ТРЕТИЙ ВЕЧЕР

     Некий человек шёл по своим делам в столицу провинции. Две ночи уже провёл он на постоялых дворах; настал и третий вечер. Достигши маленького селения, где даже не было постоялого двора, он не решился продолжать путь из опасения остаться на ночь на дороге. Стал спрашивать, не пустит ли кто человека на ночлег, и ему указали дом одинокого старика, который по бедности своей не боялся лихих людей и всегда пускал прохожих переночевать за пару мелких монет. Он постучался, и старик впустил его. Только лёг на простую подстилку, как в дверь снова постучали, и старик впустил ещё одного человека, которому тоже дал подстилку.
     Наутро оба путника проснулись в одно время, перекусили из своих запасов, расплатились с хозяином и вышли за порог. Тут оказалось, что им по пути, поскольку и другой тоже шёл в столицу, — только из немного более дальних мест. Порадовавшись тому, что дорога теперь будет легче и безопаснее, пустились в путь.
     Несколько времени шли молча. Потом тот, который постучал к старику вторым, сказал: «В глазах моего уважаемого попутчика виден острый ум, а на лице написан большой жизненный опыт. Что, если я попрошу уважаемого рассказать какую-нибудь историю, необычную и поучительную, чтобы я мог к концу пути оказаться мудрее, чем был, когда начинал его?». Тот отвечал: «Уважаемый ценит меня несоразмерно с моими достоинствами. Однако же я охотно расскажу что-нибудь, пусть и не претендующее на изысканность и мудрость, если смогу надеяться в ответ услышать из ваших уст какую-либо историю, полезную для ума и души». Попутчик его слегка поклонился на ходу, говоря: «Никогда я не был таким дурным должником, из которого долг приходится вытягивать клещами. Если уважаемый удовольствуется тем, чем я смогу ответить на его любезность, то пусть он начинает свой рассказ».
     Немного подумав, первый путник сказал: «Вот какую историю слышал я не так давно от человека, много где бывавшего и видевшего всякие диковины. Он рассказывал, что в одной из недальних стран у некоего царя был министр, весьма толковый и верный, но вороватый. Не мог он без того, чтобы не наживаться на всём подряд; даже от царских доходов умудрялся урвать что-нибудь для себя. Царь знал это, но, ценя добрые качества этого человека, терпел его дурную страсть и многое ему спускал. Но однажды терпение царя иссякло: он призвал министра к себе, говорил с ним и предупредил его, что если он будет уличён в лихоимстве ещё хотя бы раз, то, невзирая на все заслуги, будет казнён публично, на площади. И случилось так, что вскорости тот опять запустил руку в государственную казну, и был в том уличён. Тогда, как и было обещано, его схватили и вывели на площадь для казни. Собрался народ; для царя возвели высокий помост, где он и воссел, намереваясь наблюдать расправу. По знаку его принесли корзину с золотыми монетами, и заставили лихоимца глотать их. Тот, давясь, стал глотать, пропихивая золото в горло пальцами. И удивительное дело: монет в корзине всё меньше, а ему ничего, — глаза только на лоб лезут да потом обливается. Так опорожнил всю корзину. Изумлённый царь велит принести другую; он и другую опорожнил. Народ притих; стражники переглядываются со страхом. Царь велит принести третью корзину. Её приносят, и казнимый, пыхтя, принимается за своё дело. Половину третьей корзины он опростал, когда царь не выдержал, вскочил и закричал: «Что же это творится?! Будучи в почёте он меня обирал, а теперь во время собственной казни сожрал уже четверть годового государственного дохода! Гоните его прочь, мерзавца, пока он меня совсем по миру не пустил!». И бывшего министра прогнали с площади древками копий».
     Второй путник внимательно выслушал его рассказ и сказал, качая головой: «Поистине, сложен мир, где чудеса творит не только великая добродетель, но и разнузданный порок. Я слышал похожую историю, но несколько иного рода. Вкратце она такова. В одной из западных провинций в богатом поместье жил вельможа. Был он так спесив и самолюбив, что избегал даже бывать при дворе, чтобы не приходилось кланяться государю. К себе же он требовал самого униженного почтения, и не терпел, когда кто-нибудь другой бывал почитаем людьми. Всех в округе он замучил своей спесью и жестокостью. И вот этот человек узнал, что в двух днях пути на северо-запад от границ его владений поселился аскет, быстро приобретший почитание народа как мудрец. Тогда вельможа, взяв с собой несколько слуг и дюжину своих солдат, отправился туда. Он сам был человеком большого ума, и хотел посрамить аскета, отняв у него славу мудреца. И вот он прибыл туда, вызвал аскета из его убогой хижины и потребовал беседы. Тот не стал уклоняться; а увидев солдат, только улыбнулся вполрта. Они стали беседовать, прогуливаясь в небольшой рощице. Люди, приходившие к аскету, со страхом и почтением смотрели на них издалека, не решаясь подойти. И к вечеру вельможа понял, что собеседник его и вправду великий мудрец, с которым ему самому не равняться. Тогда его охватил дикий гнев, и он сказал аскету: «Хоть ты и мудр, но что твоя мудрость в сравнении с моей силой? Вот, видишь этот пруд? Если ты не выпьешь его сейчас, в моём присутствии, я велю убить тебя». Сказав так, он крикнул своих солдат, а потом велел собравшимся людям подойти поближе. Аскет же, вздохнув, встал на колени, опустил лицо в воду и начал пить. Долго он пил, не разгибаясь и не переводя дыхания, — и вода в пруду заметно убывала. Когда же обнажилось дно, он разогнул спину и поднялся с колен. Все молчали. Собравшись с мыслями, вельможа спросил: «Где же вода?». И аскет, устало улыбнувшись, ответил: «В шестидесяти днях пути на юго-запад, где стоит жестокая засуха, сейчас прошёл дождь».».
     Тогда первый путник сказал: «Удивительные люди мудрецы; как нам, обычным людям, понять их?». Второй отвечал с усмешкой: «Но разве мудрец кричит на каждом углу, что он — мудрец? Не мы ли, обычные люди, нарекаем мудрецов мудрецами?». Первый задумался, замедлив шаг, а потом сказал: «Вы правы. Посредственность не поймёт подлинной мудрости: она примет за мудреца такую же посредственность, если не худшую. Вот и выходит, что тщетно искать подлинных мудрецов среди тех, кого почитает мудрецами толпа». Второй добавил: «Или же среди тех, кого объявляют мудрецами самовлюблённые гордецы, почитающие себя за мудрецов и мнящие, что они в состоянии судить, кто мудрец, а кто — нет». Первый сказал: «И снова вы правы. Так что же тогда: был ли хотя бы один из славных мудрецов подлинным мудрецом, или же ни один подлинный мудрец так и не обрёл признания и заслуженной славы?». Собеседник его ответил, пожимая плечами: «Кто может судить об этом? И кто может сказать, жил ли когда-нибудь под небом хотя бы один человек, достойный звания мудреца?».
     Помолчав, первый путник сказал: «Вот какую историю вспомнил я сейчас: слышал её давно, ещё при прежнем государе. Как-то два мудреца пересекали реку на одной лодке. Пока перевозчик грёб, они вступили в беседу, и тотчас заспорили. Один, который был одет побогаче, утверждал, что всё в мире имеет своё строгое и неизменное место, и что не в силах человека изменить установленный небом порядок. Другой, одетый победнее, утверждал, что человек вследствие ограниченности своего ума не может знать, устроен ли мир упорядоченно, или же в нём царит хаос, только представляющийся людям порядком. Увлёкшись спором, первый мудрец воздел свой посох к небу; в этот миг лодка качнулась, тяжёлый посох вырвался из его руки и упал за борт. Случилось это на самой середине реки. Второй мудрец немедленно сделал своим ножом зарубку на борту лодки, говоря, что так можно будет потом отыскать утонувший посох. Первый мудрец, поразившись глупости своего спутника, молчал всю оставшуюся дорогу, брезгуя удостоить его даже замечанием. Когда же лодка была уже у самого берега, второй мудрец велел перевозчику придержать её, спрыгнул в воду, которая была ему по грудь, пошарил на дне под своей зарубкой и вытащил посох».
     Второй путник сказал: «И мне пришла на память история о двух поспоривших мудрецах. Жили — мне неизвестно, где — два мудреца. Они были большими друзьями, однако же постоянно спорили, не умея сойтись в одном, а именно — в вопросе, что есть человек. Один считал, что человек есть прекрасное существо, лучшее порождение мира; другой считал, что человек есть низменное создание, животное в благородном обличии. Беседуя, они приводили друг другу множество примеров, доказывающих правоту того и другого мнения, и никак не могли разрешить своего противоречия. Наконец в один из дней дело едва не дошло до ссоры. Но каждый весьма ценил дружбу другого; уняв своё раздражение, они уговорись, дабы не спорить больше, отправится в великий древний храм, чтобы у Священного Нефритового Зеркала разрешить спор раз и навсегда. Не желая медлить, на следующий же день отправились в путь. Спустя месяц с небольшим достигли храма. Монахов в этом храме не было; и никто за последние полсотни лет не осмеливался войти в его стены. Мудрецы же вошли, и отыскали Зеркало; и они увидели, что на нём нет пыли, и полированная поверхность его сияет в полумраке. Они уселись перед ним и вопросили, что такое человек. Долго они сидели, ожидая ответа; и вот в Зеркале появилось человеческое лицо. Немного спустя сквозь это лицо проступила морда зверя, схожего в одно время с волком и с козлом. И тот из мудрецов, который почитал человека за животное, сказал: «Видишь: я был прав. Пойдём: нам нечего больше здесь делать». Другой ответил: «Если и вправду так, то мне некуда идти. Ты иди без меня; я же умру здесь, перед этим нефритом». И первый ушёл, уже не сожалея о том, что утратил друга. И когда он переступил порог храма, некая сила вдруг согнула его и поставила на четвереньки. И от храмовых дверей в ночь побежал отвратительный зверь, словно бы помесь волка с козлом. Второй же мудрец всё сидел и смотрел в Зеркало. И вдруг сквозь звериную морду проступило человеческое лицо необычайной красоты, как бы источающее сияние. Тогда мудрец молча встал и вышел из храма; и от него исходило сияние».
     «Что же, — сказал первый путник, — видно, и тот, и другой были по-своему правы». Его собеседник заметил: «Правота-правотой, да вот только и у правоты, надо думать, цена бывает разная». Первый путник наклонил голову в знак согласия и добавил: «Судя о других, мы судим о себе. Не зверь ли видит зверя в любом человеке? А впрочем, думаю, что всё же и зверь в нас силён». Второй ответил: «Но всесилен ли он? Ведь и в звере этом содержится свет».
     Так беседуя, они достигли большого селения. Подходя к нему, увидели, что навстречу им движется похоронная процессия. Сойдя на обочину, уступили ей дорогу; когда же она миновала их, первый путник спросил: «Известна ли моему уважаемому собеседнику история о тяжбе за могилу?». «Нет», — ответил тот. «Тогда я позволю себе рассказать её».
     И первый путник начал: «Под небом творятся удивительные дела, — хотя не всегда их можно назвать небывалыми. Так, иногда случается, что покойники за одним им известными надобностями покидают свои могилы, и при случае даже являются живым не в облике бесплотных духов, но во плоти, как есть, и даже в погребальных одеждах. И вот рассказывают, что в некой местности приключилось следующее. На кладбище, находившемся подле такого же большого селения, как это, ночью по каким-то своим делам отлучился из могилы мертвец. И хотя отсутствовал он недолго, за это время разбойники успели убить какого-то припозднившегося прохожего, оттащить его на кладбище и сбросить тело в раскрытую могилу. И когда хозяин воротился, то нашёл своё прибежище занятым. Он, понятное дело, стал гнать пришельца; а тот не уходит, говоря, что теперь это уже его могила. Один гонит, другой не уступает. Потревоженные громкой ссорой, стали подниматься и собираться к месту склоки и другие мертвецы. Одни, вникнув в дело, стали на сторону потерпевшего; другие, рассмотрев случившееся с противоположной стороны, поддержали пришельца. Поднялся крик. Люди в селении, слыша шум, учиненный покойниками на кладбище, в страхе забыли про сон и сидели, засветив огонь и успокаивая плачущих детей. Спорщики же, ни к чему не придя, порешили обратиться за вынесением приговора к уездному судье, имевшему жительство как раз в том селении. И вот, едва настало утро, они покидают кладбище и длинной процессией направляются к дому судьи. Люди, увидевши такое шествие, разбегались без ума. Тяжущиеся подошли к дому судьи и принялись колотить в дверь, требуя законного разбирательства своей тяжбы. Судья же заперся и сидел, ни жив, ни мёртв от страха, не осмеливаясь даже выглянуть в окно. Что им делать? Тот, кого лишили прибежища, стал кричать: «Давайте же разобьём дверь и войдём. Что же, если мы умерли, так уже и не люди? Что, государевы законы на нас больше не распространяются?». Только было собрались ломать дверь, как вдруг появляется неведомый старичок и говорит им: «Оставьте в покое этих малодушных, которые сами не знают, чего боятся. Вам надо обратиться к Небесному Судье, в ведении которого и надлежит быть подобным делам. К счастью, я имею знакомства в его окружении и могу походатайствовать, чтобы ваша тяжба была рассмотрена вне очереди». Обрадовавшись, они следуют за ним. Он привёл их к ближайшему холму; там обернулся лисом, поскрёб склон холма лапами, — и в нём открылся проход. По этому проходу добрались до резиденции Небесного Судьи, который и принял их без задержки, благодаря обещанному лисом ходатайству. Выслушав показания сторон, Небесный Судья погрузился в размышления. Подумав несколько времени, он сказал: «В селении, соседнем с вашим, сегодня утром умер один крестьянин, и ему уже вырыли могилу. Придётся мне продлить его дни. Впрочем, оно и к лучшему, потому что ему пятерых детей кормить надо. Могила же его пусть достанется ответчику». Сказав так, он взял толстый свиток, развернул и что-то в нём вычеркнул. В эту самую минуту умерший было крестьянин открыл глаза и встал со своего смертного ложа, говоря: «Надо же было проспать да полудня!». Кто был при этом, те, конечно, поначалу разбежались… Да ведь такой испуг — небольшая плата за радость. Когда же отправились зарывать могилу, то обнаружили в ней чужого мертвеца, судя по всему, недавно зарезанного. Зарыли его, — тем дело и кончилось».
     Когда он замолчал, спутник его сказал: «Мне думается, напрасно боятся лис, почитая их за злонамеренные и вредные существа. Это уж, во всяком случае, звери не хуже того, который живёт в человеке. Хотя нередко поступки их бывает трудно понять. Я слышал такую историю. Один человек захотел достичь просветления. Долго он думал и колебался, а потом бросил беременную жену и удалился на гору, где построил себе хижину и погрузился в благочестивую жизнь, почти всё своё время посвящая молитвам и медитации. Жена же, прожив оставленные им деньги и распродав всё, что могла, увидела, что одной ей не прокормиться до рождения ребёнка. Тогда она пошла уговаривать мужа вернуться. Когда стала подниматься на гору, у ней начались схватки. Это увидела пробегавшая мимо лиса. Обернувшись пожилой женщиной, она пришла к хижине того человека и стала звать его, говоря, что жена его рожает поблизости, прямо на камнях. Он же отвечал, что мирские дела теперь чужды ему, и не вышел. Придя обратно к его жене, лиса увидела, что та родила и умерла родами, а дитя, живое, лежит на камнях. И лиса взяла это несчастное дитя и унесла его с собой».
     Закончив свой рассказ, второй путник спросил: «Что думает мой уважаемый попутчик об этом случае?». Тот отвечал со вздохом: «Кто может судить о том, хорошо ли поступила лиса? Я полагаю, что если живой человек вдруг оказывается никому не нужен, то и лиса или какая-нибудь другая странная тварь может оказаться человечнее человека».
     К этому времени они уже вошли в селение. Отдохнули и поели в харчевне, после чего продолжили путь.
     Когда скрылся из вида последний дом селения, первый путник сказал: «Вот какую историю я вспомнил, пока мы отдыхали. У одного человека был кот, который жил у него около двадцати лет. Все соседи боялись этого кота, — потому что он, прожив так долго, конечно, стал оборотнем. Боялись люди придти к тому человеку в гости, боялись зайти по какому-нибудь делу. Так он и жил нелюдимо, и единственным другом своим имел упомянутого кота. И вот однажды случилось так, что через то селение проезжал к месту назначения важный чиновник. Остановившись в одном из домов, он услышал разговор о страшном коте и допытался у хозяев, что и как. Оказалось, что он ненавидит оборотней; и он, немедля взяв дело в свои руки, собрал людей и повёл их убивать кота. Был уже поздний вечер. Окружив дом того человека, начали ломиться в дверь. Высадив её, увидели, что посреди комнаты стоят двое, оба с лица — точь-в-точь хозяин кота, и со страхом смотрят друг на друга. Ворвавшиеся остолбенели; а те двое, увидев их, давай тыкать друг в друга пальцами и кричать: «Оборотень! Оборотень!». Люди, ободренные присутствием чиновника, схватили и связали обоих, после чего каждого допросили отдельно от другого. Но ни тот, ни другой ответами своими не дал возможности выявить в нём оборотня. Тогда чиновник тайно велел одному из собравшихся изловить мышь и внезапно выпустить её перед подозреваемыми. Это было сделано; но ни тот, ни другой даже глазом на неё не повёл. Тогда один из пожилых крестьян вышел, а немного спустя вернулся с собакой. Та кинулась было с рычанием к тем двоим; но вдруг закрутилась на месте, словно бы не зная, на кого кинуться. И тут все увидели, как один из двоих обернулся котом и через головы сиганул в окно. В это время чиновник обернулся лисом и, покуда все глядели за котом, под их ногами проскочил в дверь — и сгинул».
     Выслушав эту историю, второй путник сказал: «Рассказывают, что лисы иногда бывают мстительны и жестоки. Я слышал, что однажды произошло следующее. Некий человек, собирая в лесу хворост, набрёл на лисью нору. Раскопав её, он вытащил оттуда маленького лисёнка. Человек обрадовался и забрал его с собой, чтобы потребовать с лисы выкуп, когда она придёт за своим детёнышем. И она пришла, обернувшись женщиной, и стала просить назад своего ребёнка. Человек же этот потребовал взамен золота. Лиса ушла, и ночью вернулась, неся большую чашку, полную золотых монет. Увидев золото, он возгорелся алчностью и сказал: «Поклянись приносить мне столько же золота каждую ночь до самого конца моей жизни, иначе я сейчас же убью твоего детёныша». Как ни просила она его отдать ей её ребёнка и отпустить их, он стоял на своём. Пришлось ей поклясться. А он сказал: «Сперва принеси золото в грядущую ночь, а после получишь своего детёныша». Когда миновал день и пришла ночь, лиса постучала в его дверь. Он открыл ей, и она вошла и бросила ему под ноги чашку, из которой брызнули во все стороны золотые монеты. И в ту же минуту в открытую дверь ворвалась стая лис, которые набросились на него и растерзали заживо».
     Пока второй путник рассказывал свою историю, из-за небольшого холма, который огибала дорога, навстречу им вышел монах. Приблизившись, он протянул им свою деревянную чашку, прося подаяния. Получив от каждого по мелкой монете, он спокойно пошёл дальше, а второй путник сказал своему собеседнику: «Мой дед рассказывал о таком случае. Однажды монах остановил на улице бедно одетого человека и попросил у него подаяния. Тот отвечал: «У меня есть золотая монета, — но всего одна, и она нужна мне самому. Я одолжил её у своего богатого родича, чтобы заплатить лекарю за лечение моей жены, которая на днях внезапно ослепла». Но монах, услышав о золотой монете, ухватил несчастного за рукав и стал вымогать милостыню ещё настойчивее. Тот уговаривал его отступиться, умолял понять, — но всё тщетно. Наконец монах, рассердившись, сказал: «Если ты дашь мне подаяние, святые силы отведут беду от твоей жены и переведут её на кого-нибудь другого; а не дашь, так и лекарь ей не поможет, и сам ты ослепнешь». И тот бедняга, заплакав, отдал ему монету, и пошел прочь, едва волоча ноги. И едва он завернул за угол, как монах вскрикнул и упал, прижав руки к лицу. Подбежавшие люди подняли его и увидели, что глаза его затянуты двумя глухими бельмами».
     Первый путник, задумчиво покивав, сказал: «Разве знает человек, откуда ему ждать беды? Вот история о другом монахе: прошу уважаемого сравнить свою историю и мою. В одном монастыре жил мудрый пожилой монах. Он ходил с проповедями по деревням, а в монастыре наставлял молодых монахов, которые глубоко его почитали. И вся братия знала, что у него есть давняя мечта: достичь просветления и увидеть мир таким, каков он есть. И вот однажды утром, когда он медитировал в своей келье, а молодые монахи стояли у двери, ожидая, когда он выйдет к ним, они внезапно услышали, как в келье раздался крик боли. Они замерли и стояли, прислушиваясь и не решаясь войти. И только когда до них донёсся стон страдания, они осмелились открыть дверь и войти в келью. Их Учитель сидел в медитативной позе, уронив голову на грудь, по которой текли две струйки крови. Они подбежали к нему и спросили: «Учитель, что с вами?». И тогда он поднял лицо, и они увидели, что оно залито кровью и слезами, а на месте глаз у него две кровавые раны. И он сказал им: «Я достиг просветления и увидел мир таким, каков он есть».».
     После этого спутники долго шли молча. Потом второй путник сказал: «Неужели мир так плох? Я, конечно, не встречал счастливых людей; но мне думается, что если под небом есть хотя бы один человек, способный сделать хотя бы малое доброе дело, то мир не может быть настолько плох. А что думает об этом сам уважаемый?». Тот ответил: «Я желал бы понять, мир ли так плох, или же так хорош может быть человек?». «Что имеет в виду мой уважаемый спутник?». «Я думаю вот о чём: лопнули бы или нет глаза у дурного человека, если бы он увидел все горести мира? Ведь может быть так, что скорбь подлинно доброго человека больше, чем вся боль мира, о которой он скорбит».
     Они продолжали свой путь в задумчивости, больше не произнеся ни слова. Уже в сумерках войдя в небольшой городок, отыскали постоялый двор и сняли на ночь одну маленькую комнатку на двоих. Перед тем как отойти ко сну, первый путник сказал: «Не желает ли мой уважаемый спутник перед сном выслушать ещё одну достойную удивления историю?». Тот отвечал: «Отчего же нет? С удовольствием выслушаю, если это не затруднит уважаемого».
     И собеседник его начал: «У хозяина постоялого двора — такого же, как этот — родился ребёнок. И дитя это ничем не отличалось от всех других младенцев, — ничем, кроме одного: оно само напевало, укачивая себя. Кто видел его, все дивились в страхе, слушая, как младенец нескольких дней от роду тихонько, без слов, напевает старинные мелодии. Пошли слухи, — и одни люди боялись переступить порог постоялого двора, а другие шли нарочно, чтобы побыть в одном доме с таким дивом. И однажды, когда младенцу не было ещё и месяца, отец, сам боявшийся своего ребёнка, решил позвать к нему жившего недалеко святого аскета, чтобы тот посмотрел, нельзя ли что-нибудь сделать. Когда он вышел за порог, у дверей его встретил незнакомый старик, который сказал: «Для чего тебе звать святого? Жизнь благословила тебя таким чудом; ребёнок этот — одна из драгоценностей мира, который вложил в него частицу своей души. Оставь своё намерение, возвращайся домой». Он удивился и спросил, откуда старику известны его намерения; старик же не отвечал, а только кланялся. И человек этот, продолжая удивляться, пошёл дальше, и всё-таки позвал святого. Тот пришёл, послушал пение ребёнка и сказал его отцу: «Я могу сделать так, что твоё дитя больше не будет петь, — но при этом останется немым на всю жизнь». И отец согласился. Тогда святой стал читать молитвы. Читал он их долго; и вот ребёнок внезапно замолчал, а потом беззвучно расплакался. Его отец пошёл провожать святого с тяжёлым чувством. Когда же возвращался домой, были уже сумерки. И проходя мимо пруда, находившегося возле самого постоялого двора, он увидел, как из пруда вышел старик, сел на камень и заплакал. Тут из ближайшей рощи вышел другой старик, сел рядом с первым и заплакал тоже. Потом из дверей постоялого двора вышел давешний старик, просивший его не звать святого, и, плача, сел рядом с первыми двумя. И тогда человек понял, что это — дух пруда, дух рощи и дух постоялого двора. Он долго стоял и смотрел на них; потом, не зная почему, заплакал сам, и так, в слезах, воротился домой».
     На другой день, меряя шагами дорогу, первый путник сказал: «Вот, я вспомнил ещё такую историю. В одной местности из старого колодца исчезла вода. Вместо неё из колодца стали доноситься страдальческие стоны, и по временам валил зловонный чёрный дым. Люди обходили его стороной, и боялись даже заглянуть в него. И в один из дней они отправились в ближайший монастырь и рассказали о происходящем одному из пожилых опытных монахов. Тот, выслушав их, пришёл с ними к колодцу. Заглянув в него, монах спросил длинную верёвку, велел нескольким мужчинам крепко держать её и спустился по ней в колодец. Скоро державшие верёвку почувствовали, как она сильно натянулась и потом стала лёгкой. Вытащив её, они увидели, что она оборвана. В страхе все разбежались по домам. А на следующий день в колодце опять появилась вода».
     Когда он замолчал, второй путник спросил: «Как считает уважаемый: отчего под небом происходят столь необыкновенные вещи?». «Не есть ли это некие знаки людям?», — ответил тот. Второй путник сказал, пожимая плечами: «Разве небо безумно, чтобы подавать знаки тем, кто их всё равно не понимает? Я бы скорее предположил, что это подобно кругам на поверхности воды. Люди подобны камням, которые жизнь бросает в океан мира; принимая их в себя, чистая вода волнуется, и по ней расходятся круги, и со дна поднимается ил». В ответ на это первый путник сказал: «Что же остаётся делать людям? Что может поделать камень, попавший в руку, охватывающую небо и землю?». Немного подумав, второй путник промолвил: «Мне кажется всё же, что иногда и камень может выбирать, быть ли ему безвольным камнем или же нет. Что скажет мой уважаемый спутник вот об этой истории?
     В одном селении жили юноша и девушка, которые любили друг друга. И случилось так, что девушка умерла; да не просто умерла, а ходили слухи, что её убил упырь. Родители похоронили её, оплакали, имя внесли в поминальные списки. Юноша же во всякий день ходил на кладбище, и сидел у её могилы днём и ночью. Чего только ни делали его родители: убеждали его, упрашивали, ругали, — всё без толку. Тогда дали ему с собой все деньги, которые были у них отложены, и отправили учиться в столицу провинции. Он же с полдороги повернул назад, и возвратился на кладбище, где была похоронена его любимая. И сидя возле её могилы он услышал, что кто-то как будто плачет под землёй. Тогда он стал руками раскапывать могилу, и откопал её тело, нисколько не тронутое тлением. Глаза её открылись, и она встала из могилы. Он обнял её, а она сказала: «Оставь меня, и не приходи сюда больше никогда. Беги, спасайся: скоро сумерки, и если ты не уйдёшь, то увидишь меня в том облике, в каком не должен видеть, и я могу убить тебя». Он же только обнял её крепче. И они просидели, обнявшись, до сумерек. И когда солнце село, он увидел, что глаза её загорелись, как у волка, а нежный рот превратился в хищный оскал. Тогда он улыбнулся и запрокинул голову, поставляя ей горло. Когда люди по своим делам пришли на кладбище, они обнаружили в разрытой могиле два обнявшихся трупа, и увидели, что над могилой этой за одну ночь выросла и покрыла её своими ветвями пышная ива».
     Первый путник сказал: «Видно, есть в мире силы, для которых и смерть — что ручей, который можно перейти вброд». «Сколько на свете печали! — продолжал он, немного помолчав. — Когда моя мать умерла, отец так плакал, что почти ослеп. Потом он стал пить, и скоро умер сам. Я до сих пор вижу во сне его трясущуюся голову и залитое слезами лицо». На это его собеседник ответил так: «Миновавшие горести — это гвозди, вбитые в наши сердца, а память — молоток, вбивающий их всё глубже и глубже. И вот гвоздь уже полностью ушёл в сердце, и его не видно, и кажется, что его больше нет; а пошевелись — и сердце пронзает боль».
     Потом он сказал: «Теперь, чтобы отвлечь уважаемого от печальных дум, расскажу историю другого рода. В одном селении жил пьянчуга, который пропил всё, что мог, и ходил в обносках, за которые ни один торговец уже не хотел дать и чарки вина. Жена от него ушла, друзья отвернулись, и даже собака сбежала со двора. И вот пришёл день, когда решил он удавиться. Украл у соседей верёвку и отправился в лес, выбирать дерево. Приглядев подходящее дерево и приготовив петлю, вздохнул и сказал вслух: «Эх, если бы вернуть всё вино, которое я выпил за свою жизнь, я бы сумел распорядиться им иначе». Тут появляется согбенный косматый старичок и начинает сердито кричать: «Ах ты такой-растакой! Что, другого места тебе нет, чтобы вешаться, кроме как в моём лесу? Ну, смотри: если обманываешь, плохо тебе будет». С этими словами он ударил пьянчужку кулаком в живот и исчез. У того от боли потемнело в глазах; уже и не до того стало, чтобы лезть в петлю. Еле добрался домой. Пролежал весь вечер и ночь; а когда наутро захотел помочиться, то увидел, что вместо обычной жидкости идёт вино. Поначалу, конечно, обрадовался; но потом вспомнил всё, что произошло в лесу, и призадумался. Через несколько дней соседи услышали, что он продаёт вино. Стали покупать; потом и другие покупатели нашлись. К тому времени, как источник иссяк, бывший пьянчужка не только успел поправить хозяйство, но и отложил кое-что. Пустил деньги в оборот, прибыли снова пустил в оборот, и скоро стал состоятельным человеком».
     Выслушав, первый путник спросил, улыбаясь: «Что же жена пьянчужки? Вернулась ли?». Второй ответил, смеясь: «Да уж куда бы он от неё делся?».
     Спустя немного времени первый путник сказал: «У одного человека из моей деревни жена была — сущее наказание. Вечно ругала его за каждую мелочь, бивала даже. Особливо мучила в постели; а как он на это дело не весьма дюж, то стращала его всякий раз тем, что пожалуется на его небрежение государю. И однажды побила его, а в довесок наделила пинком под зад. Вечером же давай требовать своего, — а там жизни ни на выдох. Только принялась было ругаться, как муж в двери — и был таков. До утра его дожидалась; а как рассвело, пошла искать по деревне. Находит его у соседа, — тот грамоте знает немного, — и видит, что вроде бумагу какую-то пишут. «Что делаете?» — спрашивает. Муж в ответ: «Жалобу пишу государю, что ты приспособление как есть сломала, пинком своим в негодность привела. У государя на такие дела специальная судебная палата есть; не одну жену, как я слышал, уже засудили и сослали на земляные работы». Она в слёзы, давай прощения просить. Лет пять тому было это, — а и посейчас шёлковая».
     Посмеявшись, пошли быстрее; показалось даже, что ноги сами дорогу отыскивают. Пройдя немного, второй путник сказал: «Презабавную историю поведал уважаемый, и правдивую. Жаль только, что нет в ней ничего чудесного». Тогда первый путник отвечает: «Немало я огорчён тем, что уважаемый мой спутник не усмотрел в ней подлинного чуда». «Какого же?». «А не чудо разве то, что человеку удалось такую злобную бабу усмирить?». Тогда второй путник, вновь рассмеявшись, сказал: «И правда. Много я слышал повествований о достойных удивления делах и событиях, — но столь удивительного и столь достоверного рассказа не встречал. Я ничего похожего рассказать не могу, — пусть уважаемый простит меня. Но вот какая история вдруг припомнилась мне».
     Помолчав несколько шагов, он начал: «Некий человек, живший на окраине леса, услышал однажды ночью, что кто-то скребётся в его дверь. Он был неробок, и решился выглянуть, прихватив с собой топор. Прямо у порога он увидел лежащего человека не человека, а страшное что-то, косматое и с короткими рожками. Тогда высек огня, и разглядел, что это — лесной чёрт, из тех, которые, как говорят, пугают путников и иногда похищают детей. И он увидел, что чёрт ранен, — уж неведомо, кем; видно, и черти имеют кровь и душу. Хотел он добить незваного гостя, — а потом жалость взяла. Втащил его в дом, подстелил что-то, раны промыл и перевязал. Лёг спать, — но не спится ему; всё думается: вдруг умрёт гость? Сел возле него, и так просидел всю ночь. И другую ночь возле него просидел. Наутро тот очнулся и попил немного. Так и лежал в доме того человека ещё несколько дней; ничего не ел, только пил, и всё стонал жалобно, словно плакал без слёз. И вот люди из ближайшей деревни как-то проведали о нём. Они вооружились чем у кого было и пришли к тому дому. Хозяин вышел к ним, и они сказали: «Выдай нам того, который у тебя лежит». Он отвечал: «Что он сделал вам? Я не выдам его». Они кричали: «Что тебе в этом нечистом? Не такие ли, как он, утаскивают в лес наших детей? Не выдашь его, так мы сочтём, что и ты с ним заодно». Он же стал в дверях и сказал: «Как же так: я сам не смог добить его, а теперь добью вашими руками? Нет, я не выдам вам его». Тогда они взъярились, накинулись на него и били, не глядя чем и по чему. Когда же он перестал дышать, вошли в дом. Однако злость их уже улеглась и, увидев перевязанного и жалобно плачущего чёрта, никто не захотел первым поднять на него оружие. Тогда плюнули и разошлись по домам».
     Первый путник остановился, утёр лицо ладонью и проговорил: «Хотел бы я сказать, что думаю об этом, — да слова стали комом в горле. А горько так, что горечь из горла поднялась уже к глазам, и их режет, как от ветра». Некоторое время он молчал; и спутник его молча стоял рядом. Наконец, глубоко вздохнув, первый путник проговорил: «Сердце сжалось от стыда за людей. Больно в груди, словно там поселилась голодная крыса». Тогда второй путник сказал: «Сядем под это дерево, — вот, у дороги, справа. Всё равно уже пора передохнуть и поесть, — а никакого селения не видно». Они сели и стали молча закусывать из своих припасов. Потом второй путник сказал: «Как хорошо, что на свете есть такое дерево, под которым мы с вами сейчас сидим. Не будь его, и нас не было бы». Первый путник отвечал на это: «Поистине, сознание того, что это дерево даёт нам бесценный дар бытия, умеряет мою боль и даёт силы перенести стыд за всех людей мира. Вот этот миг — он ведь и дарует нам жизнь и нас самих, не так ли?». Второй путник ответил: «В бездне горя, боли и стыда горит отражение солнца на капле росы: это значит, что вся эта боль не напрасна». Некоторое время они сидели молча. Потом первый путник сказал: «Вот какую историю могу поведать уважаемому.
     У некоторого бедного человека болела мать. Чахла она, как подрубленное дерево. И этот человек каждый день ходил из своего селения в ближайший город, молиться в одном храме, где, как рассказывали, происходили чудеса и больные люди исцелялись. И вот он ходил и ходил туда, каждый вечер, и только ночью возвращался. И возвращался со слезами на глазах. А дело было в том, что, отправляясь в храм, он всякий раз надевал свою лучшую одежду, которую прежде надевал лишь по праздникам. И праздничная обувь так жала ему, что натёрла на его ногах кровавые мозоли. Друзья, видя это, говорили: «Что же ты не ходишь в обычной обуви? А если уж для тебя так важны приличия, купи себе другую обувь, — мы и денег на неё тебе соберём». Он отвечал им: «До своих ли ног мне, когда мать больна? И хожу я в храм, а не по дорогим лавкам». Так он и продолжал ходить туда. И вот однажды, придя в храм, он молился, плача от боли. Тут словно бы нежно зазвенели сотни маленьких колокольчиков, и в сиянии золотого света появилось божество. Улыбнувшись, оно сказало: «Проси». И он, от боли путаясь мыслями, закричал: «Избавь же меня от этих мозолей!». Божество исчезло, и боль его прошла. И тогда он закричал без слов и упал как подкошенный. Домой он воротился седым».
     Второй путник сказал: «Мир был бы другим, если бы люди знали, чего они хотят на самом деле». Посидев ещё некоторое время, они поднялись, поклонились дереву и продолжили свой путь.
     Первым заговорил второй путник: «Вот ещё один удивительный случай. Жили в одной из провинциальных столиц два друга, — оба сыновья богатых семей, своевольные буяны, не уважавшие никого и ничего. Однажды, охотясь в лугах, они увидели старика, который брёл, опираясь на посох. Подскакав к нему, они стали смеяться над ним, говоря: «Гляди, какой старый заяц нам попался! Верно, в прошлой жизни он и был зайцем, и его однажды на этом же лугу затравил кто-нибудь из наших предков». Старик отвечал им: «Что вы знаете о прошлых жизнях? А я знаю, что не был зайцем». Они, смеясь, сказали: «Если так, если ты такой провидец, то открой и нам что-нибудь о наших прошлых жизнях. А не откроешь, так мы теперь же затравим тебя, как зайца». Тогда старик сказал: «Тот из вас, кто первым доскачет до ближайшего пруда и посмотрит в воду, увидит там нечто из своей прошлой жизни». Друзья повернули коней и, забыв о старике, поскакали к пруду, мимо которого проезжали по дороге туда. Отыскав пруд, они спрыгнули с коней и бросились к воде. Один опередил другого; опершись руками о берег, он глянул в воду, — и замер. Глядел долго, не отрываясь. После сидел на берегу, и всё молчал, сколько друг ни тормошил его, засыпая вопросами. Только по дороге домой он сказал: «Я видел в воде лицо девушки. О, она была прекрасна, и меня тянуло к ней». На другой день он снова поехал к тому пруду, чтобы глядеть в него. Он стал ездить туда каждый день. Друг всегда сопровождал его, и видел, как он день ото дня спадает с лица и слабеет телом. В один из дней тот уже не смог даже сам взобраться на коня; друг помог ему, а потом помог слезть у пруда. Несчастный стал у воды на колени, потом завалился на бок, и дыхание его прервалось. Друг в горе стоял над его телом; тут он увидел, что и странный тот старик стоит рядом. Он спросил старика: «Кем была девушка, чьё отражение погубило моего друга? Скажи, кого ты ему показал?». Тот печально покачал головой и ответил: «Та девушка была им же самим. Он был ею в прошлой жизни». Услышав это, юноша вскочил на коня и поскакал прочь, не разбирая дороги. Через два дня он ушёл в монастырь».
     Первый путник сказал: «Не согласится ли мой уважаемый попутчик со мной в том, что из этого человека, вероятнее всего, получился хороший монах?». Тот отвечал: «Да; кто бы стал в этом сомневаться?».
     Первый путник немного подумал и заговорил, замедлив шаг: «Вот что я прочёл в одной книге. У некоего человека был враг, который предательски убил его сына. Несчастный отец, и без того ненавидевший своего супостата, совсем потерял покой. Все свои дни проводил он строя планы мести. Хотелось ему отомстить наверняка, — так, чтобы гибель была для врага неотвратимой, как решение самого неба. Долго он мучился, много дней почти не спал; но вот однажды, забывшись тяжёлым полусном, он увидел, как откуда-то сверху спустился и предстал перед ним величественный муж в богатых одеждах. Муж этот обратился к нему с такой речью: «Я — посланец Небесного Владыки, который увидел твои страдания. Скажи: на что ты готов ради свершения мести?». Тот отвечал: «Нет того, на что я не был бы готов ради неё. Моя смерть — и та была бы мелочью в сём деле». Тогда посланец сказал: «Радуйся, потому что теперь тебе стоит лишь пожелать, обращаясь к небу, и твой враг погибнет той гибелью, какую ты ему назначишь». Окончив свою речь, он начал было подниматься от земли; но тут забеспокоившийся мститель ухватил его за полу и спросил: «Скажи мне всё же, какую цену заплачу я за наслаждение справедливой расплатой?». Посланец отвечал: «Враг твой в будущей жизни станет странствующим монахом, а ты станешь чашкой, в которую он будет собирать подаяние». Тогда тот человек воскликнул: «Да пропади он пропадом, — миг всемогущества за такую цену, и месть, и справедливость вместе с ней!». Так он сказал — и проснулся».
     Пока первый путник рассказывал свою историю, с ними разминулся человек, тянувший за узду тяжело нагруженного осла. Второй путник уступил ослу дорогу, а потом сказал своему собеседнику: «Некогда случилось вот что. Один крестьянин нашёл на своём поле траву, которая, как говорят, дарует дивную способность понимать язык птиц, зверей и всяких тварей. Поспешно съев её, он побежал к дереву, где был привязан его тощий ослик. Приблизившись, он услышал, как сидевшая на ветке сойка говорила: «Хозяин твой бьёт тебя, и кормит не вдоволь, и трудит немилосердно; зачем же ты терпишь?». А осёл отвечал: «Пусть это несчастное создание имеет хотя бы такую пользу и радость. Жаль мне его: о, если бы он мог слышать Музыку Мира, как можем это мы с тобой!».».
     Первый путник сказал: «Если человек несчастлив, то он не представляет себе подлинных размеров своего несчастья; если человек счастлив, то он не представляет себе подлинных размеров своего счастья». Второй путник добавил: «Поэтому он и счастлив, и несчастлив от одного и того же: от своей слепоты». Первый добавил: «Значит, ему надо прозреть». «Зачем?». «Чтобы знать хотя бы, что такое человек. Ведь быть несчастным не унизительно, а не знать, кто такой ты сам, — значит быть ничтожным; и вот это — унизительно». «Так что же, лучше быть несчастным, чем ничтожным?». «Да; а ещё лучше быть человеком, — хотя он и не имеет крыльев».
     Немного погодя второй путник сказал: «В одном царстве был злобный и высокомерный царь. Не было таких жестокостей и бед, которых не терпели бы от него его подданные. И вот однажды, гуляя в своём саду, он увидел, что из земли вылез крот, и к нему подбирается кошка. Он взял крота в руки и унёс на другой конец сада, где и отпустил. И тут крот превратился в человека, заговорил с ним и предложил ему любую награду, какую он захочет. Царь подумал, и попросил мудрость, говоря: «Я неглуп; но великая мудрость — это единственное, чего мне не хватает, чтобы стать величайшим из людей». Тот человек коснулся его лба пальцем, — и царь с криком упал на колени. Едва переводя дыхание, он сказал: «Как же мне пережить позор самого себя? Прошу: забери свой дар обратно!». Тот ответил: «Мудрость — не серебряная чаша: нельзя забрать такой дар назад». И царь сказал: «Сделай же меня кротом, чтобы мне не стыдиться неба». Тот человек коснулся его пальцем, — и два крота зарылись в землю».
     Долго они шли молча. Уже начало вечереть, когда первый путник сказал: «Не в такое ли время на дороге можно встретить призрак бродячего монаха или воина, убитого во сне? Хотя я слыхал, что не все призраки злокозненны. Говорят, иногда они заботятся о живых. Вот какую историю я вспомнил на этот счёт. Жил некогда мудрый человек, всю жизнь старавшийся понять мир и людей, а придя в преклонные лета решивший написать для своих детей книгу наставлений. Долго и старательно писал он её. И вот тяжело заболел. Но всё равно каждый день садился за стол и писал свою книгу. Домашние умоляли его лечь в постель, но он не соглашался. Так и умер сидя за столом, не успев дописать последнего столбца. Похоронили его. И вот на следующую же ночь его старший сын видит, как в комнате появляется отец, садится за стол, разворачивает свой свиток, обмакивает кисть в тушь и начинает писать. Сын перепугался; однако же взял себя в руки и, обратившись к отцу, с поклоном попросил его не беспокоиться и возвратиться туда, откуда он пришёл. Тот продолжал писать, даже не повернув головы. Сын убеждал его, уговаривал, слёзно умолял, — всё без толку. Тогда, испугавшись, что отец так и будет появляться каждую ночь, он в отчаянии закричал: «Да уйди же ты: не нужна нам твоя книга!». Тут призрак, не успевший начертать всего лишь одного, последнего знака, схватился за голову и исчез. Свиток же книги враз истлел и рассыпался, словно бы пеплом».
     Второй путник спросил: «Что сам уважаемый думает об этой истории?». Тот ответил: «Я думаю, что люди часто не видят других людей, и из-за пустых страхов пренебрегают их душой». Второй путник сказал: «Но ведь и призрак, даже будучи призраком, всё же был человеком». Тогда первый путник сказал: «Что ж, значит, надо жить так, чтобы смерти было по силам убить тело, но не человека».
     Так беседуя вошли в селение, где купили еды и устроились на ночлег.
     На следующее утро, выйдя на дорогу, первый путник сказал своему попутчику: «Завтра к полудню будем уже на месте. Как же рад я, что небо послало мне столь приятного спутника! Жаль только, что не сразу». Тот с поклоном отвечал: «Так же думаю и я о вас. Не будем же терять минут, отпущенных нам дорогою для беседы. Ведь и радость превращается в горе, если она ослепляет. Не расскажет ли мне уважаемый ещё что-нибудь?».
     Первый путник сказал: «Говорят, в столице как-то произошёл такой случай. Некий человек святой жизни, достигший полного отрешениям от мирских забот, сел на краю торжища, сказал собравшимся слова прощания, какие говорят умирающие, погрузился в глубокую медитацию и застыл, подобно каменному изваянию. Так он и сидел, не шелохнувшись, день, и два, и три, и десять; глаза его были широко раскрыты, а на губах, подобно печати познания, лежала загадочная улыбка. Ни солнечный зной, ни дождь, ни суета и шум торжища не беспокоили его. Люди разговаривали с ним, кричали ему чуть ли не в самое ухо, тормошили его за одежду; иные, — из тех, кому всё нипочём, — плескали ему в лицо водой и даже кололи иглами. Приходили его родичи и с плачем просили вернуться к семье, — однако всё было тщетно. Люди говорили: «Нет его здесь. Ясно, что он уже в Небесных Чертогах». Немного погодя сам государь соизволил прибыть туда и взглянуть на него. Подивившись такому чуду и исполнившись благоговения, государь повелел заложить возле торжища новый храм, куда, по возведении его, и перенести тело святого. Уже начали было возводить храм; но в один из дней случилось вот что. Подле святого во всякое время стояло несколько человек, глазевших на него с благоговением и страхом. И вот они увидели, как в ноздрю к нему залетела муха. Кто-то успел даже засмеяться, — как вдруг святой вздрогнул, чихнул и пришёл в себя».
     Второй путник сказал: «А я вот какую историю расскажу. Случилось это в местах, откуда родом моя мать. В одной знатной семье был сын, юноша безупречный во всех отношениях, а особенно — в почтении к родителям. Все ставили его в пример своим детям. И вот этот юноша полюбил одну девушку, тоже из знатной семьи, и захотел жениться на ней. Родителям же его она была не по душе, и они прочили ему в жёны другую. Он просил и молил их, как только мог, — но те не смягчились. И тогда он ушёл из родительского дома и женился против их воли. Вся округа была в изумлении, и на него показывали пальцами. Некоторое время спустя он поступил на службу ко двору тамошнего князя. Честностью своей и усердием вскоре снискал уважение своего господина, и стал его доверенным лицом. И вот однажды жена его тяжело заболела. А как раз в то время господин вознамерился послать его с важным поручением в соседнюю провинцию. И тот поехал, блюдя свой долг, и оставил жену на попечение слуг. Когда же вернулся, она уже умерла. Долго он горевал; и ни на одну женщину больше смотреть не мог. Минуло несколько лет, и душа его нашла отдохновение в беседах одного доброго монаха. Вскоре тот, о ком я веду рассказ, оставил службу и удалился в монастырь. Там он обрёл пристанище для духа и тела и прославился благочестием и любовью к людям. Все почитали его, — и прочие монахи, и миряне. Но однажды, выйдя в город, он увидел, как какой-то человек бил собаку. В сердце его вспыхнуло возмущение, и он ударил того человека. За это настоятель изгнал его из монастыря. И он скитался, нищенствуя, до конца жизни. Когда умер, его закопали на песчаном пустыре какие-то бедняки. Но вот одно прикосновение к его могиле, говорят, излечивает безумие».
     После некоторого молчания первый путник, отмеряя шаг за шагом, произнёс: «Нынче утром вспомнил я вашу давешнюю историю о Священном Нефритовом Зеркале, и на память мне пришла несколько похожая история, тоже прочитанная, как кажется, в какой-то книге. В ней рассказывается о том, как некий человек пришёл на реку и закинул сеть, рассчитывая поймать пару рыбин на обед. Но не успел он это сделать, как в водах появилось огромное бревно, которое, проплывая, зацепило сеть, разорвало её и утопило, едва не покалечив и самого рыбака. Тот, огорчённый, выбрался на берег, в сердцах схватил камень и запустил им в бревно. И тут он увидел, что это не бревно, а речной дракон в сияющей чешуе. Тогда человек упал на колени и воскликнул, дрожа от страха: «Великий Господин, прости! Глаза мои подвели меня». Дракон отвечал, подняв голову из воды: «Тебя ли одного подводят глаза? Я ещё не встречал человека, который видел бы то, что есть на самом деле, а не то, что ему желательно или привычно видеть». Потом он сказал: «Хочешь, я покажусь тебе в подлинном своём облике?». И всё ещё стоящий на коленях рыбак увидел перед собою прекрасного человека, источающего свет, подобного в одно время и сильному мужчине, и прекрасной женщине. Существо это рассмеялось, протянуло руку и поймало на лету какую-то мошку. Потом оно раскрыло ладонь: на ней лежал драгоценный камень. Тогда оно рассмеялось снова и спросило: «Хочешь, я покажу тебе тебя в твоём подлинном облике?». И рыбак нашёл в себе силы только произнести слово «Нет». В следующий миг он увидел уплывающее вниз по течению бревно».
     Второй путник, с печалью покивав, сказал: «Что видит человек? Разве он понимает, что дыхание, выходящее из его рта, на самом деле есть дыхание самой жизни, угнездившейся в его груди, обитающей там, как лиса в своей норе? Каждый вдох равноценен жизни, а каждый выдох дороже горсти золотых монет». Спутник его внимательно выслушал эти слова, а потом спросил: «Так что же, выходит, мы — норы, в которых живёт жизнь? И мы — не более, чем её прибежища, — потому, что в камнях ей обитать жёстко?». Второй путник отвечал: «Все мы чреваты жизнью. Поселяясь в нас, она надеется на то, что мы подарим ей существование, достойное её. Камень не может сделать ей такого подарка, а человек зачастую не желает его сделать. Поистине, человек настолько же жёстче камня, насколько он совершеннее его!». Тогда первый путник сказал: «Что же мы для жизни, и что она для нас?». Второй путник ответил: «Шмель не живёт без цветка, а цветок — без шмеля». «Кто же здесь цветок, а кто — шмель?». «Это знает только небо».
     Тут за спинами их послышался стук копыт, и они, обернувшись, сошли на обочину, уступая дорогу конному отряду, шедшему на рысях. Первый путник сказал: «Вот какую историю напомнили мне грозные эти воины. Был в древности некий воитель, знатный и искусный в ратном деле человек, многократно отличившийся в сражениях и прославившийся на всю державу. И хотя в сражении был он беспощаден, в жизни больше всего любил музыку. Он благоговел перед её звуками, и каждая струна лютни была ему дороже года жизни. А в одной из северо-восточных областей жил великий музыкант, мастер, подобного которому не помнили десять последних поколений. Играл он только при дворе государя, куда его время от времени приглашали. Многие из знатнейших людей были бы рады пойти к нему в ученики; но он был привередлив, и высокомерно отказывал даже аристократам, а тем более — простым людям. Только двоих он взял в ученики, — родственников тамошнего князя; и то не спешил обучать их музыкальному искусству. Он говорил: «Пусть сперва насладятся тем, что однажды я начну обучать их»; и он держал их при себе почти как слуг. Случилось так, что князь той области поднял мятеж против государя. Когда же он был разбит и государевы войска вошли в его столицу, в их рядах был и упомянутый воин. Едва войдя в город, он кинулся к дому мастера, спеша защитить того от своевольства солдат. Оставив своих солдат у входа и войдя в жилище музыканта, воин увидел, что тот сидит с лютней в руках и ждёт смерти. Воин оказал ему глубочайшее почтение и обещал защиту. После же сказал: «Я буду с вами некоторое время. Не снизойдёте ли вы до того, чтобы дать мне несколько уроков игры на лютне?». Мастер засмеялся и сказал: «Для вас — так и быть; если только вы обещаете исполнить одну мою просьбу, в которой, даю вам слово, не будет ничего поносного для вас». Воин сказал: «Я обещаю, и ручаюсь в том небом». И мастер велел, чтобы гость отрубил себе кисть правой руки. Тому делать было нечего, и рука была отрублена. Тогда мастер вложил в левую руку воина лютню и сказал: «А теперь играй, как знаешь. Я не учу калек». И тут лютня зазвучала сама, — так чисто, словно струны её перебирали искуснейшие пальцы».
     Второй путник сказал: «Мой дед говорил, что дурной человек не может породить красоту». Первый спросил: «Как же этот музыкант мог играть так прекрасно?». Второй ответил: «Барабан пуст внутри, — а умелая рука извлекает из него мелодию». «Выходит, это не музыкант порождал музыку, а она сама выбрала его для того, чтобы через него являться людям?». «Уважаемый совершенно прав. Музыка выбрала себе инструмент; а когда поняла, что он сгнил, подарила себя другому инструменту». Некоторое время они молчали. Потом первый путник сказал: «Видно, во многом бывает так. Та книга наставлений, о которой рассказал я вчера, — разве далась бы она недостойному человеку? Если человек умеет быть достойным прекрасного, то прекрасное щедро одаривает его». Второй путник сказал: «Это — та гармония, которой живут души».
     Немного погодя он сказал: «Дед как-то рассказал мне такую историю. Один человек мечтал жить вечно. Он вёл в высшей степени добродетельную жизнь, надеясь на то, что в награду небо дарует ему бессмертие; но всё равно старел, и тело его начинали уже подтачивать недуги. Тогда он стал искать кого-нибудь из тех святых отшельников, которые, по слухам, жили уже много сотен лет. Долго он искал; побывал в самых укромных углах лесов и гор; и вот, наконец, нашёл одного такого. Выслушав его слёзные мольбы о помощи, отшельник сказал: «Хорошо: попробую помочь тебе, — ведь ты человек неплохой». Вслед за этим он дал просителю подкову диковинной формы и сказал так: «Однажды Дух Грозы в своей скачке по ночному небу налетел на вершину Матери Гор, и конь его потерял подковы. Вот тебе одна; когда найдёшь остальные, тогда обретёшь бессмертие». Тот взял подкову и отправился на поиски. Искал усердно; всю державу обошёл, побывал далеко за её пределами. Шли годы, — а он всё искал. Ещё две подковы сумел найти. И вот уже три сотни лет прошло, и четвёртая перевалила за половину. Устав скитаться по миру, он возвратился туда, где жил отшельник, и застал его там же. Отдал ему все три подковы и сказал: «Не нашёл я четвёртой. Возьми и эти: устал я жить, и последней искать не хочу». Отшельник ответил: «Как же мог ты найти четвёртую, если она упала в море?». Услышав это, гость его рухнул мёртвым».
     Первый путник покивал и заметил: «Поистине, бессмертие даруется не тому, кто хочет жить вечно, а тому, чья жизнь не бессмысленна: он бессмертен, даже если умер». Второй добавил: «Кто обманулся в своей цели, тот умер, — хотя бы он и жил ещё долго». Первый сказал: «Подлинное счастье — не оказаться, сам того не зная, живым мертвецом!». «Где же ценители такого счастья? Разве что мы с вами», — ответил второй путник, печально улыбнувшись.
     Помолчав, спутник его сказал: «Вот какой историей отвечу я на вашу. В одном из южных городов жили муж и жена. Однажды муж заболел, и тяжело. Видно было, что он уже не жилец. Дни и ночи просиживала жена возле его постели, молилась небу и предкам, как кровью, истекала слезами. И вот в одну из ночей, когда никого, кроме неё, не было подле умирающего, — а он лежал в беспамятстве, — перед ней вдруг явилось нечто; стать как будто женская; вгляделась в лицо, — умершая давно мать. Но не испугалась; шатаясь от слабости, встала на колени и поклонилась. Тогда мать говорит ей: «Кому, как не мне, понять тебя, дочь? Ведь и я любила твоего отца. Я читаю в твоей душе; и вот, я плачу с тобой вместе, потому что мне так же больно за тебя, как тебе — за мужа». Дочь снова кланяется и говорит, глотая слёзы: «Помогите ему, матушка». И другой раз, и третий, и снова. Тогда мать говорит так: «Ему нужно время. Болезнь надписала ему срок; если он переживёт этот срок, то смерть обойдёт его и пойдёт дальше, не найдя его, и болезнь кончится, исчерпав сама себя, как маленькую чашку глубоким ковшом. Согласна ли ты отдать за день его жизни год своей жизни?». Та отвечает: «Согласна», — и в глазах радость. Тут видение исчезло. Наутро женщина, в последний раз поглядев на мужа, собирает то-сё из своей одежды и тихо уходит из дома. Другие домашние обнаруживают её пропажу и начинают розыски. Весь город подняли на ноги, — напрасно. Тогда решили, что бросила она мужа; изругали её последними словами, — только что убийцей не назвали; ославили на всю округу. А муж тем временем поправляться стал, — медленно. Как узнал, что жена ушла, снова в беспамятстве свалился. Однако же выжил и поправился. Даже снова женился вскорости».
     Выслушав, второй путник остановился и совершил поклон, сказав: «Вот подлинная любовь, — что жены к мужу, что матери к дочери. Кто не любил так, тот не поймёт их. Что я могу, кроме как благоговейно поклониться?».
     Скоро они вошли в селение. Отдохнув, перекусив и умывшись холодной водой из колодца, пошли своей дорогой, рассуждая о том, что осталось им всего два перехода.
     Пройдя немного, второй путник сказал: «Припомнил я одну историю о тёще, — да не о такой, какая была у того больного. Хочет ли мой уважаемый попутчик выслушать её?». Тот ответил: «Расскажите, очень вас прошу».
     И второй путник начал: «Была у некоторого человека тёща, — злющая, как бабка всех ведьм. И никуда от неё было не деться: жила при дочери, в его доме. Сколько он помучился, бедняга! Если бы пересчитать его мучения на вес, а вес — на камни, то под небом стало бы на один горный хребет больше. Но вот она умерла. Он устроил ей богатейшие похороны; а похоронил в своём собственном саду. Люди думали, что очень любил он тёщу, и расстаться не имеет сил. А он говорил друзьям, потирая руки: «Теперь-то ни один воришка ночью в мой сад сунуться не посмеет!». Совсем другая у него пошла жизнь; по службе продвинулся; даже жену больше любить стал. И вот однажды вечером вышел прогуляться в сад. Внезапно появляется тёща и бежит прямо на него, ругаясь, как живая. Он обмер; однако же сил хватило на то, чтобы добежать до дома и вскочить в дверь. Отлежавшись после такого перепуга, назавтра снова вышел в сад, — уже осторожно, с оглядкой. Прошёл едва ли пару дюжин шагов, как опять бежит к нему тёща. С тех пор так и повелось: как выйдет в сад с друзьями или с женой, — всё спокойно; как выйдет один — тотчас появляется тёща и гонит его из его же сада. Втайне ото всех напуганный зять позвал знахаря; тот чинил свою ворожбу, — не помогло. Хотел похоронить тёщу заново, в другом месте, — жена ударилась в крик. Подыскал дом на другом краю города, этот хотел продать, — опять жена не дала. Что делать? Рассказать об этом ужасе, так сочтут сумасшедшим: и службу потеряешь, и друзья обходить стороной станут. Плюнул он на сад, не велел никому за ним присматривать, и сам перестал туда наведываться. Сад, некогда ухоженный и плодоносящий, одичал, зарос и стал похож на лес. Через много лет только, когда жена умерла, смог тот несчастный продать прежний дом и купить другой».
     Первый путник сказал: «Вот история, заслуживающая и того, чтобы весело над ней посмеяться, и того, чтобы призадуматься. Однако же подумал я вот о чём: какое сокровище являют собой всевозможные поучительные истории! Иная из них — блёстка серебра, иная — золотой самородок; та — жемчужина, та — чистая яшма, та — сапфир, а та — подлинный алмаз. А ведь не будь в мире такой неустроенности, не будь в людях того, что недостойно человека, так и сокровища эти не имели бы ценности; да их и вовсе не было бы». Второй путник ответил: «Верно говорят, что и в худшем имеется зерно лучшего». Первый добавил: «И ещё верно говорят, что когда над тобой чинят несправедливость, то на девять пальцев возмущайся, а на один будь благодарен». Второй сказал: «Но не лучше ли было бы всё же людям и сокровищ таких не иметь, но и жить по-другому? Не слишком ли дорого они им достаются?». «Тому доброму, что могло бы быть, не порадуешься, сколь бы хорошо оно ни было, — ответил первый путник. — Будем же радоваться тому малому, что имеем. И ведь жизнь заботится о нас: всю грязь она перемалывает, пережигает и вымывает своим потоком, а нам оставляет сокровища души».
     Потом он сказал: «Вот что мне припомнилось. У одной бедной вдовы был ребёнок лет четырёх или пяти, большой непоседа. Постоянно он шалил, не умел посидеть спокойно. Мать работает, а он вьётся вокруг, как мошка; то за подол её тянет, то убежит куда, то на дерево лезет, то ещё что-нибудь. Одёжку извозит, а то и изорвёт; бывает, упадёт, плачет, или собаку какую за хвост дёрнет, а та его укусит. Словом, егоза неугомонная. А мать и без того выбивается из сил: трудится без роздыху с утра до ночи, — хоть хозяйство и небольшое, да ведь одна попробуй обиходь его… Замучилась совсем. И однажды, рассердившись на своего шалуна в двадцатый раз за день, она в сердцах возьми да и скажи: «Ну что за горе?! Почему нельзя повесить тебя на запястье, как веер, и больше о тебе не думать?». Смотрит — ребёнка рядом нет; а на земле лежит маленький серебряный колокольчик. Подняла его ослабевшей вмиг рукой, — он звенит весело, словно бы дитя смеётся. Так её и нашли соседи, — сидящую на земле и потряхивающую колокольчиком. С тех пор целыми днями ходила она по округе, ничего не говоря, а только слушая свой колокольчик, и то смеясь, то плача. Люди давали ей что могли: кто-то отрежет краюху хлеба, кто-то подарит грушу, кто-то старый кусок холста. Так она и умерла, зажав ту вещицу в руке; и рассказывали, что колокольчик звенел сам по себе в мёртвом кулаке её».
     Второй путник сказал: «А я вот что расскажу в ответ. В одном из древних царств был правитель, который боялся, что сын замышляет убить его и завладеть троном. Царь тот был человек неплохой; но страх завладел его сердцем, и оно перестало осознавать себя. Долго он терзался тайными опасениями; и вот в один из дней не выдержал и велел схватить сына и бросить в темницу. Но страх не отпустил сердца; тогда велел задушить узника. Это было исполнено. Объявили народу о смерти наследника. Толпы людей собрались на кремацию любимого царевича. Тело умастили благовониями, одели в богатое платье и положили на погребальный костёр. Но только успели поднести факел, как царь закричал от боли. Огонь затушили. Корчащегося властителя на руках отнесли в его покои и позвали царского лекаря. Тот смотрит, — а у царя на теле ожоги, и даже волосы обгорели немного. На другой день царь, натёртый целебными мазями, велит предать тело сына земле, как простого человека. Это тайно исполняют; но тут царь начинает задыхаться. Полумёртвый, велит он извлечь труп из могилы; к тому моменту, когда сделали это, он был уже в беспамятстве. Через день, немного придя в себя, он стал думать, как быть с мёртвым этим телом; и тут заметил на своих руках трупные пятна. Закричал от страха, стал звать лекаря. Тот прибежал, глянул, схватился за голову — и вон из царских покоев. Царь от ужаса и повелеть поймать его забыл. Бегал по дворцу, не находя себе места, пугая придворных и стражу перекошенным от ужаса лицом. На другой день весь уже был в пятнах, и кожа кое-где начала вздуваться. На третий плоть его стала источать зловоние, изо рта по временам шла трупная жидкость. Скоро уже не мог встать; лежал, ворочая глазами, весь разлагающийся и смердящий. Из всех царедворцев только двое нашли в себе силы оставаться подле него. Позже они рассказывали, что когда с рёбер царя начало отставать мясо, он ещё дышал. Тело же царевича лежало в тайных покоях нетронутое тлением, словно он просто спал. И сановники, страшась дожидаться дальнейшего, велели слугам закопать оба тела в одной яме, и сверху навалить каменную глыбу потяжелее. Так и было сделано».
     Первый путник спросил: «Как уважаемый мой попутчик объясняет то, что и в людях, в душах которых подлость не пустила корней, порой вызревают её плоды?». Тот отвечал: «Полагаю, не в подлости дело. Разве она — приговор неба, который нельзя оспорить? Она — часть самого же человека; да, приговор этот он пишет в себе сам. Сегодня нет ничего; а завтра добрейший человек, испугавшись чего-то или позавидовав кому-то, уже приговорил себя». «Так значит, каждый изначально имеет в себе семя подлости, и дело только за тем, прорастит ли он его, и когда прорастит?». «Всё, что есть в человеке, есть он сам. Захочет он — в нём зародится семя подлости, а захочет — зародится семя героизма. Суть в том, чтобы сознавать себя и рачительно возделывать сад своей души». Первый путник сказал, помолчав: «Так разве человек не равен миру с его землёй и небом?».
     Потом он сказал: «Время, которое осталось у нас с вами, подобно чарке, стоящей на краю колодца, полного удивительных историй. Вот ещё один глоток. В некотором селении жил сердитый, сварливый человек, вечно всем недовольный. Однажды, в жаркий день, к дому его подошёл бродячий монах и попросил напиться. Склочник же этот ответил ему упрёками, говоря: «Сколько вас ходит, таких бездельников; сначала напиться вам дай, потом поесть просите. А что от вас толку? Ты вот помолился хотя бы, чтобы жара спала». Монах смиренно отвечал: «Разве подобное может быть во власти человека?». Тогда тот закричал, рассердившись: «Видно, что попрошайничать — в твоей власти! Пошёл! От жажды и умереть можно; поэтому утоление её надо заслужить». Монах всё так же смиренно сказал: «Ваша правда, почтенный. Дайте же мне напиться; а я помолюсь о прохладе и свежести для вашего селения». Склочник подал ему воды, ворча: «Так выходит, что заслуга в этом будет моя, поскольку, если молитва твоя возымеет действие, то всё равно получится, что все избавятся от жары благодаря моей воде». Монах напился, поблагодарил и ушёл. И тотчас человека этого прикрыла тень, как бы от незримого облака, и стало ему прохладно. И тень эта в тот день сопровождала его везде по деревне, куда бы он ни пошёл. Односельчане слушали его рассказ о разговоре с монахом и говорили, завидуя: «Вот каковы эти монахи: только за тех молятся, кто их уважит». И на другой день тень сопровождала того человека, и на третий. Окончились жаркие дни, пошли пасмурные, а потом снова настали солнечные. Тень же была с ним неотступно. И когда он соскучился уже по солнечному теплу, то никак не мог от неё избавиться. И молился, и подавал монахам, прося, чтобы они молились за него, и к знахарям обращался, и в конце-концов, почти обезумев, в отчаянии жалобу государю написал: ничего. Так он никогда больше и не ощутил солнца на своём лице; и знобило его даже в самые знойные дни».
     Второй путник сказал: «Расскажите же ещё что-нибудь. Третий день совместного нашего путешествия на исходе, — а я бы желал, чтобы впереди их было ещё тридцать». Первый путник поклонился и ответил: «Если уважаемый закончит свои дела в городе в одно время со мной, то мы могли бы и обратный путь проделать вместе. И, может быть, он не погнушается завернуть ко мне и отдохнуть несколько дней в моём доме». Попутчик его в свою очередь поклонился и сказал: «Нельзя отказать в ответ на любезное приглашение столь достойного человека».
     Помолчав, первый путник сказал: «Вот простая история, однажды услышанная мною в городе. У одного человека, не бедного, но и не богатого, было двое слуг. Один из них был вороват, и никогда не упускал случая где-нибудь что-нибудь стащить. И вот однажды ночью, думая, что второй слуга, живший с ним в одном помещении, крепко спит, он встал с постели и вышел крадучись. Второй же слуга ещё не спал; при свете луны, лившемся в открытое окно, он увидел, как тот, возвратившись, спрятал в свою постель нечто блестящее. Вскочив, второй слуга подбежал к укладывающемуся воришке, запустил руку под его тюфяк и вытащил оттуда серебряное зеркало, которое тот украл в одной из хозяйских комнат и, как видно, намеревался вынести из дома и продать днём. Вор кинулся к окну; другой за ним, хватая его за шиворот; с шумом покатились по полу. Так боролись некоторое время, пока не раздался голос хозяина, спрашивающего, что за шум. Тут воришка перестаёт сопротивляться, бухается на колени и начинает умолять другого не выдавать его. Просит дать возможность дождаться утра и уйти самому; просит не подводить под наказание; слёзно молит. Второй, смягчившись, готов уже пожалеть его. Тут раздаётся ещё один хозяйский окрик. Тогда второй слуга говорит: «Что же я скажу хозяину сейчас?». Первый, трясясь от страха, просит: «Скажи, что обезьяна забралась через окно». Тот и крикнул: «Это обезьяна спросонья в окно вскочила. Мы поймали уже её и выкинули обратно». Тут смотрит — и правда он держит за шкирку обезьяну».
     В это время путники вошли в деревню. Нашли маленький постоялый двор, сняли на ночь комнату. Легли, пожелав друг другу доброй ночи.
     Утром просыпается первый путник, и видит, что он в доме давешнего старика, где остановился третьим вечером своего пути. Оглядевшись, обнаружил рядом с собой два исписанных листа. Взял в руки верхний, — а это та бумага, за которой шёл он в столицу провинции. Справлена как положено; и подпись нужного чиновника есть. Взял другой лист — там написано прекрасным почерком, словно бы мастер-каллиграф писал: «Нельзя отказать в ответ на любезное приглашение столь достойного человека. Вскорости непременно буду в гости». Тут и старик заходит. Путник к нему: «А что, дедушка, где ваш второй постоялец?». Тот отвечает: «Какой постоялец? Кроме вас не было никого». «Ну, как же? Пришёл человек, я уже улечься успел; вы и ему место дали». «Никто не приходил. Как вы легли, правда, опять постучали. Открываю, — забегает лис; сделал круг по комнате, да и выскочил обратно в дверь».

     В этот раздел входит то, что нельзя отнести ни к публицистике, ни к поэзии.