МИТЭВМА ЛЕУМЫ

ЖИЗНЬ

ЭНОН I

Вот что было со мной от рождения до смерти. Я родился в стране Тат, в городе Абенетамма, в 212 год Каменной Династии. Детское моё имя было Нанимас, а имя отца — Ахо. Род отца был высок, ибо его предок был среди тех ста, которые пошли за Адума, который стал потом Тамаут Адума. Из ста осталось двадцать восемь, и предок отца был среди них; все они были возвышены так, что никого выше их не было в стране Тат. Когда я родился, из двадцати восьми родов оставалось девять; мой отец был из рода Мунам, и звался Мунам Ахо. А правил тогда Тамаут Ракарам, сын Тамаут Ва и отец Тамаут Каваи, одиннадцатый Тамаут. У отца родился один сын, потом другой, а потом я. Первого сына он воспитывал как воина, и второго — так же, чтобы они были близки к правителю. И меня он хотел воспитать так же; но его отец этого не пожелал, а пожелал, чтобы я вошёл в храм и стал жрецом Акоха. Среди жрецов было мало людей из высших родов, — и дед думал, что я, может быть, стану главным жрецом. Мой дед был мудр и хитёр, и звался Мунам Тамана. Он был близок к Тамаут Ума, и к его сыну Тамаут Ва, который умер молодым, и к его сыну Тамаут Ракараму, который к нему прислушивался. И дед велел отцу отдать меня в храм; и отец не хотел, но отдал. Мать плакала, потому что знала, что больше уже никогда меня не коснётся, и я плакал тоже; а было мне тогда шесть лет. Отец привёл меня в храм и там оставил; в тот же день он прислал в дар храму повозку с зерном, другую — с солью и утварью, третью — с тканями, кожами и медью, и ещё — суму с золотом, и ещё — двадцать шесть голов скота и три барабана. Жрецы взяли меня и сразу же обрили мне голову; потом омыли меня. Потом они окуривали меня дымом, а один бил в маленький барабан и пел. Потом они натирали меня вязким маслом — раз, и другой, и третий; так прошёл вечер, а потом настала ночь, и они не позволяли мне спать. Потом они опять омыли меня и опять окурили, и натёрли жидким маслом, а потом прокололи уши. Потом они дали мне кислое питьё; я выпил его и проспал два дня и две ночи. С того времени я жил при храме, вместе с другими мальчиками. Отец приходил и видел меня издалека; и дед приходил смотреть на меня. При храме я делал то, что мне велели делать, — а мне и другим велели делать всякую работу. Я раскладывал травы сушиться, мыл камни, мыл жертвенные кости, толок на камнях, выбрасывал из храма угли и золу, и делал прочее что мне велели. И в процессиях я ходил, хлопая в ладоши, и кричал, как меня учили, и наказывал тех из таких же, как я, которые допускали провинность, и делал прочее. Пищи давали мне и другим столько, что мы не могли всё съесть. Через день на другой жрец брал верёвку, в которую были вплетены маленькие шипы, и бил нас ею, сильно не раня, но царапая спины до крови; а другой, отирая наши спины, собирал кровь на ткань. Так было два года; за это время спины у нас стали как кора дерева. И вот прошло два года, и жрецы стали брать нас по одному и бить ветками дерева хуму. Они били и пели; били, пока не кончится песня, а потом оставляли и смотрели, кто умрёт. Нас было пятеро; в тот раз умерли двое. Их тела вынесли из города и бросили на съедение гиенам; остальных же больше уже не били верёвкой с шипами. С того времени нас стали учить песням и танцам; а прочее мы делали как и прежде. И через каждые два дня на третий нам давали нож, и мы надрезали себе кожу на ногах, руках или животе, а жрец собирал кровь на ткань. Так было ещё два года, — а потом жрецы опять стали бить нас, и смотрели, кто умрёт; а песня была длиннее вдвое. В тот раз умер один, а остался я и ещё один. После этого нас стали обучать игре на туххуме и счёту; прочее же мы делали как и прежде. Через каждые три дня на четвёртый мы должны были надрезать себе кожу на груди, или на шее, или на лице, или на голове, а жрец собирал кровь на ткань. Так было ещё два года, — а потом жрецы опять били нас и смотрели, кто умрёт; а песня была длиннее ещё вдвое. Умер другой, а я выжил; из тех, кто был со мной, я оказался сильнейшим. Когда я оправился от побоев, меня одели в белые одежды, — а до того я ходил голым. Они позвали отца, деда и братьев в дом праздников и благодарили их за меня, а деду оказали высокие почести. Посадили меня в круг и танцевали вокруг меня, и пели торжественные песни. Потом принесли и дали мне птицу, чтобы я отгрыз ей живой голову; я отгрыз, и её кровь залила мои одежды. Тогда они сняли с меня одежды, омыли меня и натёрли душистым маслом; потом снова одели в белые одежды и сломали деревянные кольца, которые были в моих ушах, а вместо них продели золотые. Потом опять танцевали вокруг меня и пели, а деда поднимали на руках. На другой день они дали мне мужское имя, и я стал взрослым на два года раньше, чем те юноши, которые не были у жрецов. С того дня я стал зваться Мунам Тамана, как и дед; а для обрядов мне дали имя Чадам. Тогда же меня отвели к главному жрецу, и он надел мне на шею жреческое ожерелье. И с того дня я спал уже не там, где прежде, а вместе с прочими жрецами, и ел вместе с ними, ибо и сам стал жрецом.

ЭНОН II

Я жил вместе с другими жрецами, и был среди них самым молодым. Жрецы разделялись на старших, тех, кто моложе, тех, кто ещё моложе, и тех, кто ещё моложе, среди коих был и я; всего жрецов было около восьми десятков, а над всеми стоял главный жрец. Старшие обучали младших, те — своих младших, а те — нас. Меня обучали музыке, танцам, песням, счёту и прочему, что было необходимо. Так обучали нас всех; и ещё нас учили знаниям об Акохе и других богах. Мы слушали, что говорили нам старшие; они рассказывали нам и повторяли многажды, а мы запоминали. Вот малая часть из того, чему нас учили. Была великая богиня, дарующая роды женщинам, приплод животным и плоды всякому растению. Великий бог, дарующий силу воинам и разящую мощь оружию, совокупился с нею, и она родила Акоха. Акох был хил, потому что отец его не умел произвести жизнь, а умел лишь пресекать её; поэтому Акох был жив лишь наполовину. Зато отец дал ему великую жажду власти; а от матери он получил острый ум. И он захотел победить прочих богов, — хотя сам был жив лишь наполовину. Тогда он взял свой человеческий облик и сжёг его; себе же взял облик иной. Он взял туловище, голову и пасть от крокодила, ноги от слона, рог от носорога, крылья от птицы, когти от льва, яд от змеи. И он победил всех прочих богов; а кто из людей пошёл на него, тех он убил и пожрал. Тем же, кто перед ним склонился, он дал великую силу: так появились жрецы и храм. Издавна поклонялись одному Акоху, ибо он — повелитель прочих богов. В стране Тат в каждом городе был храм, а в городе Абенетамма — главный храм и главный жрец. В каждом храме был идол из крепкого дерева, натёртый смесью из масла, смолы и крови. В храме одного города был идол крокодила, в другом — слона, в третьем — носорога, в четвёртом — птицы, в пятом — льва, в шестом — змеи; всё это были лики Акоха, которым поклонялись и приносили жертвы. А в городе Абенетамма был идол самого Акоха; идол этот был страшен, и был такой величины и тяжести, что все жрецы храма не могли бы сдвинуть его с места. Он был сделан из дерева, а внутри имел камни; и был идол поменьше, для ношения в процессиях. Носили идол вторые по старшинству жрецы; первые шли впереди них, третьи — вокруг них, а мы, младшие, — за ними; позади нас шли мальчики, приведённые в храм. Процессии были для прославления Акоха и устрашения людей и богов, в праздники. Первый праздник был в день, когда Акох был зачат; второй — в день, когда родился; третий — в день, когда принял новое обличье; четвёртый — в день, когда победил других богов. От первого праздника до второго было три дня, до третьего — ещё три, до четвёртого — ещё три. И в каждый из праздников приносились человеческие жертвы: в первый — три человека, во второй — шесть, в третий — девять, в четвёртый — двенадцать. И вот как они приносились: в праздник в храм приходили главы высших родов и правитель, и садились вместе со старшими жрецами и главным жрецом в том помещении храма, где стоял большой идол. И мой дед был среди них, — ибо он был главой своего рода. Там убивались жертвенные люди и сжигались на огне; а перед этим собравшиеся брали от них лучшие куски, жарили и поедали. Прочие жрецы, кроме нас, младших, в это время пели для Акоха и танцевали вокруг; а мы, младшие, играли на туххумах и балах и били в барабаны. И было ясно слышно, как дышит и смеётся Акох: я сам каждый раз слышал это. Старшие жрецы имели великую силу, которой наделял их Акох; они были сильнее воинов, ибо калечили и убивали без оружия. Я видел сам, и видел не раз. Однажды, идя по городу, жрец рассердился на какого-то человека; он протянул к нему руку — и у того лопнули глаза. В другой раз я видел как жрец, не касаясь человека, сломал ему руки, а потом спину. В другой раз главный жрец при мне, не касаясь руками, вырвал из человека внутренности через рот. Дважды я видел, как жрец сломал человеку шею криком. Старшие жрецы могли сделать так, чтобы при чистом небе шёл дождь и были гром и молния, или чтобы дул сильный ветер, ломавший деревья. Для этого они собирались вместе, пели и просили Акоха; видеть же и слышать это никто не допускался. Многое они могли; и все их боялись и почитали. А кто не почитал, тех ловили и приводили в храм, к идолу Акоха, и перед ним разрывали на куски, не касаясь руками. Сам правитель почитал жрецов и боялся, и давал им всё, чего они хотели. Дед мой был умён и хитёр: он хотел, чтобы я стал главным жрецом. Тогда я мог бы возвысить род Мунам над прочими, и он был бы первым после Тамаутов; а так он был восьмым из девяти. Когда я стал жрецом, я часто встречался с дедом вне храма, и он говорил мне об этом. Виделся я и с прочими из семьи; видел даже тех, которые родились после моего ухода. В храме же я делал то, что должен был делать, как меня учили. Делал многое, всякую работу, и многому учился. В особенности нас учили знать силу Акоха; нас учили всегда помнить о ней и восхищаться ею. Нас учили, что Акох велик ею, и кто перед нею склоняется, тому он покровительствует. Нас учили, что сила — главное во всём, и что через неё всё живёт и на ней зиждится, и что ничего нет священнее её. Так я жил в храме, будучи жрецом.

ЭНОН III

Когда я был жрецом второй год, в храм привели некоего человека. Воины изловили его в окрестностях города, когда он шёл на север; он был уроженцем страны Тат, но шёл через неё с юга. Он не поклонялся Акоху, и его привели в храм для убиения; он же по дороге многажды просил отпустить его. Был он немного старше средних лет, с бородою и спокойным лицом, и не имел при себе ничего, кроме пищи и неких кореньев. У храма воины передали его жрецам, а те привели его в помещение, где разрывали непотребных людей. Один из старших жрецов спросил его: «Зачем ты не поклоняешься повелителю богов?». Он ответил: «Для чего мне чужой повелитель?». Жрец сказал: «Акох не щадит непотребных — поэтому ты умрёшь; прокляни же себя за то, что не поклонялся ему». Он ответил: «Отпустите меня, ибо ни Акох не нужен мне, ни я — ему, будь я живой или мёртвый». Тогда жрец с ещё двумя жрецами встал перед ним, а жрецы из младших стали позади них и запели; среди них был и я. Трое протянули к нему руки, не касаясь его, и сделали то, что нужно было, чтобы его разорвать; но он стоял и не разрывался. Тогда трое отступили от него, и на лицах их был страх; мы же умолкли. Один из троих побежал и позвал главного жреца, и тот пришёл. Но и он тоже не смог разорвать неведомого человека; а тот стоял спокойно и смотрел. Тогда главный жрец и прочие жрецы в страхе выбежали вон. Остался только я, — ибо так устрашился неведомого человека, что тело моё ослабло, и я упал, и лежал на полу. Он же, пройдя мимо меня, вышел через ту дверь, через которую его ввели. А я подумал: «Вот человек, обладающий поистине великой силой». И я встал и, преисполнясь благоговения, пошёл за ним; и проходя через храм я видел, что в нём никого нет. Я нагнал его неподалеку от храма и пал перед ним ниц. Он же, увидев это, сказал: «Возвращайся в храм, ибо мне от тебя ничего не нужно». Я ответил: «Ты велик; я хочу быть с тобою». Он сказал: «Не за что тебе ни бояться меня, ни почитать; а мне до тебя дела нет». Сказав так, он обошёл меня и пошёл дальше; я же встал и глядел ему вслед. И я подумал, что великая сила уходит от меня, и заплакал, хотя жрецы Акоха не плачут никогда. И я пошёл за тем человеком, потому что не знал, как можно не идти за ним. Он вышел из города и пошёл на север; я же следовал за ним на расстоянии меньшем, чем расстояние крика. Он шёл долго, а потом сел на пригорок и стал есть; я же подошёл и встал перед ним. Он дал мне еды, и я взял; потом он сказал мне: «Возвращайся в город». Я ответил ему: «Лучше убей меня; лучше пасть от руки сильного, чем быть со слабыми». Он спросил: «Разве Акох слаб?», и я ответил: «Акох — свирепейший и сильнейший». Тогда он сказал: «Моя сила — не от Акоха». Я удивился и сказал: «Как может сила быть не от Акоха; ведь он победил всех богов». Он сказал: «Если ты не веришь мне, то чего тогда от меня хочешь?»; я же не знал, что мне ответить, и молчал. В это время со стороны города прибежали два жреца из тех, которые были третьими по старшинству; они подбежали к неведомому человеку и приветствовали его с величайшим почтением, как главного жреца. Они сказали: «Возьми нас с собой, сильный!». Он ответил: «Вам нет дела до моей силы, а мне — до вас; возвращайтесь, откуда пришли». Один из них, звавшийся Менэни, сказал: «Сила даётся тому, кто подобающим образом служит ей; научи нас служить ей так, как служишь сам». Сильный ответил: «Подлинная сила не повелевает тем, кто ею владеет, и не служит ему, но живёт, как кровь в его теле. Где нет тела, там нет и крови; и вы не знаете, что такое сила». Менэни сказал: «Дай нам силу, и мы её узнаем; тебя же будем почитать». Сильный сказал: «Кто ищет силы ради силы, тот подлинной силы не обретёт. Вы же таковы; поэтому я не стану сажать семя, которое не взойдёт и не даст плода». Менэни сказал: «Среди жрецов мы не из худших; сила же правит всем. Человек убивает, и валит деревья, и строит из дерева, земли или камня силой; правитель силой правит. Сила нужна для власти, и чтобы защититься; без защиты жить нельзя, а без власти жить незачем». Сильный сказал: «Жизнь сама — и защита, и власть; силы без Жизни нет, а Жизнь сама — сила». Менэни сказал: «Сила пресекает жизнь — значит, сила могущественнее жизни. Акох, будучи живым лишь наполовину, победил и поверг всех, как самый сильный. Жизнь есть у человека для того, чтобы он мог добывать силу: для этого он живёт и имеет руки, ум и речь». Тогда сильный сказал: «Если так, то почему я сильнее жрецов Акоха? Всё у меня так, как говорю я, а не так, как говоришь ты; почему же я сильнее?». Двое не знали, что ответить, и молчали. Потом второй жрец, звавшийся Тамму, сказал: «Наверное, ты и сам не знаешь истоков своей силы, не знаешь Акоха; наверное, он дал тебе силу, но ослепил тебя». Сильный ответил: «Тогда уйдите от меня, — ибо я не смогу ничему научить вас; вернитесь в храм и молите о силе Акоха, а не меня». И они пошли к городу; сильный же сказал мне: «Иди с ними вместе, ребёнок». Я ответил: «Лучше быть с сильным слепцом, чем со зрячим, но слабым; не гони меня!». Он сказал: «Я мог бы убить тебя, но не хочу отнимать у тебя жизнь; ты видишь, что твоя жизнь могущественнее моей силы». Тогда я спросил его: «Почему же я слаб, если жизнь во мне так сильна?». Он ответил: «Потому, что ты не умеешь владеть своей жизнью». Я сказал ему: «Научи же меня этому». Он сказал: «Жизнь владеет силой, а сила ей служит; хочешь ли ты научиться Жизни?». Я ответил: «Хочу; научи меня!». Он сказал: «Теперь я буду говорить с тобой; я тебя не ждал и не звал, но возьму с собой». Потом он спросил о моём имени, и я сказал, что зовусь Чадам и Мунам Тамана. Он сказал: «Больше ты не Чадам». Потом он встал, и дальше мы пошли вместе.

ЭНОН IV

Мы шли, а на ночь остановились у купы деревьев. Там сильный сказал мне своё имя: он звался Кманка. Он велел рассказать о том, как я жил, будучи жрецом; и я рассказал. Потом он сказал: «Если ты пошёл за мною, то теперь я буду твоим наставником, а ты мне повинуйся». Я сказал, что буду повиноваться, и тогда он сказал: «Прежде прочего помни, что теперь Акох тебе не нужен». Я сказал: «Я поклоняюсь ему»; Кманка ответил: «Нет, не поклоняешься». Он сказал: «Ты оставил храм и пошёл за мной; разве ты мог бы быть здесь, если бы не оставил храм? Где я, там нет Акоха; верь мне, потому что ты знаешь, каково в храме, а я знаю, каково здесь. Если хочешь поклоняться Акоху — возвращайся в храм; а здесь ни я ему не поклоняюсь, ни ты не будешь. Зачем тебе было уходить из храма, если ты взял Акоха с собой?». Я удивился таким словам, а потом сказал: «Повинуюсь». Наутро мы пошли дальше на север. Долго идя, я устал, и стал просить Акоха дать мне сил; Кманка же обернулся ко мне и ударил меня кулаком, и разбил мне губы в кровь. Он сказал: «Говорю тебе, что Акоха здесь нет. Ты — безумец, ибо только безумец думает, что ест, тогда как пищи перед ним нет». Мы пошли дальше, и я думал: «Если Акоха здесь нет, то откуда же у наставника сила?». И я спросил его: «Наставник, как же может быть сила помимо Акоха, если он забрал себе её всю?». Тогда он пошёл и набрал гибких и прочных веток, а потом сказал мне: «Стой, не шевелись». Он скрутил мне ветками руки и опутал ноги, а потом повалил на землю. Потом сказал: «Так и Акох силён только над теми, кто отдал себя в его власть». Сказав так, он ушёл, а меня оставил лежать; и как я ни старался, освободиться не мог. Так я лежал до вечера; а когда стало темнеть, я увидел, что вокруг меня бродят гиены. Они стали подходить ко мне ближе, и я испугался и стал взывать к Акоху, прося, чтобы он освободил меня и отогнал гиен. Они же подошли близко, и одна стала обнюхивать моё лицо; тогда я в страхе закричал: «Акох, Акох!», и она отбежала. Потом она подошла опять, и я опять стал криком призывать Акоха, и так опять отогнал её. Так было и ещё дважды; а потом она уже не пугалась, но подошла и сорвала мясо с моей скулы, обнажив кость, а другая ухватила за ногу. Тогда я ощутил как бы жар во всём теле; а страх мой был таков, что и боль от него утихла; и я закричал: «Наставник, наставник!». Тогда пришёл наставник, и гиены разбежались; он развязал меня и сел рядом. Он приложил к моим ранам руки — и так унял и кровь, и боль; и я уснул. Наутро он сказал мне: «Я и связал тебя, и спас; а Акоха здесь нет. Говорю тебе: моя сила — не от Акоха, а от Жизни. Акох имеет невеликую силу; ему досталось её мало: как еды на один глоток. Одним глотком можно подавиться так же верно, как и целой повозкой еды; зачем же принимать малое за великое? Ты видишь, что один человек, берущий силу от Жизни, сильнее всех жрецов Акоха. Акох — всего лишь глоток в том потоке, который извергает из себя Жизнь; веришь ли ты мне?». Тогда я спросил: «Если Акох — не сильнейший, то кто же он?». Кманка ответил: «Он как лев. Лев рождается и набирает силу, и обретает острые клыки; он — сильнейший из зверей. Рождение и силу даёт ему Жизнь; но вот он умирает, — а Жизнь остаётся. Рождаются другие львы, и умирают, — а Жизнь остаётся. Когда лев терзает свою добычу, она думает, что никого нет сильнее его и ужаснее; а есть и другие львы, а над ними — Жизнь». Я спросил: «В чём же тогда сила человека?». Наставник ответил: «Если он знает Жизнь — он сильнее льва; если не знает — его либо пожрёт лев, либо убьёт другой такой же несведущий». Я сказал: «Наставник, так ты сильнее самого Акоха?». Он ответил: «Это Акох слабее меня». Тогда я спросил: «Почему же ты не отнимешь у него власть над богами?». Он ответил: «Разве я так голоден, чтобы пожирать львов? Жизнь даёт мне пищу и без того; мне живётся сытнее, чем львам». Потом он сказал: «Довольно; теперь молчи». И я молчал и думал над его словами; и скоро я увидел в себе трепет перед ним, как прежде перед Акохом. Так мы и шли дальше молча, и молчали два дня и две ночи.

ЭНОН V

Мы шли на север долго, и по пути Кманка наставлял меня. Раньше прочего он учил меня тому, как надлежит почитать наставника. Он говорил: «Наставник для тебя — вместе и отец, и правитель, и главнейший из жрецов. Я сделаю то, что сделал твой отец: дам тебе жизнь; и сделаю это, наставляя тебя и повелевая тобою». Ещё он говорил: «Без наставника ты — как без глаз, и без ума, и без сердца». Ещё он говорил: «Если бы ты не знал, кто ты, тебя бы не было; если бы ты не знал, что тебе надлежит делать, тебя бы не было. Наставник скажет тебе, кто ты, и скажет, что тебе надлежит делать, — поэтому у тебя нет ничего дороже его. Ты живёшь его изволением, — ибо это он тебя создал; без него не было бы тебя. Ты видишь то, что вокруг тебя, но ты не знаешь, что это. Когда голодный не знает, что такое пища и какова она, он умирает с голоду; и разве ты живёшь, когда не знаешь, что есть ты и что есть то, что тебя окружает? Наставник скажет тебе, что такое ты и что такое всё прочее, что есть вокруг тебя, — и ты сможешь жить. Он даст тебе пищу; и он сам — твоя пища. Кто не ест, тот не живёт; он не может ничего свершить, и даже себя сберечь не может. Наставник для тебя — пища; в нём — твоя жизнь и всё то, что можешь ты сделать. Без наставника ты живёшь не как человек, но хуже камня, ибо камень знает своё место, где он лежит, а ты своего места не знаешь. Почитай же своего наставника, потому что он для тебя — и пища, и жизнь, и всё, что есть, и ты сам». Он наставлял меня многими словами; и кроме слов он наставлял меня делом. Однажды мы пришли к скалам с каменными осыпями; и Кманка не пошёл через пологий проход меж ними, а полез по осыпям вверх, через скалы. Я звал его назад, но он меня не послушал; тогда я прошёл через проход и встретил его на другой стороне. Тогда он сказал мне: «У наставника и ученика один путь; что же ты сделал? Ты не научишься ничему, если будешь идти не тем путём, который указывает наставник, а тем, который для тебя легче». Сказав так, он провёл меня через проход обратно, а потом снова полез через осыпи; и я полез за ним следом. Он лез легко, а мне было трудно; и когда я перебрался за ним, то совсем выбился из сил, и о камни изодрал себе в кровь ноги, руки, живот, грудь и лицо. В тот вечер он сказал мне: «Пусть птица перелетает через преграды: на то она и птица, и имеет крылья. Человек же ходит по земле; и если земля бьёт его и царапает, как зверь, — значит, так и нужно. Человек на то и человек, чтобы преодолевать тяготы пути, пролегающего по земле». Ещё он сказал: «Если ученик бережёт себя от трудностей пути, то это значит, что он сберегает себя не для жизни, а для смерти». И ещё сказал: «Если твой наставник идёт трудным путём, то кто ты такой, чтобы заслуживать лёгкого пути?». И ещё сказал: «Ничего не преодолевает только смерть; а Жизнь может преодолеть всё». В другой раз было так: когда мы сели, чтобы поесть, он вместо еды вложил мне в рот камень, говоря: «Простой камень, пришедший из рук наставника, вкуснее самой лучшей еды». И он четыре дня не позволял мне взять пищу, а всякий раз вкладывал в рот камень. Вложив же, ел сам, а мне говорил: «Если хочешь, выкинь изо рта камень и поешь»; но я ни разу так не сделал. Четыре дня я не ел, и шёл с трудом; на пятый день я упал и не мог больше идти. Тогда Кманка дал мне пищу, и сам кормил меня, словно малого ребёнка. В другой раз он сказал мне: «Что, если я велю тебе выколоть себе глаза?». Я ответил: «Так и сделаю; ведь тебе известно, что для меня хорошо». Тогда он сказал: «Вот подобающий ответ; поистине, ты не зря имеешь глаза, — ибо ты их заслуживаешь». В тот день он сказал мне: «Только тот заслуживает иметь то, что он имеет, кто знает, как его употребить. Смотри глазами, а если будет нужно — пожертвуй ими: только так и будешь их достоин». Тогда я спросил его: «Ради чего же надлежит пожертвовать глазами или иным?»; он ответил: «Ради Жизни». Тогда я спросил: «Нужно ли жертвовать ради жизни другого человека?». Наставник ответил: «Нужно жертвовать ради той Жизни, в коей жизнь человека — что шерстинка в шкуре зверя». Так мы шли, и он наставлял меня словом и делом. Мы шли много дней, и многое видели по пути; видели людей, и зверей, и многое прочее. И всякий раз, как мы встречали людей, Кманка отходил в сторону и укрывался, и то же самое велел делать мне, говоря: «Наш путь не идёт через них». В один из дней я спросил его, куда мы идём, и он ответил: «Куда идём, туда иду один я; ты же идёшь не туда, куда иду я, а туда, где я нахожусь. Ты идёшь туда, где я, и ты каждый день меня достигаешь: этому и радуйся; знай свою цель, — а о моей узнаешь тогда, когда я её достигну». Так мы шли, и пришли в селение, в котором было только два жилища. Жившие в них люди увидели Кманку и бежали к нему, крича от радости. Они провели нас в одно из жилищ, где на ложе лежал человек пожилых лет, седой, иссохший и бессильный. Кманка сказал ему: «Каима, посмотри на меня: я вернулся и принёс то, что обещал»; так сказав, он вынул из своей сумы некие коренья. Когда он вышел из жилища, женщины плакали от радости; а один из мужчин пал перед ним на колени, говоря: «Прости меня: я тебе не верил, а ты вернулся». Кманка ответил ему: «Ты уязвил сам себя». В тот день Кманка истирал коренья и неким образом приготовлял их, чтобы лечить больного человека. Тот человек был главой в селении, а прочие были его дети с жёнами и мужьями и внуки. Шестнадцать дней Кманка каждый день приготовлял своё снадобье и лечил его; все эти дни он жил в его доме и был окружён великим почтением, подобного которому я меж простыми людьми не видел. Жить в доме звали и меня; но наставник сказал мне: «Что хорошего ты сделал этим людям, чтобы с почётом жить в их доме?». Тогда я сделал себе шалаш и в нём жил. Когда миновал шестнадцатый день, Каима мог уже ходить; тогда Кманка оставил им коренья и научил, как приготовлять и как лечиться, а сам собрался уйти. Его просили остаться, но он не остался; а в благодарность попросил пищи в дорогу. И ему дали две большие сумы с едой, и мне столько же. И когда мы уходили, женщины плакали; а двое мужчин, взявши копья, провожали нас целый день и ночевали с нами. Утром они возвратились назад; мы же пошли на юг той же дорогой, какой шли на север.

ЭНОН VI

Мы шли на юг долго, много дней; и по пути Кманка непрестанно наставлял и вразумлял меня. Он говорил мне о существующем; и я понял, что оно не таково, как говорили мне жрецы. Мы шли тем же путём, и прошли через страну Тат, скрываясь. Я спросил наставника: «Для чего нам скрываться; разве мы злодеи? Ведь ты так силён, что никто в стране Тат не сможет причинить тебе вреда; ты и меня легко сумеешь защитить». Он ответил: «Молчи о моей силе, — ибо ты её не знаешь. А скрываемся мы от людей затем, что ни им от нас ничего не нужно, ни нам от них. Для чего им видеть нас? Мы не нужны им; что они могут принять от нас? Реке незачем течь туда, где вода не нужна, а полному сосуду нечего делать возле реки». Так мы прошли страну Тат и вышли из неё на юг, где у людей был иной язык. Эти люди носили накидки из травы, а носы себе протыкали и продевали в них красные перья. Они умели приручать змей, а селения их были окружены оградами из кольев, оплетённых колючими ветками. Селения эти стояли среди лесов и по берегам рек, и в каждом из них был свой правитель. И мы вошли в одно селение, в котором был дом Кманки и правитель которого был ему другом. Там я поселился в доме Кманки и жил вместе с ним, живя так же, как он. Мы добывали пищу, как все, и как все работали; но когда они поклонялись своим богам, мы не были с ними. Чужаков они в своё селение не допускали, — даже людей из своего народа; и я в один из дней спросил Кманку, зачем они допустили нас. Он ответил мне, что некогда, придя в селение, он смог взять в руки змей, которых бросили на него, и змеи его не жалили; тогда его впустили, признав своим, и позволили жить в селении. Мой наставник мог многое, чего не могли они, и делал для них, что мог. Мы жили там долго; всего прожили там тринадцать лет. За это время никто ни разу не поднял на нас копья, и мы никому не причинили обиды. Дважды наше селение шло набегом на другое; мы же не шли, но оставались в своём жилище. Один раз чужое селение напало набегом на наше; мы же оставались в своём жилище и не вышли для того, чтобы воевать. Бывало, что наставник надолго уходил, — однажды он отсутствовал год; а бывало, что и ненадолго. Я в его отсутствие жил так же, как всегда, и ни с кем не начал вражды. Бывало, что он брал меня с собой, и я видел ближайшие земли и иных людей, и много такого, чего не видел прежде. И наставник тринадцать лет учил меня, наставляя в том, каков мир и каким надлежит быть человеку. От него я узнал о подлинных богах и о величайшем из богов, в котором все земли и люди живут, как черви в плоде, и в сравнении с которым Акох ничтожнее, чем вошь вши. Я узнал, что Жизнь наполняет собою всё пространство между небом и землёй, и саму землю, и пространство над небом, и что величайший из богов обитает в Жизни, как рыба в воде. Ещё узнал о том, что бывает с человеком и иными тварями по смерти, и как надлежит умирать. Я узнал, что хорошо, а что дурно, и почему; и для чего нужно то, что нужно. И узнал, каков мир, и научился видеть души камней, растений, зверей, — даже и муравьёв, — воды, огня, ветра и прочего, и научился чтить их. И ещё весьма многое я узнал и многому научился за тринадцать лет. Наставник учил меня и во многом испытывал; и я перестал быть Мунам Тамана. Я сказал наставнику: «Дай мне другое имя, ибо я уже не тот, кем был». Он ответил: «Назовись сам, как пожелаешь; но впредь уже от имени не отрекайся». И я назвался Леума, что на языке народа, жившего в той земле, значило «идущий». Так мы жили тринадцать лет.

ЭНОН VII

В один из дней я сказал наставнику: «Наставник, скажи своё слово. У меня до сего времени нет женщины; разве мне не нужно иметь детей?». Он сказал: «Нехорошо тебе иметь детей в этом народе, ибо они будут не твои, но его». Потом сказал: «Есть ли среди здешних женщин такая, которая ласкает твоё сердце?»; я ответил: «Есть много добрых, приятных душе, — но такой нет». Тогда он сказал: «Если пустая шкура зверя совокупится с другой пустой шкурой, разве от этого будет приплод?». С того дня я стал искать среди женщин селения такую, которая ласкала бы моё сердце. Узнав об этом, наставник сказал: «Если отыщешь такую, будет плохо; лучше не ищи». Я спросил: «Что же будет плохо?»; он ответил: «Я знаю: будет плохо, ибо обычай их несходен с нашим». Через год я увидел, что некоторая девушка ласкает моё сердце, и сказал о том наставнику. Он же сказал: «Соберём всё, что у нас есть, и приготовимся уйти отсюда». Я спросил: «Почему?»; но он не ответил мне. Я пришёл к родичам той девушки и просил её у них; они явили согласие, но пожелали, чтобы я не брал её в жёны иначе, как через надлежащий обряд. Я не пожелал обряда, — и тогда они прогнали меня от себя. Тогда я сказал ей: «Выйдем из селения и соединимся тайно»; она же ужаснулась и прогнала меня от себя, и сказала о моих словах своим родичам. Они, узнав это, стали собираться, чтобы убить меня; тогда Кманка говорил с ними, и они позволили мне и ему уйти из селения. И мы ушли; и Кманка сказал мне: «Я знал, что мы уйдём; а ты — неразумный детёныш». Так мы ушли, прожив там тринадцать лет. И мы пошли туда, куда повёл меня наставник: на юг и запад. Мы шли много дней; и однажды я спросил его: «Куда мы идём?». Он ответил: «Твой ум не сумел удержать тебя там, где ты был; для чего ему знать, где ты будешь?». Я сказал: «Я глуп и виноват; но теперь удержу себя от недолжного и неразумного. Твоё же слово для меня таково, что за одно твоё слово отдам всего себя вместе с умом и жизнью». Тогда он сказал: «Кто поступает должным образом, тот себя не утратит». Я спросил его: «Наставник, ведь ты мог остаться в селении: для чего же пошёл со мною?». Он ответил: «В селении ты не послушал меня; ты ещё неразумен; как же мне было не пойти с тобою? Много лет я тебя учил; и я увидел, что ты не научился ещё всему, чему надо. Разве я мог не пойти с тобою, если знаю, что тебе нужны мои наставления?». И я не знал, как достойно ответить на его слова. Я подумал, что вот, словно глупая птица летит по небу, а солнце идёт за нею. На другой день Кманка сказал мне: «Много ещё пройдём, и дойдём до великого города у вод, не имеющих края. Людей в нём нет; если же и есть сколько-нибудь, то это не те люди, которые жили в нём прежде. В нём есть то, что тебе хорошо увидеть. Туда привёл меня мой наставник, а я приведу тебя». И я не смел спрашивать его ещё, ибо был безмерно рад и тому, что он уже сказал мне. И я думал, и усомнился в том, что достоин его слов. После же подумал, что наставник не скажет ненужного, — и возрадовался тому, что он говорит со мной. Так мы шли много дней, и по пути видели много всякого; и мой наставник неустанно наставлял меня, как и раньше, во всякий день.

ЭНОН VIII

Шли мы долго, много дней; и в некоторый день пришли к великому городу. В нём было множество строений, большей частью каменных; а иные были и из обожжённого дерева. Многие из каменных строений обрушились, а деревянные сгнили и обрушились тоже; и там было много каменных истуканов, по виду подобных человеку. Из них иные были в два роста, а иные — в три; и все лежали на земле и были разбиты на глыбы. А у некоторых строений стены были толщиною в три шага, и все из камня, и разрушены. Людей я там не видел вовсе; а из прочих тварей было малое число птиц. В стране Тат не было столь великих городов из камня, подобных этому. Я спросил Кманку, как зовётся этот город; он же ответил, что у трупов имён не бывает, и что никто не знает, как он зовётся. И Кманка провёл меня через город; шёл он с большой опаской, и я тоже. Он привёл меня к великой воде, край которой уходил в небо. И я увидел, что из неё выходит каменная стена высотою в два роста; и где она была разрушена, там было видно, что толщиною она в пять шагов. В таком месте мы перебрались через эту стену; а за ней были великие развалины других стен и строений. И там было место, вымощенное ровным камнем, а на нём — другое, повыше. А на том лежал упавший и расколотый истукан, который стоя был бы высотою ростов в восемь или более. Далее же за вымощенным местом земля уходила вниз, и все развалины уходили под воду. На стене же, через которую мы перебрались, были высечены люди и строения; всё от одного края стены до другого, которые оба уходили в воду. И наставник сказал мне: «Вот был великий город, и вот был дом правителя, и вот был идол великого бога. Велика здесь была сила, и власть, и богатство, и было великое множество людей. А в один из дней сотряслась земля, — и половина города провалилась под воду. Которые из людей остались живы, те бежали; когда же миновало много дней, люди возвратились и увидели, что стало с городом. И они ушли опять; и никому не ведомо, почему они не остались и не отстроили города заново. Я говорю тебе о том, о чём узнал от своего наставника». Потом он сказал: «Вот был великий город — и его нет; от него остались руины, как кости от человека. И людей было много — но одни погибли, ибо не смогли спастись, а другие ушли. Ты видишь, что всё гибнет: и каменные строения, и люди; и даже земля ушла под воду и в ней захлебнулась. Всё гибнет, — а Жизнь остаётся; она прочнее всего, и всё происходит из неё. Ты имеешь немалые знания о Жизни и о том, что из неё происходит и как. В себе ты имеешь большее, чем город из камня, и большее, чем земля и небо. Живи самою Жизнью: тогда, что бы ни разрушилось, ты не утратишь того, что имеешь. Кто пьёт только из одного ручья, тот умрёт от жажды, если этот ручей иссякнет; кто пьёт не ручей, а воду, тот отыщет её везде, и от жажды не умрёт. Остерегайся заключить то, что имеешь, в некие пределы. Если ты построишь дом и скажешь: «Жизнь — в нём», а он рухнет, то умрёшь и ты. Помни, что Жизнь не ведает предела: где бы ты ни был — она везде, что бы ты ни имел — она во всём. Вот разрушился город — и не стало народа; и всё его богатство, и сила, и власть, — всё умерло. Не будь подобен этому народу, который, утратив свой город, утратил себя. Везде находи Жизнь и ею живи; а найдёшь ты её везде, если будешь жить ею в себе. Всё люби и береги, ибо Жизнь — во всём; всем наслаждайся: всяким жилищем, и всяким человеком, и всякой пищей, и всяким шагом, и всяким дуновением ветра. Живи так, как я сказал; остерегайся жить так, словно Жизнь для тебя — в чём-то одном. Жизнь везде: живи ею всею. Если будешь жить так, то тебе нечего будет бояться, — ибо что бы ты ни утратил, жизни не утратишь. Тело твоё подобно жилищу; береги его, — но если оно разрушится или некто разрушит его, то ты всё равно не утратишь жизни. Но если возомнишь, что твоя жизнь заключена только в нём одном, и отвергнешь всё прочее, чтобы только сохранить его, — в тот миг станешь как бы мёртв, и больше уже не будешь знать жизни. Тогда станешь как этот город и этот истукан, и страх станет твоим уделом. Помни: кто видит Жизнь везде, над тем смерть не властна, а кто заключает Жизнь во что-то одно, тот пролагает дорогу смерти. Живи так, как я сказал, — и смерть тебя не коснётся». Так сказал наставник; я же слушал его и вкушал его слова как пищу, дающую жизнь. Сказав свои слова, он повёл меня обратно, и мы вышли из города в сумерках. Мы переночевали вблизи него, а утром пошли на восток и юг.

ЭНОН IX

Шли мы четырнадцать дней, — сперва на восток и юг, потом на восток. Пришли к холму, вокруг которого было ещё три малых холма, и на нём устроили себе жилище. Там жили; и неподалёку от нас жили люди, и они с нами не враждовали. Однажды я спросил Кманку: «Ответь, наставник: почему нас двое? Разве не хочешь ты кроме меня иметь вокруг себя ещё и других учеников, которые слушали бы твои наставления? Ведь ты учишь великому, и мог бы научить многих». Он ответил: «Если кормить сытого, то ничего доброго из этого не выйдет. Ты желал учиться — и вот ты со мною; а больше за мною никто не последовал». Потом он сказал: «Некогда был великий наставник; он имел учеников немало, ибо отыскивал их везде, где мог, и собирал к себе. Ныне же нет нужды искать их; да, многое изменилось. Великий наставник был задолго до Тамаутов; и что он передал своим ученикам, то они и берегли, и передавали своим. И он сказал, умирая: «Пусть не знания ищут людей, но люди — знания. Не зовите же никого за собою, но берите с собою тех, кто сам пойдёт за вами». И вот прошло много лет, и всё делается так, как он сказал. Теперь я знаю троих таких, как я, — и лишь у одного из них есть ученик. Как нужно, так и вершится: мудрейший из наставников знал, что хорошо». Я сказал: «Наставник, великая река пересыхает». Он сказал: «Пересыхает та река, из которой не пьют». И ещё он сказал: «Глуп принуждающий пить того, кто пить не хочет». Так мы с наставником жили, и всегда имели пищу, и кроме того выращивали туммак. Через четыре года поблизости от нас поселилась пришлая семья; мы жили рядом, в большой дружбе. Спустя два года я взял в жёны одну из их девушек; и вскоре после того Кманка взял в жёны другую, ибо ещё не был дряхл. Моя жена родила мне троих сыновей и дочь, а Кманке его жена родила сына. В один из дней мы отвели своих жён и детей в их селение, и Кманка повёл меня на север. Мы прошли через то селение, где жили прежде, и увидели, что оно разорено и нет никого в живых. Идя на север, мы пришли в страну Тат, и через неё шли скрываясь. Один раз нас увидели воины и хотели схватить; но Кманка заревел голосом льва, и тем обратил их в бегство. А в стране Тат в то время правил Тамаут Каваи, и это его воины разорили селения на юге. Мы шли по стране Тат; после же пошли на восток и вышли из её пределов. Скоро мы пришли к жилищу некоего человека, и он приветствовал нас, а мы — его. Кманка явил ему меня и сказал обо мне, что я его ученик; мне же сказал: «Вот один из тех, о ком я говорил тебе: имя его — Хканта». Мы прожили у того человека несколько дней, помогая ему во всём, что он делал. И он сказал нам: «Нет больше Тува, ибо он умер; ученик же его ослеп и принял смерть от змеи. Бараат же ушёл на север, и больше не вернётся. И я уйду на восток и север, и больше не вернусь; теперь я повидал вас, и более не задержусь». И мы возвратились в свои жилища, обойдя страну Тат с востока. По дороге я спросил Кманку: «Отчего так, что знающие одно не держатся вместе?». Он ответил: «Оттого, что где нет реки, там никто не сможет напиться. У каждого свой путь; если пути сходятся, то не уйдёт никто, а если не сходятся, то зачем оставаться?». И мы возвратились назад, и жили со своими жёнами и детьми. По прошествии известного времени дети наши возмужали, и два моих сына стали моими учениками, а сын Кманки стал его учеником. И Кманка сказал: «Не упомню подобного. Давно не было такого, чтобы сошлись столько путей». Так мы жили; в своё время один из моих учеников погиб на охоте, а тот сын, который не был учеником, взял себе жену, а дочь ушла в селение своего мужа. Близ нашего селения стало ещё два, и все они были как одно, большое; а Кманка был большим из всех в этом селении, и его подобающе почитали. Ещё один нашёлся, который стал его учеником; а больше таких не было. Кманка же был уже стар, но не был дряхл; и он имел уже второго сына. Когда этому сыну было двенадцать лет, его поразил неведомый недуг, и он стал умирать. Тогда Кманка собрал всех людей из трёх селений и простился с ними. Потом он пошёл к своему сыну, который умирал, лёг рядом с ним и стал отдавать ему свою жизнь, как отдают пищу. Так он лежал четыре дня, и умер; и когда умер, мы увидели, что в теле его не осталось ни мяса, ни крови, но лишь кости и кожа. Сын же его выжил и жил далее. Старший же его сын, и другой ученик, и я, и мой ученик, мы взяли его тело и отнесли на самый высокий холм, какой был в округе, и на его вершине оставили. И все женщины в трёх селениях кричали разом, когда мы несли его тело, а мужчины били в барабаны.

ЭНОН X

Умер Кманка, и я стал большим среди людей трёх селений. Так было два года, и в этот срок всё было спокойно, и был мир; после же был набег. С востока пришли люди и напали на нас; были они большого роста, и многие из них имели раздвоенные копья, подобные змеиному жалу. Нам пришлось биться с ними и пролить кровь; и у нас погибли люди, и у них. И я думал: «Мой наставник никогда не пролил ничьей крови, а я пролил». Мы отбили их, и у нас погибла треть мужчин, и среди них — тот мой сын, который не был моим учеником, и второй ученик Кманки. И я повелел людям сойтись с трёх мест в одно, на холм, и устроить одно селение, а вокруг него устроить переплетённую изгородь, как было в том селении, где я некогда жил. Так было сделано, и так мы жили с тех пор. Ещё пять лет прошло, и случилось сотрясение земли. Люди, устрашившись, падали на землю; я же призвал их к себе, и все собрались вокруг меня. И я сказал им, чтобы они не боялись; но они дрожали всё равно. Через два дня опять было сотрясение; тогда все собрались вокруг меня, и матери давали мне на руки детей. Так мы жили; и бывало всякое, — даже голод. Я имел двух учеников: своего сына и сына Кманки. Их я учил тому, что сам узнал от наставника; больше же у меня учеников не было. Я взял двенадцать камней, и каждому из них дал имя; и я брал в руку какой-либо из них и учил двоих тому, что было в этом камне. И они запомнили имена камней и то, чему я их учил. Однажды я избрал время и повёл их в разрушенный город, куда водил меня мой наставник. Мы пришли, и я показал им то, что показывал мне он, и сказал им то, что говорил мне он. И ещё я сказал им: «Вы видели, что Кманка отдал свою жизнь сыну: вот о чём он говорил мне, а я говорю вам. Если бы он видел свою жизнь только в себе, он не пожелал бы спасти своё дитя, хотя бы и мог. Помните же, что Жизнь подобна реке. Жаждущий выпьет глоток воды — и не умрёт от жажды, потому что в этом глотке — Жизнь. В реке глотков столько, что счёта им нет; и Жизнь не в одном из них, а в каждом. Кто думает, что Жизнь — в некоем одном глотке, тот не отыщет его среди прочих, и не напьётся, хотя бы и выпил всю реку. А если некто зачерпнёт глоток воды и скажет: «Только в нём Жизнь», а вода вытечет сквозь пальцы, то он умрёт от жажды, хотя бы и стоял на берегу реки. Вот что помните: жизнь одного есть жизнь другого. Один взял себе глоток воды, — но разве не отдаст он его другому, умирающему от жажды? Другой таков же, как и он, и они — одно: как же не отдать воду? Помните: кто не отдал своей воды другому, тот и его погубил, и сам умер. Жизнь человека — для всех, как вода в реке; сам же он есть надёжный сосуд, в котором её можно отнести куда угодно. Только тот поистине живёт, кто живёт так». Потом мы возвратились назад, в своё селение. Вскоре я велел своему сыну уйти из селения и не возвращаться три года, чтобы увидеть нечто иное, чем своё селение; он ушёл, и вернулся через три года. Потом я велел сделать то же сыну Кманки; он ушёл, и вернулся через три года, и привёл с собой людей. Так мы жили; я делал, что мог. Я лечил, кого мог лечить; и кто желал, того обучал счёту; и делал прочее, что мог. Я учил своих учеников, и видел, что у сына Кманки есть ученик из тех, кого он привёл. И ещё один набег мы отбили; и было даже так, что я удержал своих от набега. Так мы жили; и я стал стар; и меня почитали больше, чем некогда Кманку.

ЭНОН XI

Долго я жил в своём селении, и был в нём большим; так было много лет. И настал день, когда я лишился речи: видел и слышал, но сказать не мог. То был день великой печали; и сам я печалился, и люди. Я ждал, не вернётся ли речь, — но ждал напрасно. Во всякий день и во всякую ночь люди не оставляли меня одного, и смотрели на меня во много глаз, чтобы видеть, что я говорю руками и лицом. И я говорил им как мог, безмолвно. Так было много дней; и за этот срок никто не сказал, чтобы я не был большим в селении. Я же не желал быть большим, ибо не немому старцу начальствовать над людьми в голод или набег. В один из дней я призвал к себе своих учеников и сказал им, как мог, что оставляю их за себя, чтобы они начальствовали в селении так, как уговорятся меж собою. Они не желали, чтобы было так, и просили меня о том; но я взором смирил их. И они собрали людей и сказали им то, что сказал я. Тогда люди стали приходить ко мне и почтительно касаться меня; при сём мужчины скорбели молча, а из женщин многие плакали, и те, у кого были младенцы, давали их мне на руки. Так все коснулись меня; ночью же не спали, но разложили по селению костры и сидели вокруг них молча. Наутро я пошёл прочь из селения; люди же шли за мною. Все шли за мною, — никого не осталось в селении; немощных старцев влекли бережно, а младенцев несли на руках. Мужчины били в барабаны, а женщины стенали и пели скорбные песни. Так они шли за мною до полудня, а после отдыхали со мною вместе, и вновь касались меня и давали мне на руки детей. Потом я пошёл дальше, а они возвратились в селение; и, удаляясь, разом кричали так, чтобы я дольше их слышал. А у меня сердце стало подобным иссохшему и изломанному корню, вырванному из земли. И я пошёл к городу, куда некогда привёл меня наставник, и вошёл в него, и в нём был день. Потом пришёл на то место, где некогда было селение, в котором жили мы с наставником. Оттуда я пошёл в страну Тат, и достиг её. Я прошёл её, и достиг города, в котором родился, и был у дома, где родился, и был у храма. Никто не тронул меня, потому что никому не было дела до немого старца. Я прошёл страну Тат и достиг селения, где Кманка лечил человека кореньями; и я увидел, что там нет никого. Оттуда я пошёл на восток и юг, и достиг места, где некогда жил Хканта. Потом я обошёл страну Тат с востока и пошёл на юг. Миновало некое время, и я достиг мест, близких к моему селению. Мне было ведомо, где я хочу умереть, и потому я не пошёл в селение, хотя и желал видеть своих людей, и сердце кричало. И я пошёл, и пришёл к тому холму, на который мы некогда отнесли тело Кманки, и взошёл на этот холм. Там я сел и слушал голос наставника; голос его был во мне, ибо я сберёг его в себе. Долго я слушал; не спал и не ел два дня, а только слушал. И я тосковал по наставнику; и если бы мог кричать — кричал бы. И я удивлялся тому, что мог жить без него, и сам в это не верил. Всё моё нутро сжалось, как кулак, и звало наставника. Так было, — и я обессилел, и с великим трудом поднялся на ноги. Поднявшись же увидел, что у холма стоят мои ученики, — мой сын и сын Кманки. Они смотрели на меня, а потом взошли на холм и коснулись меня. И сын сказал мне, что души их услышали меня, и они пришли сказать мне, что в селении всё благополучно. Тогда я жестом велел им оставить меня и возвратиться в селение; и они коснулись меня и ушли. Я же смотрел на них, пока мог их видеть. Потом я лёг на то место, куда мы некогда положили тело наставника, позвал его душою и умер.