христианской традиции, к лагерю Сатаны. Настоящие ведьмы, которых немного, добиваются своих целей в основном методами энергетической агрессии, в чём действительно имеют помощь со стороны «сатанинских сил». Помощь эта обходится им очень недёшево: они расплачиваются за неё страшными страданиями, — либо ещё при земной своей жизни, либо после (что неизбежно в любом случае). Среди сатанистов тех, кто служит Сатане из чисто идейных соображений, меньшинство; среди ведьм таких почти нет. Вообще ведьмовство по отношению к сатанизму является приблизительно тем же, чем является знахарство по отношению к магии. Я имею в виду концептуальность. Ведьмы имеют более примитивные понятия о Сатане, и цели их деятельности более приземлены, сиюминутны. Но зато если среди сатанистов мало тех, кто имеет доступ к настоящей магической практике, то не практикующих ведьм не бывает. На то они и ведьмы.
      Слухи о возможностях ведьм преувеличены; однако же умелая ведьма действительно способна и погубить посевы на чьём-нибудь поле, и извести у недруга скот, и убить человека на расстоянии, и ещё кое-что. Другое дело, что современным ведьмам уже навряд ли нужно оперировать такими методами воздействия, как уничтожение посевов или скота. В то же время способность посредством колдовства вмешиваться в чужие дела, способность вредить и убивать и сейчас в цене. Поэтому сейчас ведьмовство во многом изменилось, приспосабливаясь к современному миру. Некоторые ведьмы открыто оказывают определённые услуги магического характера, — те услуги, за которые не предусмотрена уголовная ответственность. Услуги иного рода (полагаю, нет необходимости уточнять, какого) оказываются тайно, и пользуются большим спросом. Ведьмовство даже стало модным. Ведьмами в целях приобретения авторитета, обещающего определённые материальные выгоды, объявляют себя даже те, кто таковыми не является. Можно сказать что сейчас, как и прежде, ведьмовством называют что угодно помимо собственно ведьмовства. Складывается впечатление, что ведьм теперь пруд пруди. Это при том, что число настоящих ведьм в сравнении с прошлыми временами сократилось. В мире теперь иные религиозные условия, иной уровень образованности населения. И ведьмовство теперь всё больше сливается с собственно сатанизмом, становясь всё более идологизированным.
      Говоря о ведьмовстве, совершенно невозможно обойти молчанием такой нашумевший его элемент, как шабаш. Понятие «ведьма» в общем представлении неразделимо с понятием «шабаш». Тут и народная молва, и средневековые трактаты по ведьмовству и демонизму, и художественные литературные — и не только литературные — изыски на эту тему… Словом, целый пласт в фольклорном видении мира. Но надо сказать, что и здесь имеется масса преувеличений.
      Представление о шабаше формировалось в средневековье, преимущественно с того времени, когда за искоренение ведьмовства взялась инквизиция. Навряд ли кто-нибудь из церковников, описывавших шабаш, наблюдал его лично; сведения о нём выбивали главным образом у схваченных ведьм и колдунов, которые в подавляющем большинстве случаев вообще таковыми не являлись и, разумеется, сами не имели о шабаше ни малейшего понятия. Однако страх смерти и пытка заставляли не только подтверждать любые бредни тех, кто вёл процессы, но и сочинять что только взбредало на ум. Не буду повторять общеизвестные красочные описания шабаша. Гораздо интереснее вопрос о том, что же он представлял собой на самом деле. Вероятно, прообразом его послужили тайные отправления языческих обрядов, с точки зрения победившего христианства являвшиеся безусловным поклонением Сатане. Это к ведьмовству отношения, понятно, не имеет. Но и у настоящих ведьм, бывало, происходили собрания. Никакой единой организации у них не было и быть не могло; в то же время имелось нечто вроде примитивного культа Сатаны, со своим специфическим календарём и определёнными местами поклонения, где в известные дни и собирались ведьмы. Хотя следует отметить, что это было необязательно и исполнялось далеко не всеми и далеко не всегда, — тем более, что это было и смертельно опасно для тех, за кем охотилась инквизиция. Что происходило на шабаше? Взывание к Сатане было одним из его основ. Причём во время отправления такого ритуала иногда действительно появлялись существа ужасного вида, которые, хотя и могли приниматься за Дьявола, конечно же, им не были. Это были те, кого можно назвать «демонами»; проявиться в этом мире им позволяли огромные выбросы энергии, производимые собравшимися во время бдения. Эти собравшиеся могли и в самом деле поворачиваться задом к принесённой туда церковной атрибутике, могли и плясать в голом виде, и уж конечно — произносить богохульства. Могли иметь место и человеческие жертвоприношения. Убивали, действительно, главным образом детей, похищенных специально для этих целей. Однако это не имело тех масштабов, которые приписывались данному явлению. Шабаш вообще не имел одного жёстко установленного ритуала. У разных групп ведьм были во многом разнящиеся представления о том, что необходимо для проведения шабаша. Поедания убитых детей не бывало почти никогда. Мог быть свальный грех; а вот участие в нём чертей и прочей нечисти — это выдумки, как и многие другие отвратительные детали. Конечно же, сказками чистой воды является и прибытие ведьм на шабаш верхом на мётлах или на животных; хотя в некоторых случаях (очень редких) могли использоваться действительно нестандартные способы передвижения.
      Шабаш в целом служил для поддержания традиции, обмена опытом и иногда — для совместного совершения некоторых особенно трудных в энергетическом плане колдовских манипуляций, служивших общим интересам. Ну и, безусловно, такие собрания, кроме ритуального, имели для их участников и огромное психологическое значение. Можно ещё добавить, что одного главного ритуального центра — вроде пресловутой горы Броккен — у европейских ведьм не было. В разных регионах были свои места для собраний и более-менее определённый контингент участников, обычно на этих собраниях присутствовавших.
      Сейчас шабашей почти не бывает, так как современные ведьмы при необходимости успешно используют иные средства объединения. Те шабаши, которые ещё происходят, можно разделить на три разновидности. Настоящие шабаши, — подлинные ритуалы поклонения Сатане, такие же тайные, как и в средние века, поскольку на этих собраниях всё ещё оскверняется христианская атрибутика и по временам совершаются жертвоприношения. Затем — шабаши, которые можно назвать «адаптированными». Они лишены противозаконных элементов, их участники не занимаются вызовами Дьявола, и вообще такое ведьмовство постепенно переходит в иное качество: оно всё больше превращается в философско-этическое учение, по духу близкое к моральному анархизму. Это уже нельзя назвать полноценным ведьмовским шабашем. И наконец — показушные шабаши, близкие к шарлатанству или игре, нечто вроде костюмированных шоу для избранных.
      Конечно, тема ведьмовства гораздо шире, чем здесь показано. Существует полухристианское-полуязыческое ведьмовство, — например, в Африке и Латинской Америке, — и существует ведьмовство в других религиях, в других мировоззренческих и культурных сферах, где само понятие «ведьма» имеет иную специфику и иное значение. Всё это — тема не на несколько страниц, и здесь освещено быть не может. Я намеренно ограничился кратким рассмотрением только «классического» европейского ведьмовства, которое напрямую соотносится с таким явлением христианского мира, как рассмотренный выше сатанизм.

VI. Демонизм и одержимость

     Во многих культурах бытует представление о демонах. Оно характерно для религиозного видения мира; причём интересно то, что существование демонов признают как примитивные первобытные религии, так и те, которые на данный момент считаются вершиной развития религиозного мировосприятия, — такие монотеистические системы, как, например, христианство. Хотя видно, как меняется трактовка понятия «демон» по мере развития религиозных представлений. Если с точки зрения более простых религий демон есть часть природных сил, и он вовсе не обязательно должен быть агрессивен, и с ним, хотя он и может быть опасен, нередко можно поладить, то в религиях более сложных демоны выделяются в особый класс злобных и агрессивных существ, которые хотя и являются такой же равноправной частью мира, как боги, но уже олицетворяют собой зло как таковое. Впрочем, иногда встречаются и добрые демоны. В христианстве же демоны предстают в особом качестве. Здесь они не равноправная часть мира, а плод совершения ангелами (которыми они были в прошлом) неестественного, преступного деяния: восстания против Бога. То есть изначально демонов не было. С точки зрения учения о создании мира Богом демоны, идущие против Бога, тем самым идут против добра и самой жизни. Они превращаются в безусловно разрушительную силу; а коль скоро в христианстве основную роль играет человеческий фактор, то все старания демонов направлены на то, чтобы заставить человека отвернуться от Бога и перейти в их лагерь, возглавляемый Сатаной.
      Мы видим, что демонизм по сути есть одна из сторон сатанизма. Оговорюсь, что здесь речь будет идти опять же о христианском аспекте вопроса, так как тема нехристианского демонизма столь обширна и разнообразна, что внятно рассмотреть её в нескольких строках не представляется возможным.
      Итак, христианские демоны. На энергетическом уровне Мироздания существует целый мир, созданный людьми, исповедующими христианство. В качестве очень жизненных иллюзий существуют и Бог со своими ангелами, и Сатана (в христианском его варианте) со своими демонами, и рай, и ад. Всё это оживотворено людьми. За многие века искренней веры в реальность своих представлений люди наделили их устойчивостью и силой, дающей им возможность жить своей жизнью и влиять на жизнь самих же людей. Христианские Бог и Сатана ведут между собой непримиримую борьбу. При этом со стороны божественных сил возможны чудеса (которые на самом деле есть действие определённых законов Природы, которые актуальны и для иллюзий), а со стороны демонических сил возможны искушения. Бог и демоны делают то, что, по представлениям людей, они и должны делать.
      Вышесказанное значит, что демоны порождены человеческим воображением (это относится не только к христианским демонам). Иначе говоря, они существуют на самом деле, и на самом деле занимаются устроением всевозможных козней и искушением людей. Отмечу особо, что существование христианских демонов, о которых далее и будет идти речь, актуально только для христиан. Они не могут воздействовать на приверженцев других религий (где часто имеются свои демоны), а также на тех, кто вообще не верит в существование потусторонних сил.
      Христианских демонов можно условно разделить на две основные категории.
      Первая — собственно адские демоны, те самые падшие ангелы, сильнейшие из которых известны поимённо, и масса менее значительных демонов, понимаемых как то самое пресловутое «адское воинство». Крупнейшие и сильнейшие демоны, такие, как Вельзевул (иногда отождествляемый с самим Дьяволом), Асмодей, Астарот, Бегемот, Бельфегор и ряд других, являются адской элитой, предводителями сатанинских полчищ, организованных по почти армейскому образцу. Каждый из этих «аристократов ада» олицетворяет собой какие-либо разрушительные силы, определённый человеческий порок или грех. Классификацию всего этого приводить не буду, поскольку она весьма запутана; к тому же такую информацию в наше время отыскать нетрудно, — как религиозной литературы, так и литературы, посвящённой разнообразной чертовщине издаётся сколько угодно. Гораздо важнее то, что в сношения именно с этими демонами обычно стремятся войти сатанисты и ведьмы. Крупнейшие демоны очень сильны энергетически, и действительно в некоторых случаях могут посодействовать обратившемуся к ним за помощью человеку, — разумеется, только в нехороших делах, в достижении целей негативными методами. Для них самих в этом есть прямая выгода. Во-первых, любое злое дело по сути своей является актом агрессии и ведёт к разрушению, — а разрушение есть прямая функция демонов как противников созидающего Бога. Во-вторых, вершение зла людьми вызывает у этих людей выбросы специфической энергии, «заряженной», если так можно выразиться, гневом, злобой, ненавистью. А такая энергия служит для демонов источником жизненных сил и мощи; они кормятся ею, и она же входит в состав их энергетических тел. Поэтому демоны заинтересованы в таком сотрудничестве.
      Тут мы подходим к интереснейшему вопросу, — к вопросу о продаже души Дьяволу. Кто не слышал или не читал о том, что некоторые подписывают договор с нечистым, в результате чего обретают необыкновенные способности или получают иные преимущества, за что позднее их бессмертная душа поступает в вечное распоряжение Сатаны? Понимаю, что для современного человека это может звучать дико, — но заключение подобного договора на самом деле возможно. Правда, происходит это не совсем так, как принято считать. Сделка (если можно так назвать) заключается не с самим Сатаной, а с демонами. Никакого договора, разумеется, не подписывается, тем более кровью; его роль играет ритуал вызывания демона, завершающийся словесной договорённостью. Хотя назвать общение с демоном «разговором» трудно; но это такие специфические детали, в которые я не хочу здесь вдаваться. В момент достижения договорённости — а точнее, в тот момент, когда человек выражает согласие принять помощь вызванного существа на оговорённых условиях — в незримом мире образуются прочнейшие энергетические связи, которые делают для человека расплату (или, если угодно, «уплату по счетам») неизбежной. В некоторых случаях человек обязуется в течение своей дальнейшей жизни совершать определённые поступки, угодные демонам, — например, приносить жертвы. Бывает, расплата происходит только после смерти. Энергетическая сущность человека после отделения от тела оказывается как бы в плену у демонов. В течение длительного времени (которое может измеряться тысячами лет) эта энергетическая сущность — «душа» — служит им своеобразной «дойной коровой». Они тянут из неё энергию. Душа не может потерять всю энергию и прекратить своё существование: она и в самом деле бессмертна. Природа постоянно восполняет её энергетические потери; таким образом, «пленённая» человеческая душа служит для демонов надёжным, никогда не иссякающим источником энергии. При этом душа (т.е., собственно, сам человек) испытывает страшные мучения. Если провести аналогию с физическими условиями, то это приблизительно то же самое, как если бы кого-то грызли, поедали заживо, вырывая из живого тела куски мяса, которое нарастало бы вновь, и его пожирали бы снова и снова на протяжении многих веков. Причем на такую посмертную расплату обречены и те, кто начинает расплачиваться ещё при жизни. Таков общий закон. И хотя на самом деле душа не остаётся во власти демонов вечно (ей нужно продолжать своё развитие, и потому сама Природа по истечении некоторого срока — различного для каждой души — освобождает её из плена), всё же это — слабое утешение на фоне таких мук.
      Сознают ли те, кто заключает подобные договоры, их последствия для себя? Как правило люди, у которых хватает знаний и умения для того, чтобы вызвать сильного демона и заключить с ним подобный договор, имеют понятие о последствиях, — хотя бы приблизительное. Но, видимо, кратковременные прижизненные блага в их представлении стоят таких непредставимых мук. А аннулировать такой договор нельзя. Даже если заключивший его человек одумался и перестал пользоваться выторгованными преимуществами, всё равно он расплатится за них после смерти. Если же он должен был делать что-то в качестве платы ещё при жизни, но не желает больше так поступать, то для него такой отказ почти неизбежно означает смерть, а далее — то, о чём было рассказано выше.
      Тех, кто сумел заключить такую сделку, очень мало. Их единицы. И хотя они имеют немалую силу (например, им даются знания о магии, или способность каким-то определённым образом воздействовать на людей, или даже им могут служить демоны-убийцы и т.д.), всё же деятельность их на жизни общества в целом никак не отражается. Люди страдают от них, — но на фоне сотрясающих мир катастроф и войн это скрытое воздействие на чужие судьбы остаётся незаметным. Плоды такого договора обычно используются в личных целях, и потому жертвами вышеупомянутого воздействия становятся отдельные люди, в основном об этом не подозревающие. Хотя бывает и так, что выторгованные у демонов преимущества используются, скажем, в политических целях, для обретения власти. Но такое бывает исключительно редко; да и возможности таких деятелей всё же не беспредельны.
      Другая категория демонов — искусители. С ними ситуация совершенно иная. Они не созданы христианством, но существуют на самом деле. Христианство только включило их в свою мировоззренческую систему, — так сказать, адаптировав под свои нужды.
      Когда человек поддаётся своим порочным наклонностям, совершает нечто противоестественное, он выбрасывает в пространство энергию определённого качества. Из неё формируется особое существо, остающееся рядом с этим человеком. Такие твари в оккультизме известны как «ларвы». Они и есть те самые демоны-искусители. Они питаются энергией порока; поэтому их задача — воздействовать на психику породившего их человека, подталкивая его к дальнейшим порочным действиям. Эти энергетические паразиты могут, например, вызывать в воображении своей жертвы притягательные картины греха, добиваясь совершения ею соответствующих действий и, следовательно, новых выбросов энергии. С каждым таким поступком ларв становится сильнее и, соответственно, получает больше возможностей для воздействия на того, кого сопровождает. Для каждого порока формируется особый ларв: для жадности — свой, для гнева — свой, и для лени, и для похоти, и для лживости, и так далее. Если человек подвержен сразу нескольким порокам, то его осаждает аналогичное число ларвов, питающихся от него, как пиявки.
      Здесь необходимо особо отметить вот что. Ларвы вторичны по отношению к пороку: то есть не порок проистекает от них, а они — от него. Если человек по характеру своему не подвержен, скажем, пороку воровства, и ничего подобного не совершает, то и соответствующему ларву взяться неоткуда. И верно то, что человек сильнее своих ларвов. Он сам их порождает, и он способен противостоять им. Можно быть их рабом, — но только добровольно. У каждого хватает сил на то, чтобы не подчиниться ларвам; поэтому нельзя оправдывать свои пороки их неодолимым воздействием. Не может сопротивляться ларвам только тот, кто не хочет бороться с пороками.
      Если, образно выражаясь, взяться за ум и перестать поддаваться своим порочным наклонностям, то и ларвы ничего не смогут сделать. Они начнут слабеть, не получая своей пищи; и если удастся преодолеть порок совершенно, то исчезнут, «растворятся» и ларвы. Это естественный способ борьбы с ними. Помочь справиться с ними может и умелый колдун: он просто уничтожит их. Но это, по сути, бесполезно, — ведь порок-то останется. Первый же случай подчинения ему — и ларв рождается снова.
      Если человек при жизни не сумел (сиречь не пожелал) преодолеть свои пороки, то после смерти он оказывается во власти своих ларвов. Это несколько похоже на вышеописанную зависимость от демонов, с которыми был заключён договор. И в этом случае человека тоже «грызут», питаясь его энергией; но здесь его муки несколько меньше, и длятся они не так долго. Но всё равно это могут быть сотни лет адской пытки, и сомнительные кратковременные удовольствия, которые дарит человеку порок, не стоят того.
      Теперь уделим немного внимания пресловутым инкубам и суккубам. Это — уникальные в своём роде существа. Они представляют собой ларвов похоти, вошедших в такую силу, что для них становится возможным осязаемо проявляться на физическом плане. Иначе говоря, такое существо, как правило будучи невидимым, посещает свою жертву, вступая с ней в сексуальные сношения. К мужчинам являются ларвы, имеющие подобие женской анатомии (их принято называть суккубами), а к женщинам — имеющие подобие мужской анатомии (их принято называть инкубами). Во время таких сношений эти твари «высасывают» из человека огромное количество энергии; поэтому неоднократные встречи с таким демоном могут достаточно скоро закончиться истощением человека и смертью.
      Причины перехода ларва похоти в состояние инкуба или суккуба могут быть различными. По большей части это зависит от психических и энергетических особенностей человека-донора. Ларвы других пороков не имеют естественной способности переходить в осязаемое физически состояние.
      С демонизмом соприкасается такое явление, как одержимость. Принято считать, что человек бывает одержим именно демонами в христианском их понимании. На самом деле всё гораздо сложнее. В незримом мире есть существа, способные завладеть телом человека, особыми энергетическими приёмами изолировав от тела человеческое сознание. Таким агрессором и в самом деле может быть христианский демон, а может быть и другое существо. Бывает, сознание жертвы изолируется от тела полностью, и тогда человек превращается в живую оболочку, занятую другой личностью, недалёкой и агрессивной, — именно такими обычно и бывают подобные демоны-захватчики (здесь словом «демон» я обозначаю захватчика вообще). Бывает, сознание жертвы изолируется время от времени; в этом случае одержимость проявляется эпизодически, в зависимости от обстоятельств. Человек, вроде бы, совершенно нормален, — а через минуту становится другим: происходит подмена личности. С какими целями и каким образом такие агрессоры завладевают человеком — это особая тема, которой я не буду здесь касаться.
      Если человеком завладел христианский демон, то и ведёт он себя соответственно, — избегает церквей, боится молитв, креста и так далее. В борьбе с ним эффективна отчитка, — экзорцизм. Хотя тут многое зависит от священника-экзорциста. Если этот последний не имеет в сердце подлинной веры или, скажем, ведёт недостойный образ жизни, то навряд ли у него что-нибудь получится. Впрочем, экзорциста может постигнуть неудача и по иным причинам, — например, если он имеет дело не с христианским демоном, или если для изгнания требуются какие-то особые условия. Демона может изгнать очень сильный колдун; но такой колдун бывает способен также и спровоцировать одержимость, «наслав» демона на намеченную жертву.
      Итак, мы видим, что христианские представления о демонизме и одержимости частично основаны на действительных природных явлениях, а частично — на явлениях, спровоцированных самим же христианством. Оно очень преувеличивает масштабность и частоту заключения людьми договора с демоническими силами или тех же случаев одержимости; но в целом можно констатировать, что и то, и другое имеет место в действительности.

VII. «Нечистая сила»

     Тема нечистой силы столь обширна, что в ней можно утонуть, как в океане. Само понятие очень расплывчато: к «нечистой силе» относят самые разнообразные существа, — в частности, демонов, о которых шла речь выше, и вампиров, оборотней, призраков, о которых будет рассказано в последующих частях очерка. Если брать нечистую силу различных мифологий и религий, то её столько разновидностей, что описать их все здесь всё равно невозможно. Поэтому я ограничусь рассказом о том, что ближе всего к нам, о том, среди чего нам в прямом смысле слова приходится жить.
      Вообще, «нечистая сила» — христианское понятие. Под это определение подпадают все обитатели незримого мира, не относящиеся к лагерю Бога. Собственно, все эти существа огулом зачисляются в демоны, и христианство культивирует в своих последователях соответствующее к ним отношение. Для него они — враги Бога, враги всего доброго, святого и чистого; злокозненные, нечистые существа. На самом деле термин «нечистая сила» здесь, конечно же, не подходит: мало ли какое определение даст чему-то некое учение, исходя в этом из своей интерпретации устройства мира. Я использую здесь это определение исключительно в силу традиции, — чтобы было понятно, о чём идёт речь.
      Классическая христианская нечистая сила — собственно демоны и бесы-искусители, в роли которых выступают ларвы — уже была рассмотрена. Нечистую силу иных верований во всём её разнообразии здесь рассматривать не приходится. Речь пойдёт о существах, являющихся частью Природы и отнесённых христианством к нечистой силе по тому же принципу, по какому ларвы были причислены к демонам.
      Помимо существ, составляющих категорию так называемой «живой природы», нас окружает множество столь же живых, но невидимых существ. Каждое природное явление, каждый предмет естественного или искусственного происхождения имеет в себе то, что можно назвать его душой. Это — сущности энергетического плана, в оккультизме именуемые элементалами. Собственно, они представляют собой энергетические тела явлений и предметов. Эти существа ограниченно разумны: интересы и мысли элементала не выходят за пределы практических интересов существования предмета или явления, одушевляемого этим элементалом. Во всём, что мы видим вокруг себя, — во всём без исключения — «прячутся» живые и соображающие насельники. Об их существовании учат анимистические религии; это их называют «природными духами»; это их имеет в виду синтоизм, утверждая, что во всём, в каждом камне живёт божество-ками.
      Для начала вспомним древнегреческие мифы, в которых, кроме всего прочего, рассказывается о дриадах (духах деревьев) и нимфах (духах источников). Действительно, в каждом дереве тоже обитает живой и разумный дух-элементал. Он — душа самого дерева, и от того, в каком состоянии находится дерево, зависит и благополучие элементала. Погибает дерево — умирает и его дух (можно называть его и дриадой, хотя на самом деле элементалы не имеют пола). Духи деревьев могут общаться между собой; так что особо чувствительным людям недаром кажется, что лес — живой, и что деревья шепчутся о чём-то. Духи деревьев — впрочем, как и любые другие — очень ценят доброе отношение человека, и сами относятся к нему благожелательно, как к брату (уж они-то, в отличие от людей, понимают, что все мы едины как части единого организма — Природы). Поэтому тот же особо чувствительный (или определённым образом настроенный) человек вполне может уловить нечто похожее на то, что дерево пытается говорить с ним. Дерево (его дух) с радостью поделится энергий с тем, кто придёт к нему с добром и любовью. Зато там, где валят лес, царит атмосфера бойни. Древесные духи кричат от страха и боли; они плачут по-своему, умирая. Если бы те, кто орудует пилами, могли слышать это, им показалось бы, что они участвуют в массовом расстреле мирного населения. Однако духам деревьев, при всём их желании жить, свойственно и самопожертвование. Если в лес с топором придёт человек, которому необходимо топливо для того, чтобы не замёрзнуть зимой, или если это будет лесоруб, таким образом зарабатывающий на прокорм семьи, и если он не возьмёт больше, чем ему необходимо, то духи деревьев будут согласны умереть. При всей их ограниченности этим существам свойственно умение понимать чужую нужду и чужое горе, — умение, которого так часто недостаёт людям. Для них единство — не пустой звук. Духи плодовых деревьев готовы поделиться с голодным человеком своими плодами.
      Добавлю, что подобные духи есть, конечно же, у всех растений, а не только у деревьев. Поэтому доброе отношение к любому представителю мира флоры всегда сыграет свою роль. Например, комнатные растения нередко приживаются и растут хорошо уже потому, что их любят.
      У источников, ручьёв и всякого рода водоёмов тоже есть свои духи, — прототипы нимф. У них иная жизненная специфика, нежели чем у духов растений. Они не так беззащитны, — ведь уничтожить водоём труднее, чем дерево или куст. Но и они страдают, когда, скажем, водоём загрязняется. Принято считать, что духи водоёмов — водяные, русалки, японские каппа и многие другие — агрессивны; достаточно обычной является практика их умилостивления и умиротворения через принесение им жертв. Говорят, что водяной способен утопить человека, не вовремя побеспокоившего его. Тут есть один основоопределяющий нюанс. Водяной — это уже не сам дух водоёма: это отдельное существо, созданное людской фантазией и верой. Если люди верят, что в определённом водоёме живёт некое агрессивное существо, то оно и в самом деле может там завестись. И сила его будет тем больше, чем крепче в него верят. Такое существо и вправду может быть опасно. Однако встречаются эти создания на самом деле крайне редко, — особенно теперь, когда вера в подобную «чертовщину» становится в народе всё слабее и слабее. Сам же дух водоёма безопасен. Наоборот, он благожелателен к людям и всегда готов поделиться с ними своей энергией. И если кто-то тонет, дух водоёма обычно старается спасти его, — ведь гибель человека по закону единства горестна и для него. К сожалению, физические силы этих духов невелики, и помочь тонущему им удаётся лишь иногда. Но такие случаи бывают.
      Следует особо отметить, что практически все природные духи благожелательны к человеку и готовы помочь ему, — поделившись своей силой или ещё как-нибудь. Природа любит людей, — ведь они её дети, — и у других её частиц нет причин питать к ним ненависти. Это он часто относится к ним как к врагам, которых надо покорить. И они гибнут в войне, которой не ведут, — как, например, те же духи деревьев.
      Точно таким же образом духи обитают и в камнях, и в самородках и жилах металлов, и в различных природных объектах: есть духи холмов, скал и гор, духи оврагов и пещер; есть духи морских течений, духи пустынь, духи ветра, огня и так далее. Ими одушевлено всё, что мы видим и чего касаемся, — в том числе и предметы искусственного происхождения; но о них чуть позже. Следует различать природных духов-элементалов и духов, созданных фантазией и верой человека. Как есть дух водоёма и отличный от него водяной, так может быть, к примеру, дух пещеры и отличный от него какой-нибудь кобольд или тролль, который может быть агрессивным и опасным. Может существовать дух (демон) какого-то определённого места, — горы или рощи, озера или морского залива, дороги или брошенного дома либо старинных развалин. У всего этого есть свои элементалы; но я говорю не о них. Отношение элементала к человеку установлено Природой; схемы отношений людей с теми тварями, которых они порождают сами, вырабатываются людьми же. Они наделяют каждое своё порождение определённым характером, а после вкушают плоды этого, — нередко горькие плоды. Можно уверенно утверждать, что в большинстве случаев в основе представлений о подобных существах лежат представления о настоящих природных духах, каковые представления, будучи неправильно поняты, в иных случаях способствуют порождению настоящих монстров.
      К продуктам народной фантазии относятся и лешие. Дух леса как природного комплекса — существо аморфное, с нечёткими или вообще неопределёнными границами, включающее в себя духи всех деревьев и других растений и природных объектов, составляющих лес. Леший же — вполне конкретное существо, обитающее в конкретном лесу. Интересно то, что облик, приписываемый людьми тому или иному порождению их веры, — лешему, водяному, духу старой мельницы или ещё кому, — позволяет оному показываться в этом обличье. Создаётся нечто вроде миража, — род иллюзии; но этого достаточно для того, чтобы иногда можно было увидеть легендарное существо. И обличий этих столько, сколько их вариантов создало воображение народа. Те же лешие в разных местностях могут появляться и в виде чертоподобного страшилища в красном колпаке, и в виде старика в белой неподпоясанной одежде, и в иных обличьях. Впрочем, теперь их уже едва ли представляют так где-нибудь, — кроме, разве, самых глухих провинциальных углов… Да и то навряд ли. Характер у каждого лешего будет приблизительно такой, какой ему приписывают. Один будет агрессивен, будет пугать людей и выгонять их из леса, будет жестоко морочить; другой будет любителем грубовато пошутить; третий будет сердит, но падок на лесть и подкуп; четвёртый будет относиться к людям терпимо, и даже будет сторониться их; а какой-то иногда и поможет, — например, заблудившемуся. Примечательно, что по народным поверьям лешие редко убивают людей, — гораздо реже, чем водяные, — но и прямо помогают им тоже нечасто.
      По тому же принципу, что и лешие, существуют полевики, болотники (или даже конкретно болотные черти) и прочие духи народной мифологии. Кстати, кикимора, вопреки распространённому заблуждению, есть не болотный дух, а домашний. Это нечто вроде домового, но женского пола, и как будто с более хулиганскими наклонностями.
      Теперь самое время перейти к самому домовому.
      Естественно, у каждого жилища тоже есть свой дух-элементал, которого больше всего заботит благополучие этого жилища. Поэтому если вспомнить, какой заботливостью о доме и хозяйстве народные верования наделяют домового, то окажется, что это порождённое народной фантазией существо стоит очень близко к своему прототипу-элементалу, — гораздо ближе, чем водяной, и тем более леший, у которого и прототип-то считать таковым сложно.
      Оговорюсь для ясности понимания, что такие определения, как «порождение народной фантазии», «продукт верований» и тому подобные отнюдь не означают, что всех этих созданий не существует. Напротив, — они ещё как существуют: люди сами дали им жизнь, облик, и в отдельных случаях — даже некое подобие плоти. Я говорю здесь о тех, кто реально живёт среди нас. Не станет их тогда, когда в них совершенно перестанут верить, и тем самым перестанут снабжать их энергией, необходимой для их жизни (вот, кстати, интересное их отличие от природных духов, которые, вместо того, чтобы брать энергию от людей, ещё охотно делятся с ними своей энергией). Цивилизация уже серьёзно теснит всех этих леших, водяных и им подобных, — теснит в умах, а значит, лишает жизненного пространства в окружающем мире.
      Но вернёмся к домовому. Он действительно всеми силами заботится о благополучии жилища; однако силы эти не так уж велики. На самом деле он, вопреки народным поверьям, не может делать ничего по хозяйству, по той простой причине, что он — существо нематериальное. Хотя иногда, в особо пиковых случаях, физическая сила у него проявляться может. Так, он бывает способен тычками разбудить хозяев если, например, в доме занимается пожар. Он может иногда сбросить на пол или даже швырнуть в стену или в человека какой-нибудь предмет. Может, чаще всего опять же в ночное время, явственно топать, бормотать, и даже касаться спящих людей. Бывает, такие прикосновения происходят и днём; он позволяет себе это отнюдь не с целью напугать, но, как правило, стараясь предупредить, предостеречь от чего-то. В этих же целях он может и показаться, например, грозя пальцем. Облик его, как и облик других подобных созданий, может быть самым различным, в зависимости от того, каким его себе представляют, и от возможностей конкретного домового. Показывается он редко, так как это очень сложно для него (как и для других подобных существ). Ещё реже он пытается говорить с жителями дома. Когда это всё же происходит, разговор с его стороны обычно ограничивается несколькими словами, содержащими какое-либо предостережение или совет. Всевозможные предостережения — вообще основная его функция; на более ощутимую деятельность сил у бестелесного существа не имеется. Дотронуться до человека, а тем более заговорить с ним могут только очень сильные домовые. Впрочем, изредка случается, что домовой бывает в силах сам предотвратить зарождающийся пожар (например, задув опрокинувшуюся свечу или забросив обратно выскочивший из деревенской печи уголёк) или сделать ещё что-нибудь столь же несложное.
      О домовом можно рассказывать очень долго. К сожалению, такой возможности у меня нет. Добавлю только, что всё вышеперечисленное опять же было более актуально раньше, во времена не столь просвещённые, и в основном в сельской местности. Теперь в домовых уже не верят так убеждённо, и, следовательно, их становится всё меньше. То же относится к дворовым, овинникам, баенникам и им подобным. У многоквартирных домов нет дворов (в хозяйственном их понимании), — так откуда взяться дворовому, тем более — овиннику? А баеннику нечего делать в ванной комнате. Но при всём при этом даже в городской квартире может жить свой домовой, — благо, по причине невидимости и неощутимости ему на самом деле не нужно особого места для того, чтобы там прятаться. Не особо нуждается он и в подкармливании молоком, хлебом и прочим съестным. Достаточно, если хозяева просто не исключают возможности его существования.
      В заключение коснусь темы совершенно особых существ: духов предметов искусственного происхождения.
      Когда человек создаёт какую-то вещь, то он тем самым заставляет создаться и её энергетическую структуру, — элементала. Без него не может существовать никакое физическое тело. Но такие духи отличаются от природных духов-элементалов тем, что они создаются неестественным образом, и потому не имеют своего законного места в Природе. Не все, конечно, — но большинство. Чем менее необходим предмет человеку (необходим с точки зрения Природы), тем более он противоестествен. Например, простая одежда из естественных материалов, предназначенная для того, чтобы прикрыть наготу или не замёрзнуть в холод, более естественна, чем всякие нелепые изыски моды, сделанные из синтетики, или пышные одеяния и аксессуары, сделанные из кожи и меха убитых животных (когда без этого можно было обойтись), да драгоценности, да прочее подобное. То же относится к большинству механизмов, а также ко многим домашним вещам, без которых можно прекрасно обойтись. Всё это создано как бы «вне правил игры», и потому духи этих предметов не имеют своей законной ниши в Природе, как бы выпадают из некоторых общих закономерностей и вследствие этого могут вести себя неестественно.
      Начать с того, что искусственные предметы требуют для своего изготовления затрат энергии, — в том числе психической. Это значит, что их духи не дарят людям силу, а отнимают её. В дальнейшем мы уделяем вещам много внимания, заботимся о них, переживаем; иначе говоря, мы тратим себя на них, и больше теряем, чем получаем. Это не касается только самых необходимых предметов, которые действительно помогают жить, и подлинных произведений искусства, которые хотя и отнимают у своих творцов массу энергии и сил, но зато потом служат для всех людей неисчерпаемым источником и того, и другого.
      Затем, духи предметов, стремящиеся занять в мире не принадлежащее им место, могут быть агрессивны и жестоки сами по себе. Фильмы ужасов, рассказывающие о том, как взбунтовавшиеся вещи начинают убивать людей, хотя и сильно преувеличивают, но всё же имеют в себе зерно истины. Доброе отношение приятно любой вещи (её духу); и на дурное отношение, пренебрежение, ненависть дух предмета может постараться ответить тем же. Это может иметь различные формы: начиная с того, что какой-нибудь механизм при полной своей исправности не срабатывает тогда, когда он больше всего необходим, и заканчивая тем, что отчего-то неудачно повернувшийся нож наносит рану своему владельцу, или надёжно прикреплённый к стене (лежащий на шкафу и т.д.) предмет вдруг падает кому-то на голову. Вариантов может быть множество. Думаю, многие смогут вспомнить подобные случаи из своей жизни. Что тут можно посоветовать? Прежде всего, не окружать себя ненужными вещами. И непременно относиться к вещам по-доброму, с уважением, — вне зависимости от того, необходимый это предмет или нет. Вещь можно выбросить за ненадобностью, — но не следует презирать её, ругать и оскорблять. Враждебное отношение людей к вещам и вещей к людям может по-настоящему отравить атмосферу в доме и подпортить жизнь его обитателям. Вещи можно не ценить как нечто необходимое или уникальное, но уважать их надо.
      Наконец, характер духа определённого предмета зависит от того, для каких целей этот предмет создавался. Каждая вещь стремится исполнить своё предназначение: в этом — смысл её существования и, если угодно, её счастье. К примеру, одеяло стремится дарить человеку тепло, медицинская аппаратура стремится спасать людям жизнь, а оружие и военная техника стремятся убивать. Поэтому все россказни о мечах и ритуальных ножах, жаждущих крови, имеют под собой реальную основу. Конечно, дух меча или иного холодного или огнестрельного оружия сам по себе не обладает силой, способной принудить человека к действию. Но «взывать» к человеческому сознанию эти духи пытаются; и если человек очень чувствителен и психически неуравновешен, и к тому же склонен к насилию, то кто знает, что может получиться из такого контакта… Словом, оружие — опасная игрушка. Причём оно в этом совершенно не виновато: оно просто хочет делать то, для чего родилось. В конечном счёте всё зависит от человека. Если он не хочет зла, то никто и ничто не заставит его пустить оружие в ход.
      В особую тему можно было бы выделить колдовство над вещами; но здесь эта тема неуместна.
      Мы видим, что вся эта «нечистая сила» на самом деле не имеет ни малейшего отношения к сатанинским воинствам. Христианство предубеждено, — и можно понять, что это логически следует из его системы мира. В действительности же плохо, отрицательно здесь бывает только то, что сделал таким сам человек. В природных духах зла не больше, чем яда в чистой капле дождя; а ответственность за злобные порождения своих мыслей и желаний не годится сваливать на кого-то другого, — хотя бы даже и на Сатану.

VIII. Вампиры, упыри и оборотни

     Вампир — существо легендарное, с одной стороны уже практически ставшее сказочным персонажем, с другой же вполне реальное, — во всяком случае, постоянно фигурирующее в народных поверьях в качестве такового. На вопрос «Существуют ли вампиры?» можно дать утвердительный ответ. Суть проблемы, следовательно, не в том, существуют ли они, а в том, что они из себя представляют на самом деле.
      Сейчас вампиризм в моде. Люди не только увлекаются историями о вампирах, но нередко даже изображают их из себя. Эту мрачную романтику, в общем, можно понять и оценить даже с эстетической стороны. Однако некоторые, приняв «идеи» вампиризма слишком близко к сердцу, перегибают палку, начиная пытаться воплотить эти идеи в жизнь. Так, если некоторые откровенно играют в вампиров, то другие всерьёз рассчитывают обрести бессмертие через, так сказать, следование своеобразному «пути вампира». В особо серьёзных случаях всё это заходит слишком далеко, — вплоть до реального сосания крови у живых людей, похищаемых специально для этих целей, с последующим их убийством. Существуют группы таких «вампиров», имеющие свою оккультную идеологию, примыкающую к сатанизму или даже прямо связывающую себя с ним. Эти люди, часто не вполне здоровые психически, пытаются чужими жизнями оплатить своё бессмертие. Есть и группы с более гуманным укладом: их члены стараются жить по вампирским принципам и превратиться в вампиров психологически, но крови не пьют и убийств не совершают. Кратко говоря, вампиризм предоставляет тем, кто желает почувствовать себя «не-мёртвым», множество вариантов действий, в диапазоне от откровенной игры до кровавых преступлений.
      Есть ещё люди со своеобразными отклонениями, неспособные в определённых ситуациях себя контролировать и вследствие этого могущие наброситься на кого-нибудь и укусить, стремясь пустить ему кровь. Есть и те, кто по причинам биохимического свойства нуждаются в свежей крови. Таких хорошо знают в деревнях, где они не упускают случая получить кружку крови когда кто-то из сельчан забивает свинью или корову. Такие любители в общем безопасны, — хотя и могут напугать неподготовленного зрителя когда, например, отрубив голову курице, имеющей попасть в суп, вдруг начинают пить кровь из перерубленной шеи.
      Всё это — не настоящие вампиры. Но и настоящие, как было сказано выше, существуют в действительности. Что же они такое?
      На самом деле настоящий вампиризм есть род одержимости. Однако одержимость эта очень отличается от одержимости, описанной в одной из предыдущих частей очерка. В случае вампиризма враждебная сущность из незримого мира не просто изолирует сознание человека от тела, но вообще выбрасывает душу своей жертвы из её плоти. Человеческая личность умирает, а тело превращается в пустой «футляр», которым завладевает агрессор. Иначе говоря, вампир — это уже не сам человек, а совершенно постороннее существо в его облике. Такие существа, обитающие в незримом мире (мире энергии), по определённым причинам испытывают настоятельную потребность жить физической жизнью. Они ищут человека, соответствующего определённым «параметрам», — то есть такого, которого можно «выбить» из тела, чтобы потом занять его место. И не только в теле. В распоряжении такого агрессора оказывается и память жертвы, так что вампир может достаточно убедительно имитировать её личность.
      Конечно, вампир не в состоянии в совершенстве повторять поведение живого человека, так как он, по сути, является ни чем иным, как трупом, в котором обитает более ограниченное существо. Поэтому поведение такого «человека» обычно становится странным, нередко агрессивным, — ведь он едва ли может испытывать по отношению к кому-либо добрые чувства. Существо-захватчик может умело изображать их, — но фальшь будет проглядывать всё равно. Словом, практически неизбежно будут заметны перемены в поведении, отношении к окружающим и т.д. И, безусловно, — некоторые перемены во внешности. А в дальнейшем наоборот, — отсутствие появления перемен с годами.
      Цель вампира (я буду называть так существо-захватчика) — прожить в физическом облике как можно дольше. Для этого необходимо успешно поддерживать жизнедеятельность тела. Как уже было сказано, фактически оно представляет собой труп. Для того чтобы предотвратить его разложение, вампиру необходима энергия, — гораздо больше, чем требуется её живому человеку. Вампир может питаться обычной пищей (пищеварительный тракт и обменная система организма работают); но этого ему недостаточно. И вот тут встаёт вопрос о крови. Она одна из наиболее энергетически насыщенных жидкостей организма; её потребление — даже редкое — помогает вампиру решить проблему поддержания жизни тела. Процесс переработки крови, поглощённой вампиром, очень отличается от процесса переработки обычной пищи, и даёт ему гораздо больше энергии и сил. На самом деле ему не нужно каждую ночь отправляться «на охоту»; но и случая «подкормиться» он не упустит. При этом он будет стараться действовать максимально осторожно, чтобы не выдать себя. И если будет возможно без риска забрать всю кровь, оставив жертву мёртвой, то он, скорее всего, сделает это. Не из злобы и желания убить, а из стремления выжить. И кто именно это будет, для него обычно не имеет значения. Если он и пощадит кого-то, то того, от кого может рассчитывать получить в дальнейшем какое-либо содействие, — вольное или невольное.
      Что касается продолжительности жизни вампиров, то на самом деле они не вечны. Тело, которым завладел вампир, просто не приспособлено для вечного существования. Благодаря интенсивному притоку энергии и некоторым изменениям в процессе обмена веществ тело вампира может прожить в несколько раз дольше, чем живёт обычный человек. При этом оно почти не изменяется внешне: как бы перестаёт стареть. Но со временем износ организма достигает критической стадии, и тело вампира начинает претерпевать катастрофические изменения. Например, оно может начать разлагаться заживо (что чаще всего и происходит, — хотя слово «заживо» тут не очень к месту). Тогда существо-захватчик волей-неволей покидает его, отправляясь на поиски новой жертвы.
      Укус вампира, вопреки распространённому убеждению, не приводит к превращению укушенного в нового вампира. Вампиры, конечно же, не могут превращаться в летучих мышей, и не выходят по ночам из могил, тем более — в виде тумана или дымоподобной субстанции. Бывает (в редких случаях), что существо-захватчик завладевает телом в момент смерти человека. Это не может произойти с каждым: нужны особые обстоятельства. И вот тогда-то, после похорон, вампир действительно пытается выбраться из могилы. Если ему это не удаётся, то он оставляет тело; если удаётся, он выбирается и уходит, потому что возвращаться в могилу ему просто незачем. Он живёт среди людей, или же может скрываться, бродяжничать, выискивая жертву подобно зверю или разбойнику. Но в любом случае в гробу он не спит. Он вообще не нуждается в сне, — хотя и способен при необходимости в целях экономии энергии замедлять внутренние процессы организма и впадать в некое подобие спячки. Он не боится солнечного света, и может поддерживать видимость нормальной жизни нормального человека. Он отражается в зеркалах, имеет тень (как и всякое непрозрачное физическое тело), обычно не боится церквей и христианской атрибутики, — святой воды, креста и т.д. Но и отличий от нормального человека, как уже можно было понять, в его поведении достаточно (для вдумчивого наблюдателя). В их числе ещё можно назвать то, что вампир очень боится смерти и увечий, — в целом не меньше, чем средний человек, а зачастую и больше. Тело для него — величайшая драгоценность. Добыть тело и поддерживать его жизнеспособность очень трудно, — а увечье или ранение может нарушить хрупкое равновесие между жизнью и смертью. Терять же вожделенную жизнь, возможность получить которую это существо искало, быть может, много сотен лет, ему панически не хочется. Затем, вампир избегает половых сношений. Он не нуждается в них; к тому же, они привели бы к огромному расходу энергии. Вообще вампир ведёт обычно не очень активную жизнь, — энергия и силы достаются ему слишком дорогой ценой. Можно добавить, что он и в самом деле избегает некоторых растений; каких именно и почему — разговор не для этого очерка. Есть и некоторые другие моменты, позволяющие отличить вампира от человека.
      Для того, чтобы убить вампира, вовсе не надо никаких особенных ухищрений. Это сделать не сложнее, чем убить человека. Наносится повреждение телу, и этим нарушается тот баланс между жизнью и смертью, о котором было упомянуто выше. С одной стороны, вампир, имеющий в своем распоряжении изобилие крови, в состоянии выжить при достаточно серьёзных ранениях; с другой стороны, такое изобилие бывает в его распоряжении редко, и потому даже не очень тяжёлое ранение может привести к тому, что в теле его начнутся процессы разложения. Однако убить можно только тело вампира; само же существо будет просто выброшено из этого тела и, в общем, не пострадает. Оно будет способно тотчас же отправиться в новый поиск. Как справиться уже с ним — тоже вопрос отдельный.
      Другим столь же легендарным (хотя и менее популярным) существом является упырь, или вурдалак. Иногда эти названия ошибочно применяют по отношению к вампирам. Это действительно грубая ошибка, так как вампир и упырь по легенде — совершенно разные существа с различной, так сказать, специализацией: первый пьёт кровь живых, второй поедает трупы.
      Впрочем, упырь сам по себе, в отличие от вампира, существо не очень конкретное. Это скорее собирательный образ. Упырей во плоти, как особой разновидности чудовищ, разрывающих могилы и пожирающих мертвецов, не существует. Откуда же пошли представления об упырях? Источников может быть несколько.
      Самый простой вариант — люди с определёнными психическими отклонениями, которые, впадая в особое состояние, действительно разрывают могилы и занимаются трупоедением. В редких случаях такое поведение может быть вызвано одной из форм одержимости.
      Есть и другой вариант, связанный с некоторыми особенностями энергетики свежего трупа. Когда человек умирает, та его энергетическая сущность, которую принято именовать «душой», отделяется от тела и отправляется, так сказать, своей дорогой. Но в теле остаётся другая энергетическая сущность, — его элементал. И когда мёртвое тело начинает разлагаться (то есть практически немедленно после момента смерти), энергия элементала начинает постепенно рассеиваться в окружающем пространстве. Гниющий труп, таким образом, представляет из себя слабый, но стабильный и достаточно долговременный источник энергии. Причём энергия эта имеет особые свойства, — по той причине, что тело принадлежало разумному (осознающему) существу. И в незримом мире есть охотники до этой энергии. Имеется род существ, питающихся ею. Конечно же, постоянные места их «охоты» — кладбища. Обнаружив свежую могилу, эти твари усаживаются вокруг неё, как вокруг обеденного стола, и начинают «впитывать» истекающую из неё энергию. Можно сказать, что они пожирают мертвеца в энергетическом смысле. Происходит это преимущественно по ночам. И вот что интересно: при определённых условиях такое «пиршество» может оказаться видимым даже для простого глаза (а есть и люди, обладающие способностью наблюдать незримый мир). Могила, окружённая тварями жуткого вида, словно бы едящими что-то, — такая картина должна производить на неподготовленного человека, мягко говоря, тяжёлое впечатление. Это может происходить не только на кладбищах, но и в местах одиночных захоронений, а также и там, где просто лежит непогребённое тело. Возможно, именно это явление и послужило основой для легенд об упырях.
      В качестве дополнительных вариантов могут рассматриваться, например, существа, создаваемые сильными колдунами в незримом мире и переводимые затем в зримую и осязаемую форму существования. Создать такое существо безумно сложно, — но возможно. Использоваться оно может и как охранник или сторож, и как убийца. Подобная тварь в состоянии растерзать человека; здесь тоже может быть отголосок представлений об упырях или гулях.
      Если рассматривать и более мелкие, частные варианты того, что могло послужить составляющими элементами для легенд об упырях, то говорить можно долго. Однако здесь нет необходимости углубляться в подобные тонкости.
      Ещё одно существо, ставшее притчей во языцех, — оборотень. В фольклорных традициях разных народов имеются представления об оборотнях, и не везде к ним имеет место одинаковое отношение. Если европейский вервольф считается существом безусловно кровожадным и смертоносным, и внушает особый ужас как человек в обличии зверя, то в китайских, например, преданиях лисы-оборотни (т.е. не люди, превращающиеся в лис, а наоборот) нередко оказываются мудры и доброжелательны к людям. Хотя и там оборотней никогда особо не жаловали, и старались по возможности истреблять их как нечто противоестественное и уже потому вредоносное.
      Оборотни существуют. Но они вовсе не то, что принято понимать под этим словом. В действительности никаких изменений с телом человека не происходит: это потребовало бы колоссальных энергетических затрат, — даже трудно представимых. Если подходить к вопросу систематически, то можно выделить три основных разновидности оборотничества.
      Первая — оборотничество, являющееся последствием некоторых событий, происходивших с человеком в предыдущей жизни или в период между прошлой жизнью и нынешней. В этом случае оно представляет собой нечто вроде врождённой болезни (это только аналогия; на самом деле оборотничество, конечно же, не болезнь), которая может никогда не проявиться. В том случае, когда оно всё же проявляется, человек по временам перестаёт осознавать себя человеком. У него проявляются звериные повадки и реакции, он начинает вести себя как животное, и действительно может быть опасен. Но обличья зверя он, как и было сказано, не принимает. Это имеет характер приступов, частота и интенсивность которых варьируется в зависимости от подверженного им человека.
      Вторая разновидность — род одержимости, когда сознание человека изолирует и телом его завладевает (как правило, тоже как бы приступами, время от времени) существо, имеющее звериные повадки. Почему это происходит и что это за существа, я здесь рассказывать не буду. Интересно другое: в случае такого оборотничества человек иногда действительно может принимать облик зверя. Но тело не изменяется; создаётся видимость, как бы мираж, оболочка, под которой — обычное человеческое тело. Такое изменение облика, как и сами приступы, человеку не подконтрольно. Он обычно даже не помнит, что с ним происходило (то же самое относится и к первой разновидности оборотничества). Во время приступов такой одержимости тело может обретать буквально нечеловеческую силу и способности, свойственные животному: ловко передвигаться на четвереньках, лазать по деревьям, умерщвлять жертву определённым образом и т.п.; голосовые связки могут издавать характерные для животного звуки. Всё это оборачивается катастрофической потерей энергии и сил, и после приступа обычно сказывается слабостью и мучительной болью во всём теле.
      Третья разновидность — оборотничество, к которому по желанию могут прибегать некоторые сильные колдуны. Такой колдун способен искусственно создать себе облик зверя, — всё ту же иллюзию, при которой тело не изменяется. Он может также заставить своё тело обрести вышеописанные звериные способности; после «сеанса» он в состоянии достаточно быстро восстановить энергетические потери. И, в отличие от предыдущих случаев, он чаще всего полностью контролирует процесс «превращения» и свои действия, и помнит всё, что делал в облике зверя.
      Конечно, для убийства оборотня тоже не требуется никакого специального оснащения, вроде серебряных пуль и тому подобного. Убить оборотня — значит убить человека, и этим всё сказано.
      Помимо трёх описанных разновидностей существуют и некоторые другие варианты. Например, можно создать (как о том говорилось в рассказе об упырях) существо, которое будет иметь способность принимать то облик человека, то облик зверя, не будучи при этом ни тем, ни другим. Но подобное едва ли можно отнести к оборотничеству.
      Закрывая тему, отмечу следующее. Как видно из вышесказанного, во всех трёх случаях — в случае вампира, упыря и оборотня — могут иметь место определённые формы одержимости. Но это не означает, что подобное происходит часто. На самом деле и то, и другое, и третье — чрезвычайно редкие явления, требующие особого стечения обстоятельств, особых условий, а главное — определённых человеческих типов (последнее справедливо в большинстве случаев). Так что большинство россказней о вампирах, упырях и оборотнях — всё же не более чем сплетни.

IX. Призраки, присутствие умерших и спиритизм

     Привидений не боятся чаще всего те, кто в них не верит. Кто верит, те, как правило, боятся. Почему же? Видимо, потому, что не ждут от них ничего хорошего. Принято считать, что призраки (привидения) заводятся там, где произошло что-то дурное, зловещее. А вот мнения об их вредоносности разделились. Одни полагают, что призрак опасен, что он может убить; другие убеждены, что он опасен не более, чем клуб тумана. Но и эти последние всё равно в подавляющем большинстве случаев боятся призраков. Почему? Просто потому, что всё потустороннее пугает. И сама идея встречи с умершим человеком в силу противоестественности этого наводит ужас.
      Что же такое призрак? Прежде всего скажу, что он не является тем же самым, что и умерший человек. Сам человек (его осознающая сущность, душа) после смерти идёт своей дорогой. Призрак — это, так сказать, остаточное явление; своеобразный «энергетический след» умершей личности.
      Любое сильное переживание вызывает в энергетике человека всплеск, сопровождающийся выбросом энергии в пространство. При положительных эмоциях эта энергия оказывается положительной, при отрицательных, соответственно, отрицательной. При определённом стечении обстоятельств и условий она может аккумулироваться и переходить в устойчивое состояние. Создаётся самостоятельное существо, которое как бы «запрограммировано» на определённое поведение. Это, фактически, и есть сам призрак.
      Призрак всегда, за исключением только редчайших случаев, создаётся в момент смерти человека. Сильнейшие переживания в этот момент, плюс некоторые особенности самого человека, плюс определённое стечение благоприятных условий, — всё это вместе взятое и создаёт призрака. И как правило, переживания эти бывают отрицательными. Часто это бывает ненависть, — например, по отношению к своему убийце или виновнику смерти. А может быть, к тому, кто виноват в чём-то другом. Но для того, чтобы создался призрак, переживание должно быть не просто сильным, а исключительно сильным. Это может быть и ненависть, копившаяся годами, а выход нашедшая в момент смерти. Кроме ненависти эффект порождения призрака дают и другие эмоции, — например, сильная привязанность к какому-либо месту или предмету. Если такая привязанность граничит с патологией, то умирающий может оставить после себя призрак, и тот будет бродить по дому, который усопший так любил, или будет являться к новому владельцу какой-нибудь вещи и требовать её назад. Но привязанность не всегда означает любовь. Нередко роль такой привязанности и, как следствие, роль привязки призрака к определённому месту или действию может играть чувство долга. Если человек умирает с мучительным сознанием того, что он не сможет сделать то, что должен сделать, то не исключено появление призрака, который будет появляться в известном месте и совершать иллюзию известного действия.
      Трудно охватить весь спектр возможных эмоций. Призрак может создаться по самым удивительным причинам. Несомненно одно: он никоим образом не является «неприкаянной душой», обречённой на блуждания за свои грехи. Это — христианское суеверие, неправильно трактующее причины появления призраков, да ещё и отождествляющее привидение с самим человеком. На самом деле, как уже говорилось, призрак являет собою нечто вроде энергетического следа, оставленного умершим, который может находиться от своего призрака очень и очень далеко.
      Насколько опасны призраки? Они бестелесны; поэтому воздействие их есть воздействие на 99,999% психологическое. Но здесь имеет смысл заметить, что привидение не всегда бывает видимым, — хотя именно зримый феномен и принято так называть. Всё зависит от интенсивности энергии, из которой создался призрак. Во многих случаях он оказывается не столь мощным, чтобы проявляться зримо. Тогда чувствительные люди могут ощущать его присутствие, могут иметь место странные звуковые эффекты, — но увидеть такой призрак почти невозможно. Если призрак видим, то опасен тот ужас, который он может нагнать на слабонервного человека: такой с перепугу может и умереть, или же сойти с ума. И совсем редко призрак бывает настолько силён, чтобы нанести кому-либо физический вред. Подобное случается тогда, когда призрак выполняет функцию мстителя. Тот, кто умирает со стремлением отомстить, может оставить после себя призрак, который будет преследовать объект мести, изводя его психологически, а если будет достаточно силён, то может и убить. Это уже близко к проклятию. Бывают и призраки-стражи, пребывающие там, куда умерший очень не хотел никого допустить. Эти тоже иногда способны атаковать физически.
      Вообще призраки бывают очень разными по своему поведению и по своим возможностям. Но они не имеют способности соображать; даже уровень «интеллекта» существа, искусственно созданного колдуном для выполнения какой-то одной задачи, намного выше. Призрак — просто сгусток энергии, механически перемещающийся по заданному обстоятельствами маршруту или бездумно совершающий какое-либо действие. Даже говоря что-то (бывает и такое), привидение делает это механически, следуя своей «программе».
      Срок их «жизни» может быть очень велик, — сотни и даже тысячи лет. А если люди верят в конкретное привидение, то они могут создать его иллюзию, которая будет «играть роль» этого привидения и тогда, когда оно уже исчезнет, исчерпав свой энергетический ресурс. Призраки-мстители обычно исчезают в тот момент, когда осуществляется месть или когда умирает её объект.
      Повторю, что призрак и умерший человек — не одно и то же. Однако и сам умерший бывает способен видеть физический мир и даже присутствовать в нём, — обычно незримо, но иногда и зримо.
      Посмертие — настолько обширная и разнообразная тема, что о нём едва ли можно рассказать хотя бы в общих чертах даже на ста страницах. Поэтому я затрону — и то очень поверхностно — только один его аспект: присутствие умерших среди живых.
      Может, кому-то будет жутко это сознавать, но незримое присутствие умерших среди нас — обычное дело. Это для живых они умершие; на самом же деле смерть физического тела не есть смерть личности, и потому «умершие» продолжают жить, мыслить и действовать, — но в энергетическом состоянии.
      У каждого человека свой, уникальный жизненный путь; это относится и к жизни в незримом мире (мире энергии). Там мы тоже думаем и чувствуем, и воспоминания о жизни в физическом мире остаются с нами (исключения бывают нередки; но они обусловлены особыми причинами, мешающими человеку в мире энергии осознавать себя). Нам по-прежнему дорого то, что было дорого при земной жизни: для одного это близкие люди, для другого — какое-то дело, для третьего — и то, и другое, или ещё что-нибудь. И если умерший не оказывается на долгое время пленником какой-нибудь иллюзии и не попадает в другую печальную ситуацию, мешающую осознавать себя и происходящее вокруг, то ему, как правило, хочется увидеть кого-то или что-то в физическом мире. Многие через некоторое время после своего перехода обретают такую способность. Они могут видеть происходящее, наблюдать за событиями и людьми; нередко могут даже присутствовать там, где хотят, — для них реально, например, незримо пройти по улицам родного города, побывать в прежнем своём жилище или в каком-то памятном месте, навестить (незримо, естественно) своих родных и друзей, и даже побывать на собственной могиле (если таковая имеется). Конечно, умершие не занимаются исключительно этим: на самом деле в мире энергии у них свой путь и другие дела (ведь со временем их ожидает, ни много ни мало, возвращение в физический мир в новом теле). Но всё же это достаточно обычное дело.
      Естественно, если человек видит то, что он оставил в физическом мире, то ему нередко хочется вмешаться в ход событий, что-то сделать, кому-то в чём-то помочь или, наоборот, помешать. С этим гораздо сложнее. Есть законы, которые в подавляющем большинстве случаев не позволяют подобное вмешательство в дела другого мира. Я сказал «в подавляющем большинстве случаев», — значит, иногда это всё-таки бывает возможно. Если позволяется вмешаться, то обычно это бывает в том случае, когда нужно оказать кому-то помощь. Энергетическое существо может воздействовать на энергетику физических предметов: скажем, перемещая энергетическое тело камня мы сдвигаем и сам камень. Другой способ воздействия, уже на людей, — через их психику. Иногда можно из того мира что-нибудь сказать человеку в этом мире так, что он это услышит, или же заставить его ощутить нечто, — например, страх. В отдельных случаях умерший человек даже может показаться, став видимым; когда подобное происходит, это обычно трактуют как появление призрака, — хотя на самом деле это явление совершенно иного характера. Но повторю, что все эти варианты вмешательства допускаются крайне редко. Для этого нужно особое стечение обстоятельств.
      На вопрос «Каким образом умершие могут вмешиваться в дела живых?» стандартным ответом бывает «Через медиумов, посредством спиритических сеансов». Люди привыкли к тому, что не так уж трудно заставить блюдце бегать по столу, что для человека, обладающего определёнными способностями, не так уж сложно обучиться «автоматическому письму» и другим спиритическим приёмам. Спиритизм вообще уже стал обычным, почти будничным явлением, которое уже едва ли способно кого-то удивить или всерьёз напугать. Но именно поэтому он превратился в своего рода ловушку для легковерных. Приятно (и очень интересно) сознавать, что общение с незримым миром легко доступно: был бы под рукой медиум. А тех, кто объявляет себя таковыми, уже расплодилось, как гнуса на болоте. Огромное их большинство — мошенники и те, кто искренне заблуждается относительно собственных медиумических способностей. Но ловушка заключается даже не в преимущественной возможности нарваться на такого. Она в другом.
      Как уже было сказано, вмешательство умерших в дела физического мира и людей допускается редко. Общение через медиума — тоже вмешательство. Но если верить рассказам о спиритах, то получается, что оно удаётся постоянно. Иначе говоря, выходит, что «запрос» первого попавшегося медиума с лёгкостью отменяет все природные законы и позволяет умершим когда угодно встревать в дела живых. Это глупости. В действительности влияние умерших на здешние события через медиумов — даже настоящих — вершится так же редко, как и влияние другими средствами. Но ведь общение с незримым миром — даже если отбросить частые мошеннические фальсификации такого общения — происходит на самом деле, и настоящие медиумы обычно добиваются его без особого труда. Так если не умершие люди, то кто тогда «выходит на связь», кто участвует в беседах с той стороны? Вот здесь-то и содержится подвох.
      На контакт через медиума почти всегда идут не те, кого ожидают. Человек, с которым хотят говорить, в это время может быть «скован» какой-нибудь иллюзией; он может находиться очень далеко, — даже за пределами галактики; он может быть занят делами более важными, чем болтовня с тем, кто и сам не имеет чёткого и верного представления о том, что делает. Да мало ли что может быть. Бывает даже, что вызываемый человек уже успел после своей смерти воплотиться и умереть ещё раз (это если он жил очень давно). Но даже если он близко, и ничем особенным не занят, и сам хотел бы пообщаться, — это ещё не значит, что сеансу общения позволено будет состояться.
      Ввиду всего этого со спиритами обычно общаются те, кто выдаёт себя за искомого человека. Кто они? На этот вопрос нет однозначного ответа. В незримом мире обитает масса самых разных существ, — осознающих и не осознающих, естественного происхождения и искусственного, благожелательных и агрессивных; всяких и всяческих. И среди них всегда находится немало желающих выдать себя за кого-нибудь другого. Такие самозванцы, цели которых могут быть различными и, во всяком случае, практически не поддающимися анализу, редко сообщают что-нибудь достоверное. Самозванец часто имеет возможность «считывать» мысли участников сеанса, и потому бывает способен сообщить нечто такое, что расценивается как доказательство идентичности явившегося вызываемому. Например, один из присутствующих вызвал своего умершего друга и в качестве проверки просит явившегося пересказать конфиденциальный разговор, бывший у них когда-то. Сам спрашивающий помнит этот разговор, помнит, где он происходил, когда, при каких обстоятельствах; значит, всё это, вероятнее всего, сможет повторить и явившийся. И при этом он всё же будет не тем, кого вызывали.
      Такие самозванцы, конечно, легко лгут, дают недостоверную информацию, вообще всячески морочат голову собравшимся. Для чего? Сложно сказать. Но факт то, что чем более отвлечённые вопросы задаются и чем труднее проверить достоверность ответов, тем легче обмануть тех, кто их задаёт. Противоречивость получаемой разными спиритическими группами информации ярко иллюстрирует это. Да и в ответах на частные вопросы ложь присутствует практически постоянно, и в некоторых случаях бывает без труда раскрыта.
      Подытоживая вышесказанное, сделаю следующий вывод: спиритизм — занятие хотя и притягательное, и имеющее под собою реальную почву, но неблагодарное. Это верный способ позволить себя одурачить. Особо посочувствую тем, кто на своих сеансах пытается вызывать различных известных людей. Учитывая количество спиритов в мире и их привычку вызывать знаменитостей прошлого в наивной надежде узнать чужие секреты или секреты Вселенной, придётся предположить, что у этих усопших знаменитостей нет других забот, кроме как мотаться по миру, раздваиваясь и растраиваясь во время совпадающих по времени сеансов, и удовлетворять чужое любопытство, — вот так, ни с того, ни с сего, пускаясь в откровенности неизвестно с кем. Что сказать о людях, которые всерьёз пытаются вызвать Шекспира, Сократа или Иисуса, как будто те только этого и дожидаются? Бедняги…

X. Прорицатели и гадатели

     Возможно ли узнать будущее? Несомненно, это один из самых интригующих вопросов, занимающих человеческие умы. Причём волнует это людей самых разных и, соответственно, решается данный вопрос на различных уровнях, — от академического до подросткового. И если солидные научные круги могут с определённостью констатировать пока только то, что способа заглянуть в будущее ещё не найдено, то простой обыватель может указать такой способ: он посоветует обратиться к какому-нибудь прорицателю или гадателю.
      Нередко по отношению к людям, имеющим способность предсказывать будущее, наравне с термином «прорицатель» применяется термин «пророк». Это неправильно. Пророк — это тот, кто имеет контакт с божеством, от имени или со слов которого он и произносит свои речи (кстати, вовсе не обязательно являющиеся предсказаниями). Прорицатель же как раз предсказаниями и занимается. Когда-то, несомненно, в объединении этих двух понятий был смысл. От имени богов в огромном количестве случаев произносились именно предсказания (для примера вспомним Дельфийский оракул). Недаром под словом «пророчество» большинство людей до сих пор разумеет предсказание. Но сейчас, когда для того, чтобы заглянуть в грядущее, никто — кроме, может быть, шаманов и жрецов-колдунов в некоторых языческих культах — уже не обращается к божествам, и пророчества обычно имеют уже не тот характер, какой имели они раньше, понятия «прорицатель» и «пророк» лучше разделять.
      Следует ли разделять понятия «прорицатель» и «гадатель»? В общем, это может быть одним и тем же. Но есть нюансы. Гадатель — это тот же прорицатель, но вместо (или помимо) использования врождённых способностей использующий для предсказания будущего некоторые подсобные средства. Однако гадатель может и не быть прорицателем, — тогда, когда он через гадание проникает в неизвестные ему события и факты прошлого или настоящего.
      Разобравшись с терминологией, перейду к основному вопросу темы: действительно ли возможно предсказать будущее, и если да, то насколько следует доверять предсказаниям?
      Вопрос «Возможно ли предсказать будущее?» содержит в себе другой вопрос: «Предопределено ли будущее?». Совершенно логичным будет предположение, что нельзя точно предсказать того, что не должно неизбежно случиться. Это совершенно справедливо. Как «нащупать» в будущем то, чего там, может быть, ещё и нет? Это всё равно что чёрная кошка в тёмной комнате из знаменитого изречения. Так если предсказания возможны, то, значит, будущее предопределено? Или если оно не предопределено, то тогда все предсказания являются плодами заблуждения или сознательных фальсификаций? Продолжая рассуждать в таком же ключе, мы заметим, что сбывшиеся предсказания (а таких за обозримую историю человечества накопилось немало) заставляют предположить, что будущее и в самом деле предопределено; все же несбывшиеся предсказания легко объяснить ошибками или деятельностью мошенников. Но тогда получается, что человек — марионетка в руках судьбы; свобода воли и свобода выбора сводятся к нулю; интеллектуальный и моральный прогресс человеческой личности превращается в фикцию, ничего не решающий бред заблуждающегося ума. Горестная, неприглядная и, по-моему, просто недостойная человека картина. К счастью, она неактуальна. Но и считать сбывшиеся предсказания ерундой тоже нельзя: факты — вещь упрямая. Так как же дело обстоит в действительности?
      В Природе всё по большому счёту предопределено. В ней всё взаимосвязано, функционирует слаженно и непротиворечиво, как в идеально отлаженном механизме: у всего есть своё место, и реакция любой частицы Природы на действие любой другой её частицы предопределена естественными законами. Но появление активно-разумных существ всё меняет. Они наделены свободой воли, следовательно — способностью поступать не только правильно, но и неправильно (критерием, определяющим, что правильно, а что неправильно, здесь является эволюционная необходимость в масштабах Вселенной). Разумные существа — необходимая и неизбежная ступень эволюции; и чтобы они могли эволюционировать дальше, их развитие должно быть не только биологическим, но и моральным. А для этого им необходима свобода воли, — возможность выбирать между добром и злом. И разумные (осознающие) действительно свободны в своих действиях, — настолько, насколько это позволяют физические возможности. И уже не факт, что всё во Вселенной будет идти так, как надо. Многие вершат зло, — по незнанию ли или по убеждению, но выбор их таков. Это значит, что вся предопределённость природных схем рушится. Разумные нередко бывают непредсказуемыми даже для себя самих; их понимание естественности находится в постоянном развитии, — поэтому их поступки часто идут вразрез с природной гармонией. Вследствие этого предопределённость превращается в систему взаимообусловленных вероятностей.
      Казалось бы, какое влияние может оказать разумное существо на естественную схему природных взаимосвязей в масштабах всей Вселенной? Но это существо (для примера возьмём человека) есть частица Природы, и каждый его шаг оказывает определённое воздействие на другие её частицы, через них — ещё на другие, и дальше, и дальше. Это цепная реакция в системе, где всё теснейшим образом взаимосвязано. Каждый поступок каждого человека вызывает в Природе эффект, подобный кругам, расходящимся от упавшего в воду камня. А если представить это явление в масштабах всего человечества? А если в масштабах всех разумных рас, которых во Вселенной немало? Влияние оказывается огромным.
      Природа имеет логическую структуру, существующую по принципу причинно-следственных связей. И связи эти зафиксированы на энергетическом её уровне в виде своеобразных схем, — как бы «проектов» того, что должно произойти, в которых всё предусмотрено наперёд. В оккультных и околонаучных кругах эти схемы известны как «астральные клише», «хроники Акаши», «информационное поле» и ещё под целым рядом других названий. Я для краткости буду употреблять просто слово «клише», — в контексте темы будет понятно, о чём идёт речь. Итак, клише. В них зафиксировано и всё то, что происходило в прошлом; но эти данные неизменны, — а нас интересует возможность предсказывать будущее. Пока во Вселенной не было разумных существ, клише будущего были стабильны, и их схемы реализовывались с точностью 1:1. С появлением тех, кто наделён свободной волей, стопроцентное предопределение стало невозможным, и клише будущего стали превращаться в набор вероятностей. Чем больше становится разумных, тем на большее количество вероятных вариантов развития событий «разветвляются» клише. Эти варианты постоянно меняются, — ведь то, что могло бы произойти сегодня, завтра уже не произойдёт; да и просто кто-то изменил своё мнение по какому-то вопросу, — и уже меняется его вероятное поведение на будущее, а вместе с ним меняются и вероятные следствия его поступков, контактов с другими людьми, реакций этих людей, их поступков, связанных с этим, и так далее, и так далее. Как расходящиеся круги на воде. Во всём и всегда. В связи с каждым действием и каждой мыслью.
      Можно вообразить (по крайней мере, попытаться вообразить), какую мешанину из ежесекундно меняющихся, перекрывающих друг друга и сталкивающихся возможностей представляют собой клише вероятного будущего. И способность предсказывать есть ни что иное, как способность выхватывать из этого бурлящего котла информацию о том, что предрешено (хотя бы более-менее). Что же предрешено? Законы Природы. Но их можно научиться понимать, — а дальше действует логика. Ведь что бы ни сделал человек или другой разумный, следствия в любом случае будут определяться природными законами. Вопрос в том, что он сделает. Как будет конкретный человек влиять на других людей? Как определённая социальная прослойка будет влиять на жизнь общества в целом? Как сложится дальнейшая история человечества? Как оно будет воздействовать на природу своей планеты? Подобные вопросы можно задавать часами. Ответы на них зависят от свободной воли людей. Потому что предопределение чего бы то ни было в жизни людей зависит от их воли.
      Кратко говоря, предсказать что-то можно тогда, когда это что-то логически вытекает, с одной стороны, из намерений и определённых реакций людей, и с другой стороны — из законов Природы, накладывающихся на эти намерения и реакции. Но не нужно думать, что если логично — то просто. Просто, если знаешь человека и законы Природы; да и то могут быть сюрпризы. А если не знаешь? Скажем, что сделает незнакомый человек в определённой ситуации, и чем в итоге (и для кого?) обернутся его непредвидимые действия? Предугадать это едва ли возможно. Но причинно-следственная цепочка вероятного будущего уже выстроилась, и человек, наделённый способностью предвидеть, может прочитать эту «запись». Вероятность ошибки здесь прямо пропорциональна предопределённости. Как правило, способность к предвидению срабатывает у таких людей — провидцев, прорицателей — тогда, когда предопределённость близка к стопроцентной.
      С учётом массы воздействующих факторов внутри человека (т.е. факторов психологических) и внешних, поведение и реакции даже одной конкретной личности нечасто бывает предопределено с большой вероятностью. Что же говорить о группах людей и о человечестве в целом, когда количество вариантов возможного развития событий достигает немыслимых цифр? И всё же кое-что предсказать, как правило, можно. Если конкретный человек имеет устоявшиеся психологические реакции, привычки, способность принимать волевые решения и умение воплощать задуманное, тогда развитие ситуации с его участием всё-таки может быть предопределено в немалой степени. Подобные же закономерности действуют в отношении социальных групп, народов и даже целых разумных рас. Поэтому какой-то один вариант развития событий всегда более вероятен, чем прочие, и есть шанс предсказать правильно.
      «Читать» клише возможно. Но прочитаться может и то, что не предопределено с высокой вероятностью неизбежности. Провидцы — настоящие провидцы! — ошибаются редко. Они не сыплют предсказаниями каждую минуту, направо и налево. Время от времени, обычно спонтанно, на них накатывает своеобразное озарение, и они «улавливают» то, что практически неизбежно предопределено. Образно выражаясь, хороший прорицатель прорицает редко, но метко. А вообще прочитать клише рядовой вероятности — то есть такой, которая актуальна на данный момент — не так уж сложно: достаточно не быть недоумком и иметь определённые навыки в гадании. Однако и гадатели бывают разные. Один не умеет прочитать и стабильное прошлое, а другой способен предсказать будущее не хуже одарённого провидца. Вообще, определение прошлого — отдельная тема и особое искусство, со своими нюансами, проблемами и методами преодоления этих проблем. Но нас, опять же, сейчас занимает вопрос о будущем.
      Мошенников и тех, кто просто не умеет гадать, касаться не будем: с ними и так всё ясно. Будем делить гадателей на «посредственных» и «хороших». Так вот посредственный гадатель вполне может предсказать всё правильно, — но только на определённый момент. То, что он предсказал, вероятно сегодня; назавтра что-то где-то изменилось — и вероятно уже другое. Такие гадатели «берут» то, что лежит прямо под рукой, не умея проникать в вероятности более глубокого и более общего уровня. Скажем, гадая на будущее одного человека, они и считывают только то, что касается непосредственно его, — как будто только от него всё и зависит. Другие люди и различные опосредованные обстоятельства — это уже более глубокие и сложные слои клише, и до них посредственный гадатель добраться просто не может. Поэтому гадания таких «специалистов» (а их большинство) в большинстве случаев не сбываются. Есть у них и другие проблемы. К примеру, многие из них всерьёз уверены, что гадание всегда показывает то, что абсолютно неизбежно предопределено. Они и сами не понимают, почему ошибаются. О системе вероятностей представления не имеют, а берутся гадать… Затем, многие не умеют интерпретировать результаты гадания. Эти результаты обычно представляют собой набор символических понятий, расположившихся в определённой комбинации. Вычислить наиболее возможный вариант их взаимодействия как реальных обстоятельств и факторов — задача не из лёгких. Она не для среднего ума; и без представления (хотя бы приблизительного) о системе вероятностей тут не обойтись. Поэтому бывает даже так, что гадание дало верный результат, а неумелое толкование сводит его на нет. Словом, посредственный гадатель даже при каких-то навыках едва ли может серьёзно помочь своему клиенту.
      Хороший гадатель подходит к делу иначе. Прежде всего, он понимает сам и объясняет клиенту, что полученный результат есть только наиболее вероятный вариант развития событий, и нет стопроцентной гарантии, что со временем ничего не изменится. Затем, сами эти вероятности всё же достаточно серьёзны, так как уровень его работы иной: он учитывает всё то, что упускает из виду посредственный гадатель, и берёт не первое попавшееся, а именно то, что наиболее обосновано и вероятно. Поэтому гадания таких гадателей по большей части сбываются. Затем, он умеет правильно интерпретировать результаты гадания (хотя, конечно, от промахов здесь не застрахован никто). Наконец, он понимает и умеет объяснить клиенту, что тот может в огромной степени влиять на то, сбудется гадание или нет. Ведь это — вероятность, а не приговор. Гадают не для того, чтобы потом с покорностью фаталиста ожидать предсказанных неприятностей, а для того, чтобы попытаться изменить сложившиеся неблагоприятные схемы будущего. Ситуация, когда ничего изменить нельзя, на самом деле бывает очень редко.
      Из вышесказанного ясно, что хороший гадатель — это умелый гадатель. Однако же бывает и иначе. Человек, едва умеющий обращаться с гадательными принадлежностями и не имеющий представления о системе вероятностей, может гадать почти безошибочно. Это происходит в том случае, когда гадатель имеет задатки провидца. Он интуитивно добирается до нужных клише и интуитивно же толкует результаты гадания, зачастую и сам не понимая, как это получается. Похожим образом гадают колдуны и жрецы; но их успех зависит уже не только от них, а ещё и от помощи божеств или духов, к которым они обращаются за помощью.
      Конечно, гадание — обширная тема. Одних только его методик и видов гадательных принадлежностей существуют десятки. Если же говорить ещё и о различных тонкостях, нюансах и специальных приёмах, связанных с силами, действующими в незримом мире, то получится серьёзное руководство по гадательному искусству. Углубляться в такие специфические вещи у меня нет здесь ни возможности, ни желания.
      Такого желания нет потому, что для человека нормально знать будущее только в той степени, в какой он сам его планирует, предполагает и предчувствует. Манипуляции с вероятным будущим — тем более, не только своим, но и чужим, поскольку всё взаимосвязано — выходят за рамки естественности и этики. Нужно строить свою жизнь и жизнь мира, а не пытаться «играть на опережение», запуская руки в будущее. Тут и со своим настоящим многие разобраться не могут, а не то что с грядущим. И такие попытки проникновения в будущее, конечно, не обещают ничего хорошего; чем больше их будет предприниматься, тем больше будет среди людей хаоса и бед. Что же до проникновения через гадание в чужое прошлое, то это, вне всякого сомнения, просто аморально. Исключением могли бы являться попытки таким путём разрешить некоторые исторические загадки; но здесь едва ли можно будет быть уверенным в правильности полученного результата. Да и с точки зрения естественности такие методы всё же не годятся.
      Гадание очень популярно, и распространено практически повсеместно. В некоторых религиозных культурах оно является обыденным элементом и оказывает огромное влияние на жизнь людей. Оно даже начинает превращаться в разновидность бизнеса (по большей части, конечно, мошеннического); некоторые же, даже не помышляя о каком-то коммерческом контексте, просто зарабатывают себе этим на хлеб. А если кроме гадания посредством специальной атрибутики учитывать ещё и так называемые «народные гадания», с наступлением цивилизации понемногу выходящие из моды, но всё ещё популярные как элемент фольклора, то картина окажется гораздо более пёстрой и яркой. Что будет меняться с течением времени? Как будет складываться отношение людей к гаданию в дальнейшем? Будущее покажет.

XI. Незримые схватки

     В последней части своего очерка хочу коснуться одного интересного и опасного явления, получающего, как кажется, всё большее распространение. Я говорю об энергетических практиках, направленных на боевое использование.
      Выше рассказывалось о некоторых энергетических методах причинения вреда, — таких, как проклятие, порча и т.п. Однако есть и другие способы, никак не связанные с колдовством и близкими к нему методами. Энергией можно манипулировать почти так же, как и материей; во многих случаях это даже легче. Энергия невидима и не всегда ощутима, — поэтому сложность заключается в умении относиться к невидимому и неощутимому как к вполне реальному и конкретному. Тех, кто умеет видеть и ощущать энергию, называют экстрасенсами, примешивая к этому определению всё, что угодно. Но работать с энергией в принципе можно и вслепую, используя в качестве инструментов воображение и силу воли. И здесь первостепенную важность имеет глубокое понимание и осознание того, с чем работаешь. Такое понимание и осознание даже может послужить своеобразным толчком, — и тогда откроются способности воспринимать энергию визуально или через ощущение, или даже то и другое. В принципе, при наличии минимальных способностей, которыми обладает большинство людей, и некоторого запаса терпения, вполне можно научиться воспринимать энергию и работать с ней. Как этому научиться — вопрос особый, и здесь я его рассматривать не буду. Тема разговора — немагическая энергетическая агрессия.
      Среднему обывателю любые способы работы с энергией кажутся колдовством. Это ошибочное мнение. Энергия — такая же обычная часть мира и человека, как и материя, и с ней можно работать по похожим принципам. Для этого вовсе не обязательно прибегать к помощи обитателей «того света» и прочим устрашающим приёмам. В данном случае человек — сам себе инструмент. Есть сила воли, и есть предмет её приложения, — энергия: значит, с энергией можно работать. Ей можно придавать различные специфические свойства, из неё можно создавать самые разные структуры (в том числе и существа, действующие с достаточной долей разумности), ею можно целить и убивать.
      Сейчас в ходу самые разнообразные практики, направленные на то, чтобы научить людей ощущать энергию и работать с ней. Издаются руководства; функционируют группы, в которых проводятся занятия по «работе с энергиями». Многие из предлагаемых методик никакого результата дать не могут, поскольку построены неправильно и в основе своей имеют недостоверную информацию о свойствах энергии и приёмах работы с ней. Но некоторые методики чрезвычайно эффективны. И хотя с магией как таковой они никак не связаны, их роднит с ней, кроме того, что здесь тоже имеют место манипуляции с субстанциями незримого мира, ещё и следующее: то и другое является оружием. Причём в работе с энергией по правильным методикам не возникает проблем, характерных для магии, — несостоятельности концепций и слабой действенности ритуалов. Если найдена хорошая методика и практикующий её сам на что-то годится, то действия его, будучи не столь масштабными, как действия умелого мага, будут зато намного проще и эффективнее. И те, кто серьёзно практикует работу с энергией, со временем начинают понимать не только практические удобства такой работы, но и то, что эти навыки можно использовать с особой выгодой, если не быть слишком щепетильным в моральном смысле. И многие начинают применять их так же, как ведьмы применяют колдовство, — то есть агрессивно.
      Принято считать (и думаю, что справедливо), что людей, готовых на агрессию ради достижения своих целей, гораздо больше, чем кажется; просто у одних нет методов и возможностей, других останавливает угроза наказания. И очевидно, что энергетическая агрессия представляет и для первых, и для вторых практически идеальный вариант. Вопрос в том, чтобы найти эффективную методику (что не так уж сложно); всё необходимое для её применения человек имеет в себе, а уличить в причинении вреда таким способом с точки зрения закона и его средствами невозможно. Широкие возможности и безнаказанность. Многие из тех, кто начинает практиковать работу с энергиями имея совершенно мирные намерения, в дальнейшем не могут устоять перед таким соблазном. Тем более что принципы энергетических манипуляций позволяют легко менять специфику действий; так, например, кто научился лечить через работу с энергией, тому будет уже не так сложно самостоятельно научиться причинять вред. А многие ищут подходящие методики уже с определившимся намерением использовать их в качестве оружия.
      Мастер этого дела способен на расстоянии нанести энергетический удар такой силы, что намеченная жертва погибнет практически мгновенно. Этот удар может физически разрушить мозг или какой-либо другой внутренний орган, а может и не причинить видимого вреда, будучи при этом столь же смертоносным. Силу удара можно варьировать, заставляя жертву умирать медленно, как бы в несколько приёмов. Можно вообще разрушать её организм исподволь, месяц за месяцем, — так, что это будет выглядеть как развитие неизвестной болезни; а можно и в самом деле спровоцировать серьёзную болезнь, — например, рак. Можно сделать очень многое, добиваясь самых разных эффектов. Я не буду перечислять здесь весь широкий арсенал энергетической агрессии; главное, что всё это реально.
      К счастью, подобных высот в таком искусстве достигают немногие. Кому-то этого не позволяют ограниченные способности, кому-то — недостаток терпения, кого-то останавливают собственные скромные запросы, а кто-то нарывается на неприятности. Манипуляции с энергией очень опасны; при самом незначительном промахе, малейшей неосторожности, поспешности или самодеятельном эксперименте можно серьёзно пострадать, покалечить или даже убить самого себя. Такие случаи среди практикующих нередки. И большинство изучающих подобные вещи не идут дальше среднего (или даже можно сказать — очень среднего) уровня мастерства. Научившись наносить простые энергетические удары они, как правило, успокаиваются, не гонясь за сложными техниками филигранно-тонких воздействий. Но и то, что они умеют, это уже немало, учитывая незащищённость потенциальных жертв, которым сложно даже заметить нападение до того, как оно достигло своей цели. А есть и самородки, — люди, обладающие ярко выраженными врождёнными способностями к управлению энергией. У них всё может получаться спонтанно, без изучения каких-либо практик. Стоит такому, например, рассердиться, — и он уже концентрирует энергию и наносит удар, сам о том не подозревая. И жертва тоже не понимает, отчего ей вдруг стало плохо, почему вскорости случился сердечный приступ или другая беда. Если такой талант осознаёт свои возможности и начинает целенаправленно развивать их, в его распоряжении со временем может оказаться страшная сила.
      Как уже было сказано, различные энергетические практики сейчас получают всё большее распространение. И уже появляется спрос на услуги не только «инструкторов»-учителей таких систем, — систем, как правило, изначально не направленных на агрессию, — но и специалистов боевого их аспекта. Некоторые уже начинают понимать выгоды использования «энергетических киллеров», — выгоды столь очевидные, что они даже не нуждаются в комментариях. Так что подобные навыки из средства, используемого в сугубо личных целях, понемногу превращаются в товар. И обе эти стороны их использования собирают свой урожай результатов — чужих несчастий и смертей. Кто знает, сколькие из тех, кто умирает внезапно и необъяснимо, или неожиданно тяжело заболевает, или медленно угасает без видимых причин, являются жертвами такой агрессии?..
      Конечно же, наравне со средствами энергетического нападения существуют и средства энергетической защиты. Можно ставить своеобразные щиты, гасить удары или даже направлять их обратно в агрессора; арсенал защитных приёмов тоже достаточно обширен. Но у нападающего почти всегда есть сильный козырь: внезапность. А курсов для населения по отражению таких атак никто, к сожалению, не организует. Однако бывает и так, что жертва успевает разобраться в ситуации — например, ей помогает в этом кто-нибудь сведущий — и обратиться за помощью к такому же специалисту. Если тот ограничивается отражением нападения, то ситуация может тихо сойти на нет. Если же защитник старается проучить или серьёзно наказать агрессора, или если тот оказывается очень настойчивым, то между ними может начаться своего рода битва, исход которой решают умение, способности, сила воли и хладнокровие. А когда сталкиваются личные интересы двух таких бойцов, или даже двух групп, — что бывает, впрочем, чрезвычайно редко, поскольку эти люди обычно не держатся группами, — то начинается настоящая война не на жизнь, а на смерть. Наносятся и отражаются удары, задействуются огромные объёмы энергии; иногда это даже наносит вред людям, каким-либо образом угодившим «под огонь». И такие сражения становятся всё более частым явлением, потому что число «спецов» растёт, и им становится всё труднее уживаться, не мешая друг другу. Возможно, недалёк день, когда и в этой области начнутся серьёзные разделы и переделы сфер влияния. Если уже не начались.
      Ошибкой будет думать, что подобные вещи остаются вне интересов официальных структур. Это может прозвучать странно, но некоторые государства ведут секретные исследования в этой области, имеют свои разработанные методики и своих специалистов-практиков. Всё это уже даже находит применение — пока в основном пробное — в противостоянии спецслужб отдельных держав. Словом, формируется особый пласт деятельности, — как на уровне частных лиц и частных интересов, так и на уровне интересов государственных.
      Нельзя сказать, что энергетическая агрессия — новое явление. Она в той или иной форме существовала едва ли не всегда, — в основном сливаясь с магией. Но то, что мы наблюдаем сейчас, есть нечто небывалое по разнообразию и технической чистоте методов, а также по ширящемуся размаху. Пока ещё всё это не оказывает сколь-нибудь значительного влияния на жизнь общества; между тем тенденции к расширению такого влияния налицо. К чему идёт дело? Хороший вопрос…

Заключение

     На дворе «научная эра», — но незримый мир никуда не делся. Он продолжает оставаться частью нашей жизни. Казалось бы, он не играет в ней большой роли; на самом же деле его проявления мы увидим практически везде. В первобытном обществе он проявляется одним образом, в аграрном обществе — другим, в техногенном — третьим. Но человек остаётся человеком всегда; он оказывается тем единым онтологическим и историческим «контекстом», в рамках которого и в отношении которого проявления незримого мира имеют свои закономерности. Мир энергии есть как бы изнанка мира материи, — и изнанка такая, без которой материя просто не могла бы существовать. И человек тоже не мог бы жить без той частицы незримого мира, которую он носит в себе. Она — необходимая составляющая и человеческого организма, и человеческой личности. И люди чувствуют это, ощущают как частицу себя.
      В настоящем очерке я кратко коснулся только некоторых явлений, связанных с незримым миром, — и притом в основном далеко не самых значимых для людей. «За кадром» остались проблемы взаимоотношений человечества и Природы как его материнской среды, вопросы внутренней эволюции человека, посмертия и перевоплощения, духовных связей с другими разумными расами Вселенной, и ещё целый ряд важнейших и интереснейших тем. Я рассказал о том, что постоянно присутствует в нашем миропредставлении и нашей жизни на уровне, позволяющем не углубляться в обширные онтологические изыскания и сложные философские построения. Иначе говоря, я взял что попроще; то, с чем мы сталкиваемся постоянно если не на практике, то в теории, через серьёзную информацию, фольклор и сознательный художественный вымысел. Мне хотелось показать, что всё это имеет под собой реальную основу.
      Умение ориентироваться в переплетении зримой и незримой сторон реальности есть ни что иное, как умение жить в реальном мире, — таком, каков он есть. Конечно, мы в любом случае живём в нём; от этого никуда не могут деться даже те, кто не верит в незримый мир и его проявления в мире зримом. Это приблизительно то же самое, как если бы рыбы не верили в существование воды, в которой они живут и из которой в основном состоят. Такая аналогия — не преувеличение. Как рыба не может существовать без воды, так и зримый мир не может существовать без мира незримого. И огромные преимущества имеет тот, кто это понимает и живёт, так сказать, не вслепую. Знать о мире энергии и связанных с ним феноменах мира материи и очень интересно, и необходимо в практическом смысле. Это и познание, необходимое для развития каждого человека и человечества в целом, и сама жизнь.
      Со временем научная мысль совершит круг и вернётся к тому, от чего она ушла, — к признанию существования незримого мира и изучению его в единой системе с миром зримым. Нет сомнения в том, что когда-нибудь всё это будут преподавать в школах, — например, науку об обитателях мира энергии наравне с биологией, науку о тамошней физике наравне с нынешней физикой, и так далее. Так будет. А пока будем продолжать по мере сил помогать друг другу познавать оба мира, — зримый и незримый, — содержащие в себе человека, и человека, содержащего в себе их.

РАССУЖДЕНИЯ ПО ПОВОДУ

« Генрих. Ты что, с ума сошёл?

  Бургомистр. Конечно. Хорош сын. Совершенно забыл, как тяжко болен его бедняга отец. (Кричит.) О люди, люди, возлюбите друг друга! (Спокойно.) Видишь, какой бред.

  Генрих. Ничего, ничего, папа. Это пройдёт.

  Бургомистр. Я сам знаю, что пройдёт, а все-таки неприятно»

Е. Шварц. «Дракон»

     В рецензии на фильм Серджио Леоне «Хороший, плохой и злой», подписанной « AlexV», мне встретилась следующая сентенция: «Ведь жизни людей не стоят того, чтобы терять их за какие-то вещи, идеи или деньги, жизнь стоит выше всего этого». И задуматься заставила не столько вся рецензия в целом или даже сам фильм, сколько одна эта фраза.
     С ней можно согласиться ровно на две трети (даже принимая во внимание странную формулировку «жизни людей не стоят того», — так как всё-таки понятно, что именно хотел сказать её автор). Действительно, жизнь слишком драгоценна для того, чтобы терять её в погоне за вещами или деньгами. Но по меньшей мере странно ставить идеи на одну доску с этими двумя величинами. Они несопоставимы в принципе. Это во-первых. А во-вторых, идеи всегда были и, видимо, всегда будут тем, за что никак не зазорно отдать жизнь.
     Надеюсь, автор процитированной выше рецензии не будет на меня в обиде, если я использую его высказывание как отправной пункт для своих рассуждений. Против него самого я ничего не имею; однако же его точка зрения на вопрос, дороже ли идеи, чем жизнь, представляется мне неверной. И самое главное то, что так думает не он один. Схожей точки зрения придерживаются многие, и я сталкивался с ней уже не раз. И теперь, воспользовавшись, так сказать, оказией, позволю себе поспорить с этим популярным мнением.
     Оно в самом деле популярно. Однако же нельзя сказать, что популярно среди тех, кто ценит жизнь, — поскольку в той или иной степени её ценят всё, за редкими исключениями. Но тогда, возможно, среди тех, кто ценит жизнь чрезмерно высоко? Слово «чрезмерно» в данном контексте не должно вызывать удивления. Так тоже бывает. У всего есть своя мера, своя норма. И у того, что все мы понимаем под словами «ценить жизнь», она есть тоже. Это несложно понять и принять, если предварительно принять тот простой факт, что жизнь не является самоцелью или «ценностью в себе», но даётся ради чего-то большего. Сложно предположить, что Природа создала людей и наделила их умом и душой для того, чтобы они просто жили. Даже животные и растения в своём существовании имеют цели несколько большие, нежели чем просто коптить небо: цель их существования — эволюция. Люди же своим интеллектом и духовным миром неизмеримо богаче их, — стало быть, и цели у человека как вида (а стало быть — и у каждого отдельного человека) в эволюционном плане выше и сложнее. И цели эти, как цели существа разумного, требуют осознания. В противном случае человеческая жизнь едва ли отличалась бы от жизни растения. А осознание цели — это уже идея. Идея же, в свою очередь, имеет свойство перерастать в идеологию.
     Итак, смысл жизни для каждого человека отражён в форме определённой идеи. Это практически неизбежно, потому что даже самый недалёкий представитель нашего вида всё же хоть как-то, да формулирует для себя ответ на вопрос, какова цель его жизни, и вырабатывает хотя бы какие-то методы достижения этой цели. Следовательно, он руководствуется в жизни определённой идеей. Идеей, ориентированной на личное пользование. Это даже можно назвать «карманной идеологией». Однако же можно смело ручаться в том, что автор рецензии под «идеями» подразумевал нечто совсем другое. Он явно имел в виду не «карманные» идеи, какие есть у каждого, а идеи более широкие, достигшие уровня развёрнутых идеологий, способных объединить вокруг себя большее или меньшее количество людей, или же нечто личное, но более принципиальное, — как, например, определённые этические системы, исповедуемые отдельными индивидуумами. Роль такой этической системы может выполнять какой угодно принцип: от «Посвятить всю свою жизнь бескомпромиссному служению науке» до озвученного в вышеупомянутом фильме наёмным убийцей правила «Когда мне платят, я всегда выполняю работу».
     Так вот вопрос: дороже ли идеи чем жизнь?
     Что должно служить здесь отправной точкой для рассуждений? Если предметом их является жизнь, то такой точкой должен служить, очевидно, её смысл. И здесь необходимо сразу же разделить понимание смысла жизни на две категории. Первая — жизнь ради себя; вторая — жизнь ради других.
     Как видим, всё упирается в хрестоматийные два полюса человеческой мотивации — эгоизм и альтруизм. И в данном случае это более чем закономерно. Жизнь — великая драгоценность, и потому степень готовности отдать её за других может служить достаточно надёжной шкалой эгоизма/альтруизма в случае каждого конкретного человека.
     Итак, жизнь ради себя. Такая моральная установка не формируется вдруг, сама по себе. У эгоистического настроя (как и у альтруистического) всегда есть свои основания, свои истоки. Чем они бывают обусловлены — отдельный вопрос. Это может быть воспитание, или результат только самостоятельного умственного труда над выработкой жизненной позиции, или, напротив, результат единовременного психологического потрясения, или ещё что-нибудь, или всё вместе. Но каковы могут быть эти основания? Их можно разделить на психологические и рассудочные; и каждый из вариантов внутри этих двух пересекающихся категорий будет ещё иметь свои нюансы, — как бы разновидности.
     В качестве примера психологического основания возьмём простейшее из того, что «под рукой»: страх смерти. Смерть в человеческом сознании — антагонист жизни; а инстинкт выживания в людях чрезвычайно силён. Отсюда — страх смерти, как худшего, что может с тобой произойти. А отсюда, в свою очередь, эгоистическое стремление сохранить в первую очередь собственную жизнь. Каковы же его возможные нюансы? Например, животный страх, — слепое проявление инстинкта, не требующее для себя никакого обоснования. Или то же самое, но уже с подведённой под него через размышления и подчинённой ему моральной базой, гласящей, что собственная жизнь в любом случае ценнее чужих жизней. Или оно же, но уже с другой базой, гласящей, что чужие жизни ценнее, но неспособной соперничать со слепым страхом; такие люди, находясь в безопасности, являются убеждёнными альтруистами, — но в минуту опасности не могут совладать со страхом смерти, вследствие чего поступают как эгоисты, и сами же потом от этого мучаются. Кроме этих трёх вариантов возможны и другие, — но углубляться в их разбор не имеет смысла.
     Хотя страх смерти как проявление инстинкта самосохранения в той или иной степени свойствен каждому нормальному человеку, он далеко не всегда является основной причиной эгоистического подхода к вопросу выживания. У некоторых превалирует рассудочная оценка ситуации и, соответственно, рассудочные основания для эгоизма. Такой человек не очень-то боится смерти, но прекрасно сознаёт ценность жизни, и хладнокровно оценивает свою жизнь выше чужих. Он понимает, что жизнь даётся ради чего-то, а не в принципе; и он живёт ради этого «чего-то». Но что же это? Это нечто, что необходимо только ему самому: именно оно определяет для него смысл жизни. Удобства, комфорт, наслаждения, — и то, что даёт возможность их себе обеспечить: власть, могущество, деньги. В этом для многих и заключается смысл жизни как таковой и смысл каждого её часа в отдельности. И в конечном счёте такие мотивации упираются в потребность в наслаждении. Наслаждении сытной пищей, наслаждении сексуальном, наслаждении властью над другими людьми, наслаждении богатством, которое может доставить все эти и другие наслаждения. Эгоизм как принцип «Всё для себя» держится на стремлении к наслаждениям, — хотя это и не всегда очевидно. Даже в случае со страхом смерти этот принцип действует: ведь есть наслаждение безопасностью и осознанием того, что ты выжил.
     Наслаждения бывают и весьма скромными. Кому-то, например, достаточно спокойно жить, не подвергаясь опасностям, иметь что поесть и где преклонить голову. И эти немудрёные радости могут быть основанием для самого беспринципного эгоизма. Одним словом, каждый находит наслаждение в чём-то своём: это может быть покой, хобби, работа, плотские утехи или преступные предприятия; вообще что угодно. Суть в том, что эгоист бережёт свою жизнь ради того, чтобы этими удовольствиями пользоваться. Без них, как говорится, жизнь ему не мила. Это подход в большей мере рассудочный, — хотя такой эгоист и стремится к определённым эмоциональным переживаниям, в которых заключается наслаждение. И жизнью такие люди нередко готовы рискнуть именно гонясь за своими наслаждениями либо же за тем, что может их обеспечить, — как деньги или власть.
     Тут имеет смысл вспомнить приведённую в начале разговора цитату, гласящую, что жизнь ценнее денег и вещей. Да; но ведь на самом деле никто и не рискует жизнью ради собственно денег или вещей. То и другое помогает достичь удовольствия, наслаждения; и те, кто живёт ради него, готовы ради него рисковать. В этом для них — самый смысл риска. Но автор рецензии, похоже, смысла здесь не видит. Иначе говоря, эгоистические материальные радости — это не то, за что, по его мнению, можно отдать жизнь.
     Теперь обратимся к тому, что он поставил в один ряд с вещами и деньгами, — к идеям.
     Погоня за деньгами с последующим достижением через них комфорта и удовольствий — это тоже своего рода идея, «карманная идеология». И за неё, как уже говорилось, многие готовы рисковать жизнью. Однако речь не об этом. Я имею в виду идеи иного рода. Не «карманную», рассчитанную на личное пользование идею или идеологию, а нечто более масштабное: такая идея подразумевает уход от эгоизма, так как она ориентирована на некое сообщество людей, на его благо. То есть такие идеи по сути своей альтруистичны.
     Они могут быть самыми разными. Основой такой идеи может быть счастье всех людей, или доминирование одной расы над другой, или национальная независимость, или научный прогресс, или ещё что-нибудь. Идея может быть политической, религиозной, другой, смешанной. Одни идеи (идеологии) могут быть морально оправданы, другие — в большей или меньшей степени аморальны, третьи — сомнительны. Но у всех их есть одна общая черта: они имеют в виду благо не одного отдельно взятого индивидуума, а широких человеческих масс. Это значит, что основа их — альтруизм, пусть даже направленный на какое-то избранное сообщество. А это, в свою очередь, значит, что тот, кто отдаёт свою жизнь за идею, фактически отдаёт её за счастье других людей, — безотносительно к тому, в чём это счастье заключается и насколько оно реально. И здесь уже можно поставить следующий вопрос: стоит ли счастье многих того, чтобы отдать за него свою жизнь?
     Я предлагаю рассматривать проблему именно в таком ключе, поскольку любая широкая идея в конечном счёте сводится к процветанию определённого социума. Каков он — всё человечество, какая-то социальная прослойка, отдельная раса, народ или государство — в данном контексте значения не имеет. И я считаю, что пойти на смерть за идею не только оправданно, но и почётно. Более того: это нормально. Нормально для человека, понимающего, что жизнь нам даётся не ради её самой и не ради набивания брюха и поиска других, более или менее сомнительных удовольствий. Ведь за идею как таковую на самом деле никто не умирает: умирают за людей, за их счастье, принцип которого она выражает. Трудно найти более достойную причину для того, чтобы пойти на смерть.
     Но автор рецензии отвергает и это. Почему? Первое, что приходит на ум в качестве объяснения, это разочарованность во всякого рода идеях и идеологиях, что сейчас свойственно многим (и стало даже модным). Действительно, мало какая идея или идеология из выработанных в последние века себя не скомпрометировала. Но это — проблема конкретных идей, а не обрисованного выше альтруистического принципа жертвования собой. Если дело в этом, то становится очевидно, что автор рецензии эмоционально подменяет общее частным, тем самым совершая ошибку. Это приблизительно то же самое, как возненавидеть, скажем, чай за то, что энное количество людей им ошпарилось. Делать посредством такого необдуманного подхода к проблеме выводы об относительной ценности человеческой жизни — по меньшей мере несерьёзно.
     Но, может быть, дело не в этом? Тогда в чём же? Получается, что и эгоизм, и альтруизм не являются достойными основаниями для того, чтобы рисковать жизнью. В таком случае надо попытаться найти ещё какое-то варианты. Например, тот же страх смерти, который может и не восприниматься как форма эгоизма, — а просто очень хочется жить, и уже не до обоснований своей позиции. Другой вариант — некий принцип, личная идея. Это может быть, например, определённое понимание долга, — как принцип того наёмного убийцы, который всегда выполнял оплаченную работу. Или это может быть некий моральный принцип, — скажем, не воровать, не лгать, не предавать и т.д., даже если речь идёт о спасении жизни. Такие личные идеи бывают самыми разными; некоторые оказываются настолько странными, что их даже сложно понять. Эгоизм и альтруизм сочетаются здесь самым причудливым образом. Считает ли автор рецензии, что вот такой личный принцип заслуживает того, чтобы из-за него идти на смерть? Мне почему-то кажется, что не считает. Возможно, я ошибаюсь. Может быть, он убеждён, что принцип принципу рознь. Может быть. Я же отмечу, что очень и очень многие держатся того мнения, что никакие принципы не стоят того, чтобы из-за них терять жизнь. Иначе говоря, можно солгать, предать, совершить любую подлость или преступление, — только бы жить. Но люди ли это, — те, кто поступает не по-человечески, втаптывает себя в грязь в жадном желании жить (спросить бы: «А для чего? Что вы такое в этом мире?»)? Хотелось бы надеяться, что AlexV не из их числа.
     Есть и ещё вариант; я назвал бы его «умеренным альтруизмом» или же «умеренным эгоизмом». Это когда альтруистические порывы человека распространяются на узкий или относительно узкий круг людей, которые ему дороги: как правило, на родственников, друзей, особо уважаемых коллег (впрочем, последнее уже реже). Рассматриваемый вариант вообще является, на мой взгляд, самым распространённым, так как он удовлетворяет и альтруистов (жить и умирать ради других), и эгоистов (жить и умирать не ради кого-то там, а ради тех, кто близок и дорог лично тебе; точка отсчёта здесь — «я»). К тому же, тут играет роль и инстинктивная сторона: животная приверженность своей семейной группе, своей стае. В том же может заключаться и личный принцип, — к примеру, «Семья — превыше всего», или «Не предавать друзей», или ещё что-нибудь в подобном роде. Такая умеренно альтруистическая/эгоистическая позиция очень удобна вследствие своей многоплановости. В обывательских кругах именно она считается нормой. Эта установка настолько сильна, что живущая по ней масса обычно косо смотрит на тех, кто жертвует этой позицией в пользу чего-то большего, — т.е. на тех, кто посвящает себя служению идее в более широком смысле: политическом, религиозном или ином, на уровне идеологии.
     Нельзя сказать, что такая «умеренность» достойна безоговорочного осуждения: ведь даже такой альтруизм — это уже немало. Вовсе неплохо стоять горой за «своих». Однако же мне представляется, что «свои» в таком узком понимании — это мелковато для человека. Возможно, это было то, что надо, во времена общинно-родового строя, — но не в наше время, когда одной отдельно взятой личности под силу совершить что-то полезное (или наоборот — вредное) в масштабах всего мира. Хотя здесь мне придётся уточнить свою позицию. Я не считаю, что надо пренебрегать семьёй и друзьями. Я не считаю также, что надо совершенно пренебрегать собственной безопасностью: жизнь ценна, и следует по мере возможности заботиться о её сохранности. Моя позиция на самом деле близка к той, что была определяющей в лучшие времена древнеримской республики: «На первом месте — служение государству, потом — интересы семьи, и уже потом — личные интересы». В моей интерпретации данного принципа «государство» заменяется на «идею» в её широком идеологическом смысле (как один вариант из многих это могут быть и государственные интересы). Тут повторю, что идеи могут быть разными, — в том числе и антигуманными (как, например, расизм); но служить даже не лучшей из идей — это лучше, чем не служить никакой. Именно в таком служении — служении чему-то большему, чем ты сам или твой «узкий круг» — и реализуется смысл существования личности как таковой. Человек может слишком много для того, чтобы посвящать себя слишком малому. Ему доступно и для него естественно большее, нежели чем то, что доступно животному. И умереть за это большее — достойно человека.
     По мне, так наилучшая из идей и идеологий — это по мере сил стараться, чтобы людям было лучше в этом мире. И в рамки такой идеи может улечься не одна идеология и не одно занятие. Ведь добиваться этого можно самыми разными путями: проповедуя моральные ценности и критикуя негативные социальные явления, создавая произведения искусства и охраняя правопорядок, занимаясь политикой и трудясь в научной сфере, уча детей и строя дома, леча больных и производя предметы первой необходимости, и ещё многими и многими. Но во всём этом должна присутствовать и идейная подоплёка. Необходимо сознавать, что ты делаешь это не столько для себя, сколько для других. А если сводить всё к своей собственной пользе, то даже полезная деятельность может с огромной вероятностью выродиться в эгоизм. И тогда из полезной она превратится во вредоносную. Так появляются бесчестные политики, сотрудники правоохранительных органов, за деньги или из страха за свою шкуру содействующие организованной преступности, врачи, которые без подношения не шевельнут и пальцем чтобы помочь больному (если не сделают чего похуже, стремясь заработать), учителя, которым глубоко безразлично, что вырастет из их учеников, учёные, ворующие чужие открытия, и сонмища других моральных уродов. Всё это — те, кто живёт только своими интересами.
     Глупо отрицать тот факт, что уже само выражение «служение людям» у многих вызывает циничную ухмылку или — в лучшем случае — порыв объяснить такому «служителю», что всё это — романтический бред, что он не знает жизни, и что высшая ценность для человека — он сам, и что так было и будет всегда. Это у них называется «житейской мудростью». Но ведь на самом деле это — глупость высшей пробы. Надо быть совсем без ума, чтобы не понимать простую истину: живя только для себя или для узкого «ближнего круга», урывая что-то из мира и ничего ему не давая, ты расшатываешь этот мир. Чем больше людей руководствуются вышеприведённой «мудростью», тем опаснее становится жить. В том числе и им самим, — ведь кто-то ради своей выгоды или спокойствия накинет петлю и им на шею, так же как они проделывают это с другими. Войны, катастрофы, преступность, разгул подлости и бесчеловечности в диапазоне от межличностных отношений до большой политики, — всё это в огромном большинстве плоды деятельности легионов таких вот «мудрецов»-эгоистов. Им невдомёк, что если, живя в общем доме, обворовывать других жильцов, то и на тебя найдутся такие же ушлые, и однажды оставят без штанов; а если выламывать из стен кирпичи для собственных нужд, то дом рухнет, и задавит, в числе прочих, тебя самого и твоих детей. Это такие прописные истины, что в каком-то смысле они даже навязли в зубах. Но до полчищ знатоков «житейской мудрости» они почему-то не доходят. Результат — общество, живущее по «закону джунглей», где даже сильнейшие хищники не могут чувствовать себя в безопасности.
     Можно ли жить по-другому? Не только можно, но и естественно. Ведь мы — люди, и для нас нормально жить по-человечески, а не хуже, чем звери. И надо всеми силами стараться исправить ситуацию, — хотя бы немного. Но ведь это — уже идейный подход. Конкретные пути для воплощения такой идеи в жизнь могут иметь массу вариантов; однако же сама идея налицо. И здесь можно задать главный вопрос, вытекающий из самой темы разговора: неужели и такая идея не заслуживает того, чтобы рисковать и жертвовать ради неё жизнью? В широком осмыслении это — идея добра и созидания; а мир не может держаться на принципах зла и разрушения. Он всё ещё существует, несмотря ни на что: значит, эта идея актуальна и действенна, и для многих людей она продолжает быть основой жизни, — что бы там ни говорили «мудрецы»-мироглоты.
     Отдать жизнь во имя любой идеи — уже почётно; сама-то идея может быть и не из лучших, но столь преданный и самоотверженный человек в любом случае достоин глубокого уважения. Отрицать это станет разве только совсем уж закоренелый циник. И тем более имеет смысл отдать жизнь за идею всеобщего блага, — какой бы призрачной она ни казалась. Это естественно для человека. И именно так призрачные идеи со временем превращаются в реальные результаты. Хотелось бы надеяться, что AlexV в своём высказывании о сравнительной ценности вещей, идей и денег с одной стороны и человеческих жизней — с другой, имел в виду идеи иного рода, нежели чем та, о которой говорю я. Тем более что и идея идее — рознь. Одна — карманная, другая — для определённой социальной группы, нации или государства, третья — из разряда универсальных идей-аксиом. Именно к последней категории я отношу идею жизни и смерти ради блага мира и людей. И если жизнь человека ни в малейшей степени не тяготеет к служению столь драгоценной и более чем очевидной цели, то, может быть, он сам не заметил, как умер?